— Покорись провидению,— сказала она мне,— все на свете имеет причины, по коим судьба распоряжает человеческие действия. Ты не мог избегнуть тебе предназначенного, следственно, не считай неосторожность свою виною своего несчастия. Так должно, чтоб ты лишился Алциды и своей руки.
Я возражал противу сего и доказывал со своей стороны, что, когда должно потерять Алциду, не остается уже зачем жить, и что нет лучшего, как утопиться в том же озере, которое ее сокрыло.
Однако Зимониины ли советы или потому, что жизнь всегда изрядная вещь, согласился я остаться на свете и последовать наставлениям моей благодетельницы. Оные состояли в следующем.
— Как приключение мое,— говорила она,— соплетено со участию многих особ, претерпевающих гонение сильного неприятеля, то не могу ожидать окончания моему несчастию, как в одно известное время, когда и прочие все увидят начало к своему благополучию.
Если увижу я руку мою в прежнем состоянии, обнадеживала она, то в самое время соединюсь я со всем, мне любезным. Наконец не предписала она мне никаких подробностей в моих поведениях, не подала никакой таковой помощи, каковую оказала ,мне при отправлении для сыскания сестры моей, кроме этого велела идти на запад и искать пещеру, содержащую одного очарованного волшебника. X
— Ты не можешь ошибиться в нем,— сказала она,— ибо тот, коего тебе должно вопросить о наставления к поправлению судьбы твоей, представится тебе оплакивающим одну мертвую человеческую голову.
Проговоря сие, Зимония стала невидима, а я нашел себя в необитаемой пустыне.
Не могши из темных слов Зимонии иметь надежды, чтоб я увидел когда-нибудь возлюбленную мою, предался я всей горести моего несчастия. Алцидины прелести и мой проступок, представляясь всегда моим воображениям, наполняли душу мою несказанным мучением. Стенания мои разносились по пустыне, но никто оным не внимал, кроме истерзанного моего сердца. Я шел, не уповая нигде сыскать отрады моим злоключениям, и радовался, помышляя, что наконец достанусь я в добычу лютым зверям, обитающим в местах, кои я проходил.
Все соединилось, чтоб нашел я гроб в сей пустыне: мне встречались страшные змеи; необитаемая страна не доставляла мне пропитания; песчаное дно не представляло ничего ко утолению жажды; я изнурен был голодом, однако ж ни от чего я не погиб. Неизвестная рука меня сохранила, и прежде нежели ожидал, вошел я невзначай в искомую мною пещеру.
Погруженный в мою унылость, я почти наткнулся на утес одной горы, и представьте себе мое удивление, когда я по местоположению узнал самую ту пещеру, в которой воспитывал меня пустынник и которую я бесплодно искал в стране дулебской. То ли, что человек имеет привязанность к местам, в коих воспитан, или надежда узнать что-нибудь о Алциде или о сестре моей доставила мне великую радость о сем открытии.
Я вошел в пещеру, но, кроме некоторых храмин, увидел в ней все противу прежнего переменившимся: не было уже того сада, в каком обитала Милосвета, оный пременился в темную освещаемую уже лампадою храмину, до которой дошел я мрачными закоулками. Однако ж печальные вошедшие тогда в голову мне воображения о сестре моей загладились надеждою, ибо я нашел описанного мне Зимониею очарованного волшебника и ожидал познать от него нечто относящееся к судьбе моей.
Он был немолод, и седая борода покрывала всю грудь его. В руках своих держал он мертвую голову и орошал оную своими слезами. Нашед его в сем положении, не хотел я вдруг к нему показаться, потому что, бывши сам несчастен, считал несправедливостию нарушить подобному мне питаться его горестию: я остановился. Уныние его казалось мало-помалу пременяющимся в отчаяние: он положил голову на возвышенный стол и возопил:
— Боги, чем заслужил я гнев ваш? Презирал ли я когда-нибудь добродетель, и приятное вам человеколюбие не было ли вождем моих действий? Вся вина моя состоит в том, что я по необходимости и защищая сам себя гнал злобного Зловурана, врага вашего и всей природы. За то лишь я утратил навеки мою возлюбленную и вместо божественных прелестей ее должен взирать на сию безобразную кость... О боги, либо вы не внемлете на мир, вами произведенный, или сами вы столько ж злобны, как и мои гонители, когда беззакония и неправды без казни в оном производятся, а добродетели страждут. Есть ли кто-нибудь подобный мне в несчастии?
— Конечно, есть, когда не более,— сказал я, к нему приближась.— Ты видишь во мне живой пример, что можно существовать, утратя все любезнейшее.
После чего рассказал я ему все мое приключение и обстоятельство, принудившее меня искать его плачевного жилища. Я окончил разговор мой словесами утешения, в коих старался ободрить его отчаяние и доказать ему, что несправедливо роптать на бессмертных, когда неизвестно, что злоключения, нам встречающиеся, нейдут ли в нашу пользу.
— Смешно, государь мой,— сказал он мне,— полагать, чтоб справедливо было наказывать невинных: вы не найдете основания, по коим бы приключающиеся в свете бедствия можно было приписать провидению; если оные идут в наказание, невинные под оное не подходят. Если ж для примера прочим одному страдать должно, то я имею причины думать... Однако, не ведая моих приключений, вы не можете никаких делать рассуждений, а я не могу вам открыть о моих бедствиях. Совсем другое обстоятельство с вами: вы заслужили то, что терпите, и мне сверх того известно, что есть вам надежда достигнуть к прежнему еще величайшему счастию, а я оные не знаю... Но мне некогда с вами беседовать, ибо чувства мои измучены, а сердце мое ищет пищи своей в сих страданиях... Примите сей шарик,— сказал он, подавая мне его,— вышед из сей пещеры, бросьте оный и последуйте его стремлению. Где он остановится, там коснитесь вы к нему кошельком, который дан вам от Зимонии. В одно мгновение ока увидите вы на месте том преогромный замок, наполненный всеми потребностями и множеством служителей. Обитайте в нем и неистойшмый ваш кошелек употребите для странноприимства ихрделания помощи всем к вам прибегающим. Вы не должны никому отказывать, какую бы кто сумму денег от вас ни потребовал; но и никого не допускать к себе, пока не взято будет с каждого, желающего вас видеть, клятвенное обещание не сказывать никому, что имя ваше ему известно и что он у вас был. Без сомнения, обстоятельства сии должны показаться вам смешными, но в них заключается избавление Алциды, ваших родителей и других многих. Когда между приходящими к вам странниками предстанет имеющий на руке тот перстень, который вы носили на руке во дворце дулебском, сие будет началом к приближению вашего счастия. Сей человек, без сомнения, будет любопытствовать узнать о ваших приключениях, но опасайтесь открыть ему оные, пока не принесет он вам известия об одном сапожнике, не могущем продолжать своей работы за жестокою случающеюся ему рвотою, от чего оная ему бывает. Со временем вы проведаете, где обитает сей сапожник. Сохраните все, что я вам ни сказал; в прочем малейшее нарушение сего продлит ваши злоключения. Если объявите вы свою повесть человеку, имеющему на руке перстень, вы учините чрез то помешательство в его действиях, клонящихся в собственную вашу пользу: он не в состоянии уже будет преодолевать все затруднения, к которым, впрочем, неприметно доведет его любопытство.
Сказав сие, принудил он меня выйти. Я оставил пещеру, бросил шарик, следовал туда, куда оный покатился, и по наставлению очарованного волшебника чрез прикосновение кошельком воздвиг тот замок, в коим имел я счастие угостить ваше величество. Я, помня прорицание, полученное мною в дулебском боговещалище, узнал по носимому вами персню, кто вы, ибо уповал, что никто оный не может иметь, кроме будущего супруга сестры моей и, следственно, государя уннского.
В сем замке обитал я несколько лет, беспрестанно оплакивая урон моей возлюбленной и расточая неистощимые мои червонные. По сих пор еще не имею я никакого известия ни о Алциде, ни о Милосвете и не видел благодетельницу мою Зимонию. По отшествии вашем к сапожнику,— о которого жилище я мог уведомить вас, получа о том обстоятельное сведение,— продолжал я обыкновенное мое упражнение. Во вчерашний же день увидел я сего почтенного старика, посетившего мой замок. Я не сомневаюсь, что он самый тот пустынник, коему должен я моим воспитанием. Я хотел в том тогда ж удостовериться, но оный сказал на вопрос мой, что лицо мое ему незнакомо. Он обнадежил меня, что жилище родителей моих ему известно, и уговорил последовать за собою. Все мне в старике сем кажется чрезвычайно, и я уповаю, что он владеет таинствами высочайших наук, ибо путь до сапожника, расстоянием десятидневной езды, совершили мы пешие часа в два, равномерно достигли мы и до Ярослава и приплыли сюда уже водою в той чудной лодке, которую вы видели.
Зелиан, окончив свою повесть, сказал.
— Все предвещает мне, что начало к моему благополучию близко... Но, почтенный старик, если вы и незнакомы мне, если не вы воспитывали меня и не вас видел я в дулебах,— в чем, однако, не обманывают меня черты лица вашего,— скажите, истинно ли то, что я увижу моих родителей? Несчастия, претерпенные мною, влагают в меня недоверчивость ко всему, что не льстит моей надежде. Мне кажется невозможно уже мне видеть любезных особ, давших мне бытие, равно как и сию железную руку исцелевшею... Боги! — вскричал он. -- Я чувствую в ней жизненность. Неужели...
Он сорвал полотно, коим уверчена была рука его, и увидел, что оная получила прежнее естественное свое состояние.
Зелиан не мог уже больше выговорить ни слова от чрезмерной овладевшей им радости. Все собрание не меньше было удивлено тем, кроме старика, который занимался шептанием неизвестных слов тогда, как прочие поздравляли Зелиана с исцелением от очарования.
Супруг Алцидин, в сей час не можешь ты уже сказать, чтоб Зимония подала тебе пустую надежду,— промчался к ним голос с воздуха.
Все взглянули и увидели спускающуюся на облаке к ним женщину в белом одеянии с зодиаком чрез плечо и держащую в одной руке клетку с тремя белыми птичками, а в другой горшок, в коем посажена была цветущая роза.
Явление сие произвело приятное движение во всем собрании. Гипомен бросился с распростертыми руками и кричал:
— Любезная тетка! Зелиан также бежал к ней, не могши произнесть ни одного слова, и только показывал ей свою руку. Ярослав и Доброчест вопияли:
— Вот она, вот та женщина, в белом одеянии, о ней мы сказывали!
Баламир и Доброслав оказали ей почтение как волшебнице, а старик упал пред нею на колена.
Птички, сидящие в клетке, начали трепетать крылышками и кричать, а роза наклонила все свои цветы к Добро-славу.
— Почтенный хозяин,— сказала Зимония, сошед с облака к Доброславу.— Я, вознамерясь посетить вас в сей радостный меня день, не нашла лучшего для вас подарка, как сию розу, она бережена мною с особливым рачением. Я хочу, чтоб вы своими руками сорвали с нее все цветы и прикололи их к вашей шляпе.
Доброслав принял от нее горшок с особливым почтением и благодарил ее за посещение, получа притом надежду, что таково снисхождение от волшебницы дозволит ему употребить к ней просьбу в рассуждении урона, который поверг в страдание его сердце.
— Ах, Милостана! — воскликнул он, обоняя цветы.— Ты еще была прекраснее.
Зимония улыбнулась, взглянув на него, и хотела ему нечто сказать, но положение старика, стоящего еще на коленах, принудило ее обратиться к нему и избавить его от такового труда.
— Государь мой! — говорила она, посмотрев ему в лицо, как бы желая узнать, не знакомо ли ей оное.— Я не привыкла ни от кого требовать излишней мне почести, и вы, как незнакомый, одолжите меня, если оставите обряды, к коим, может быть, принуждает вас обычай страны вашей. Я нахожусь посреди моих друзей, к коих собранию и вы принадлежите, то позвольте мне искать вашей приязни.
— О, сколь бы я счастлив был, если б мог приобресть оную после...— Он не докончил и встал.
— Что ж вы медлите оказать мне удовольствие? — сказала Зимония к Доброславу.— Я ужасно желаю видеть шляпу вашу, украшенную розами.
— Ах, с великою радостью,— подхватил Доброслав,— когда вам то угодно. Но сия замасленная рыбачья шляпа, должен признаться, худое место для столь прекрасных цветов.
Он сорвал цветок и изумился, увидя, что оный и оставшийся в горшке куст совсем исчезли. Но он едва не лишился чувств, когда в то же мгновение ока очутился в объятиях своей возлюбленной супруги.
— Ах, Доброслав!
— Ах, Милостана! — воскликнули они оба, прижавши друг друга к груди своей, и слезы радости полилися из очей их.
Гипомен и Рогнеда, ибо она была та женщина, кою Баламир видел происшедшую из пепла, при сожжении старика с мертвою головою, также бросились к ним и присовокупили объятия свои к Доброславовым; они все не могли говорить от восхищения и произносили только восклицания.
Превращение розы в Милостану повергло Баламира и прочих в удивление: глаза их были устремлены на соединившуюся чету сию до тех пор, как Зимония нарушила безмолвие.
— Доброчест и Ярослав,— сказала она, обратясь к ним,— вы совершенно сохранили мое завещание, и для того должно мне привести в действие обещанное вам мною. Я чувствую, что вы воображаете теперь: вы ожидаете увидеть супруг ваших; но не согласитесь ли вы потерпеть еще на несколько разлуку с ними, чтоб узнать ваших родителей?
Слова сии обратили внимание всех.
Доброчест и Ярослав упали пред нею на колена.
Ах, могущая волшебница! — вскричали они.— Мы заслужили разлуку с нашими супругами чрез проступок. Но мы невиновны в том, что не знаем наших родителей. Ах, отсрочьте еще, когда то должно, разлуку с ними и возвратите нам родителей.
— Изрядно,— отвечала Зимония, ты, Зелиан, присоединись к меньшим твоим братьям, и... все вы... Доброслав и Милостана, познайте детей ваших, коих я похитила у вас еще в пеленах, по причине, которую вам вскоре открою.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74