Любовники почувствовали было некоторую тайную досаду от таковой отсрочки, для того что путь из обров довольно длинен был, чтоб поморить их с недождания. Но в самое то мгновение увидели волшебницу, растворяющую окны и приемлющую под руки князя Котагеда и княгиню Селту, которых принесло к ним волшебное облако. Волшебница предварила их о всем, и так они готовые вступили умножать восхищение. Они обнимали детей своих, коих видеть навсегда было отчаялись. Благодарность к волшебнице была общая, и торжество началось. Старики подгуляли и хвастали в хмелю, что они могут еще по богатырю подарить свету, однако заснули в креслах. Слотан вместо своей комнаты зашел к Златокопыту, и сказывают, что пил с оным конем храбро на прощанье, понеже едва только Звенислав учинился счастливейшим из смертных, Златокопыт и Самосек взяты на небо и учинены в вечное напоминание созвездиями, а на тех ли оные поднесь, о том ведают звездоблюстители. Звенислав утешился о сем уроне в объятиях возлюбленной Алзаны, с которою прожил до глубочайшей старости и имел детей, прославившихся храбростию и добродетелями. Князь Котагед предлагал ему престол обрский, но он не хотел расстаться со своими родителям. Почему сей престарелый государь с супругою своею согласился остаться в прекрасных местоположениях клязмских. Он уступил корону одному добродетельнеишему из своих родственников, а сей присылал ему ежегодную дань на содержание. Князь Владимир одарил своего любезного богатыря множеством волостей и драгоценностей. Дети Звениславовы ему служили и не уронили славы отца своего. Впрочем, насильство времени повергло в неизвестность их подвиги.
Тарбелс с Любаной царствовали в Ятвягии. Добрада подарила им ковер-самолет, на котором в несколько минут поспевали они посещать своих родственников, что происходило еженедельно. О сем ковре повествуют, что он оказал россиянам великие заслуги, отправляя нужнейшие почты, но жадный татарский хан Батый, полученный, проглотил.
Мирослав всегда остался другом своим государям; он правил государством с таким искусством и беспристрастием, что чрез много веков говорили в пример: «После Мирослава нет Мирослава».
Слотан до смерти своей был любим Тарбелсом и Любаною. Он назывался первым полководцем в Ятвягии, но никогда не надевал оружия, ибо распоряжения Мирославовы произвели, что мечи заржавели, а сохи блистали. Он любил жену свою, и она жалела всегда, что был он некогда скотиною.
Добрада, отпраздновавши, одарила новобрачных некоторыми полезными свойствами, между коими терпение было не последнее. Она скрылась в облаках, и с того времени нигде уже о ней не слыхали.
Повесть о богатыре Булате
Видимир, князь руский, наследовал разоренные области отца своего Желатуга. Сей несчастный государь, борясь во всю жизнь свою с мятущимися подданными (покоренными дедом его князем Русом и братом оного Славеном, когда вошли они в пределы нынешние России со своими славянами), не был счастливее и при конце, не довольно, что видел он государство свое, приведенное к падению междоусобными бранями. Финские народы, стремившиеся сложить с себя иго своих победителей, истребляли пришельцев, истребляясь сами, но надлежало, чтоб дожил он бедственного дня, в который Царь-девица разграбила столичный его город Русу. Он не мог воспротивиться, чтоб не вышла сия ратница с отрядом отборного войска, приставшего со своими судами к берегу озера Ирмера на его земли, и чтоб, обремененная корыстьми, не отплыла с торжеством в свое отечество.
Князь Желатуг умер с печали, оставя малолетнего сына своего Видимира, так сказать, государем без государства.
Полководец его Драшко, усердный всегда к престолу, воспитал того, кому оный надлежит. Сей искусный вельможа проникнул в причины, произведшие пламень, опустошивший его отечество: законы русские учинили старожилов рабами пришельцев, славяне получили от них все права и преимущества и утеснили покоренных. Он отвратил сие зло, уровнял финнов и славян и учинил из них один народ. Мятежи тотчас пресеклись. Когда же не за что было воевать и область русская с достижением своего князя в совершенный возраст начала приходить в прежнее свое цветущее состояние, Драшко, обремененный летами, с радостию сложил с себя тягость правления и возвел на престол Видимира. Надлежало оного венчать короною праотца его Руса, но сия обще со всеми сокровищами досталась в добычу храброй Царь-девице, а обычаи славян не дозволяли возлагать диадему на главу нового государя, кроме той, которую носили его пред ки. Корона Русова считалась некоею святынею, жрецы уверяли, что оная ниспала с неба и что сей дар богов был единственною причиною благоденствия и побед славянского народа. Следовало оную возвратить — или ждать погибели. Сам Видимир предчувствовал нетвердость власти своей, поколь чело его лишено будет сего идола его подданных. Он собрал верховный совет и требовал наставления, что в таком случае предпринять должно Голоса начались; каждый предлагал то, что соразмерно было его склонностям. Один говорил: надлежит отмстить вооруженною рукою хищнице и с короною Русовою сорвать с нее собственную. Другой думал: должно употребить хитрость и подкупить вельмож к тайной выдаче венца сего. Иные согласны были послать искусного вора, чтоб стянуть оную, и именовали нескольких способных к тому жрецов. Некоторые чаяли, что следует призвать на помощь чародеев и сверхъестественною силою возвра тить похищенное по народному праву, ибо все, чем мож но взять верх, по оным дозволяется. Многие были другого мнения, но Видимир не соглашался на сие, как и на вышеписаные.
Я не верю чародействам, — сказал он,— не могу по ложиться на жрецов, всего меньше на воров; согласился бы, может, подкупить вельмож, если б не опасался подать тем повод моим собственным при случае продать меня. Что ж принадлежит до отнятия вооруженною рукою, война есть участь храбрых славян, и я согласен бы был вести их сам ДЛЯ освобождения святыни, если б только не чувствовал, что несправедливо собственной моей выгоде принесть на жертву несколько тысяч воинов Кроме того, отечество наше не собрало еще истощенных сил в бранях междоусобных. Кто знает, также ли верят о венце Русовом новые наши собратия, народы финские? И в отлучку нашу не вздумают ли они заплатить над отцами и родственниками нашими тем же, как поступили мы некогда с ними? Но если бы не было и сих препятствий, довольно того, что мы не имеем достаточного флота к нападению на остров Царь-девицы.
— Великая надежда к счастию славян иметь государя, так рассуждающего!— вскричал молчавший дотоле Драшко.— Поистине, государь,— продолжал он, обратясь к Видимиру,— не все монархи располагают так к достижению своих желаний. Весьма безрассудная вещь воевать за святыню: боги не требуют нашей помощи в делах, коими мщение их побуждается. Если б корона Русова дана от оных была только твоему роду, давно бы уже Перун поразил тех, кои насильно обратили на свою сторону их даяние; воля их не претерпела бы подрыва набегом нескольких иноземцев. Самый предрассудок нашего народа, что слава и победы на стороне владеющего венцом Русовым, есть уже довольное основание поколебаться твоим ратникам при нападении на войски Царь-девицы... Но здесь, в тайном совете, да позволится мне говорить чистосердечное: я сомневаюсь, чтоб счастие и благоденствие народа могло заключаться в куске золота, упадшего с воздуха; во-первых, потому, что таковый дождь никогда еще не окроплял землю, по крайней мере в нашей памяти; а во-вторых, что разум, добродетель и человеколюбие не требуют помощи ни от какого металла для возведения народов на верх счастия. Мудрое и кроткое правление суть оного источники; и для того, как монарх наш оказывает в себе все сии превосходные дарования, то кажется мне, что он может доставить нам благоденствие в венце, сделанном рукою и земного художника. Боги не раздражаются на правосудие и добродетель государя, оказывающего оные по доброй воле без их помощи, и благословляют всякий венец, из которого оные истекают; толчки, нанесенные нам от покоренных финнов, доказывают, что венец Русов худую оказал мне защиту.
Не смели возражать противу сей истины, но и не соглашались венчать Видимира другою короною; надлежало выдумывать средства к возвращению Русовой. Царь-девица владела островами бриттов; о ней носилась молва, что она великая волшебница и что имеет в услугах целое войско крылатых змиев. Начальствующий над оными хранил столичный город и был толь велик, что окружал оный своим телом, схватя конец хвоста в свои зубы. Змий пожирал всех, дерзающих войти в столицу без дозволения государыни, а сия, имеющая особливое пристрастие к завоеванному ею венцу Русову, употребляла всевозможное рачение испытывать требующих входа. Самые ее подданные не всегда имели смелость проходить мимо челюстей всё поглощающего чудовища. Царь-девица пользовалась сею защитою и уединялась во внутренние чертоги, чтоб упражняться в волшебной науке.
Вельможи, рассудив о обстоятельстве, усмотрели, что предприятие их не может совершиться, разве чрезъестественными средствами или отважностию какого-нибудь богатыря, а потому и заключили кликать клич, не выищется ли кто снять на себя сей подвиг. Драшко одобрил сие намерение; он думал, что войско крылатых змиев не в ином состоит, кроме множества кораблей, снабженных парусами, и что молва только обратила оные в чудовищ. Далее разумел он, что змий, обвившийся около столицы бриттской, не может быть иное, как крепкая стена, снабженная стражею; о волшебстве ж заключал, что чарования женщины смелый и предприимчивый мужчина легко может разрушить.
Клич начат: бирючи ходили по площадям обширного города Русы, по всем улицам, по берегам соленого озера и реке Порусьи и Полисты; гонцы скакали по всем большим и малым городам и деревням; всюду возглашен был призыв на подвиг, но через месяц никто не вызвался снять оный. Князь Видимир сетовал и готов был сам тайным образом оставить свое государство и подвергнуться опаснейшему приключению. В сих расположениях нашел его Драшко; он не похвалил его предприятия и говорил, что чрез несколько дней в состоянии удовлетворить заключению, положенному в тайном совете.
— Я нашел богатыря,— продолжал он,— который в состоянии возвратить нам то, чего мы ищем. Называют его Булатом. Он родился в землях вашего величества и недавно возвратился из странствования. Сей самый Булат есть тот, о коем мы слышали, что убил он на поединке в Варягии исполина, имевшего железную голову, а у косогов двенадцатиглавого Смока, опустошавшего страну их, и который с одною дубиною побил наголову римское войско, находясь во услужении у Кигана, аварского короля. Увенчанный лаврами побед, возвратился он в свое отечество и провел, по своему обыкновению, целый месяц в попойке со своими приятелями; а теперь высыпается с похмелья, на что также употребляет месяц, и через девять дней он проснется.
Видимир благодарил Драшку за его старание и просил, чтоб он представил к нему богатыря по пробуждении. Сей приставил к спящему Булату стражу, чтоб при самом пробуждении приглашен был он к своему государю и не удалился на иные подвиги.
По прошествии девяти дней Булат предстал пред князя русского. Кожа убитого им Смока висела, как закинутый плащ, за плечами его, а из колец, снятых с перстов побежденных им римлян, сделал он некоторый род перевязей, по взнизании оных на ремешки; к сим прикреплены были клыки железноголового исполина, яко верные трофеи побед его. Видимир, оказав ему многие знаки милостей, предложил, каковой требует от него услуги. Вельможи со своей стороны учинили описание острова Царь-девицы, ее волшебную силу, крылатых змиев, войско, все обстоятельства, которые надлежит ведать, и все страхи, коим должно подвергнуться для получения венца Русова. Булат улыбнулся, слушая повесть, опасные приключения ему нравились.
— Я обещаю вам, великий государь,— сказал он радостно,— принести священный залог благоденствия русского, но с условием, чтоб я довезен был к острову бриттскому, ибо я только крыл не имею для перелетения чрез моря, в прочем я управлюсь с змиями и с хищницею венца Русова.
Надежда и веселие распростерлись при дворе Видимировом; и между тем как приуготовляли варяжскую мореходную ладию на озере Ирмере близ урочища, называемого Коростань, богатырь Булат угощен на учрежденном для него пиршестве. В назначенный час к отъезду Булат провожден с честию до самого пристанища и при восклицании текшего во след его народа сел в ладию. Ветрила подняты, и вскоре ладия сокрылась из вида зрителей. Богатырь не слышал вопля благославляющих путь его своих соотчичей, но оный восходил еще к бессмертным.
Между тем ладия пробегает реку Мутную, наводящую трепет пловцам от воспоминания лютого Волхова, сына князя Славена, обагрявшего струи ее человеческою кровию. Искусный кормчий управляет оную чрез опасные пороги волнующегося Ладожского озера и вводит в море Варяжское.
Уже бесконечный окиян представлялся неустрашимому
Булату из пролива Готфского, как жестокая буря покрыла море седыми волнами. Кормчий не мог управлять кормилом, ветрилы оборвало ударами вихря, и ладия неслась по воле ярящихся валов в неизвестную сторону. Все отчаялись и ожидали неминуемой смерти, кроме русского богатыря, не знающего, что есть ужас. Он ободрял мореходцев, принудил оных взяться за веслы и сам схватил упавшее кормило из ослабших рук кормчего. Порыв волн учинился недействителен, когда мышцы Булатовы противопоставили силу силе, и ладия поплыла, куда желал богатырь; он хотел пристать к показавшемуся вдали неизвестному острову, и вскоре пристали они к берегу оного.
Буря продолжалась еще; утомленные пловцы, укрепя ладию, предались отдохновению, а не знающий усталости Булат пошел внутрь острова, чтоб узнать, обитаемый ли оный и не удастся ли ему проведать, как далеко отнесло их от пути к островам бриттским.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74