Только к весне появились домики и теплые бараки, которые можно было назвать жильем. Николай был главным механиком, Лена — лаборанткой, как химик по образованию, хотя институт окончить она не успела.
Ах, какие это были трудные и хорошие дни! Непрерывная работа, бесконечные хлопоты, лишения и постоянное чувство высокой ответственности, сознание, что твоя судьба слита с судьбой Родины. И такие мужественные, суровые, простые и чуткие люди вокруг. Николай, казалось, не знал усталости никто не мог бы ответить на вопрос, в какую смену он отдыхает, потому что в цехе он появлялся в любое время дня и ночи, в пургу и в заметь.
Первая встреча их была довольно неприязненной. Нико
лай пришел в дощатую конторку лаборатории и раскричался на Лецу, что она задерживает анализы. Завод должен давать фронту только самое лучшее, самое новое, неведомое врагу оружие, надо тысячу раз испытать его надежность, тысячу раз менять технологический процесс, а этот технологический процесс зависит от Лены. Небритый, худой, с блестящими от недосыпания глазами, он стоял перед ней и рубил, точно молотом по железу:
— Ведь вы не девочка, должны понимать: каждая потерянная минута — это шаг врага по нашей земле.
— Хорошо, Николай Гаврилович,— сказала Лена.— Я просижу всю ночь, но сделаю.
И до того она уже не спала несколько ночей, едва стояла на ногах — худенькая, изможденная, в накинутом на плечи плохоньком пальто. Вставляя в гнездо пробирку, она покачнулась и, чтобы скрыть это от Николая, прислонилась к стене.
Долгим и тяжелым взглядом посмотрел на нее Николай и ушел. А через минуту вернулся. Он принес старый ватник и открытую банку консервов. Где только достал?
— У вас тут холодно,— сказал он.— Укройте ноги. А это — перекусите. А то я, кажется, совсем не с того начал.
Больше он никогда не кричал на Лену. Если было очень трудно, он сам приходил и помогал — и на это его хватало. А когда завод уже был построен и лаборатория разместилась в новом помещении, он как-то зашел, посмотрел и задумался. Было лето, за окном млела тайга. Ее рассекала дорога, и по дороге, тяжело груженные, шли и шли грузовики.
— Ты подумай, Лена,—сказал он, глядя в окно,— как было бы хорошо, если б не война.— Подошел сзади, положил ей на плечи руки и долго стоял, а Лена слушала эти широкие теплые руки.— Знаешь, о чем я думаю?—И сам же ответил: — Что когда-нибудь у нас будет маленький домик, пускай самый маленький — обыкновенная квартирка,— и ты будешь в нем хозяйкой. И я всегда смогу обнимать эти плечи. Ты слышишь, Лена?
— Слышу, Николай. Я всегда тебя слышу, даже когда тебя нет со мной.
— Но сейчас это еще невозможно,— сказал он.— Мы не все еще сделали, чтоб об этом думать.
Только потом Лена поняла эти слова. Как-то она зашла к нему в конторку. На рабочем столе лежало письмо на имя народного комиссара обороны.
— Что это?— испугалась Лена.
— Ты понимаешь, я иначе не могу. Тут теперь все есть, и люди, и... вот и ты научилась, и другие. Теперь я уже там больше нужен, чем здесь. Ты пойми меня, Лена. Я как-то говорил с тобой о красоте, которой грешно любоваться, пока ходит по земле смерть. О нашем доме, а его надо защищать... Ты чего молчишь, Лена?
— Я думаю... я ненавижу себя. Может быть, и ты не должен меня любить. Потому что у меня не хватает мужества пойти вместе с тобой. Туда идут смелые и сильные, а я боюсь чужой смерти. Сама умерла бы, не задумавшись, а видеть все... Но помни, что я буду с тобой каждую минуту...
Через месяц Лена проводила Николая на вокзал. Потом получила два письма. И все. И больше ничего не слышала о нем. Знала его последний шаг: пошел на ответственное задание. И еще знала: был бы жив — написал бы.
Прошли годы. Лена с Андреем жили в Минске, который она любила с детства. Окончила институт, стала инженером и радовалась, что наконец могла называться специалистом. Она умела увлекаться и жизнью и работой. Андрей знал эту ее черту и любил слушать, когда она, придя с работы, еще не остыв от нее, спешила поделиться с ним какой-нибудь своей новостью.
— Только подумай, Андрей: спокон веку мы выбрасывали на свалку всякие лигнины, остатки от переработки нефти и бог знает сколько другого добра, называя все это отходами и не зная, куда их девать. А теперь химия из всего этого создает чудеса.
— Не иначе как и ты сделала какое-то открытие?
— Нет. Я только убеждаюсь, что человек может открывать без конца. Что он может диктовать природе свои законы. Мы сегодня испытывали пластмассы, которые куда прочнее самой лучшей стали. Ты слышишь, Андрей? Почему ты не радуешься, главный конструктор, разве это не открывает и перед вами новых перспектив?
— Ну как же, Леночка, и слышу и радуюсь. И жду, когда мы и в самом деле начнем проектировать целые агрегаты из ваших полимеров. Нам бы хотелось, чтоб они были чисты, как стекло, и абсолютно прозрачны.
— А ну тебя, ты все шутишь.
— Какие шутки! Так оно и будет. Мы стоим на пороге того времени, когда техника срастется с кибернетикой, когда машина станет чем-то вроде живого организма. А раз так,
то очень важно, чтоб мы видели все, что происходит у нее внутри.
Время заживляет любые раны, это верно. Но бывает, что от ран остаются рубцы, которых не может сгладить никакое время. Мы иногда говорим очень неосторожные слова, не думая, что кто-то другой, близкий, будет помнить их всю жизнь. Такие слова сказала когда-то Лена: «Даже мертвого я буду его любить». Лена сама давно забыла эти слова. Они были сказаны в минуту душевной усталости и растерянности, но Андрея они всегда как бы предостерегали, как бы напоминали о какой-то опасности. Иногда ему казалось, что он незаконно занял чужое место, на которое имеет право другой, лучший. «Если бы я вышла замуж и потом узнала, что он жив, я ушла бы к нему»,— еще сказала тогда Лена. Кто он, этот другой, Андрей не знал, он не представлял себе его иначе, как человеком необыкновенной доброты, ума и внутреннего благородства. И он берег Лену, отвечая каждому ее душевному порыву, угадывая каждое ее желание. Был с ней нежен, чуток, как бы всегда помня, что она принесла ради него жертву.
Все шло бы хорошо, если б не приехала в гости сестра Андрея. Как это часто бывает, неожиданность настигла их чуть ли не в самую последнюю минуту. За три дня о чем только не было переговорено: о том, что Андрею следовало бы съездить на курорт, потому что еще дает себя знать контузия, и о Лениной работе, и о новой квартире, которую они должны получить. Лена поплакала, вспоминая свое горе: в прошлом году умерла их трехлетняя дочка. И вот Ольга уезжала. Перед самой дорогой присели, и Андрей сказал:
— Ну, вот и опять уезжаешь, Олечка, на Урал. Ах, как я по нем соскучился, так перед глазами и стоит.
— А ты приезжай к нам. Нет, погодите, а почему вам не приехать вместе? Правда, Леночка, отдохнули бы у нас, развлеклись. У нас так хорошо. А природа какая! Возьмите отпуск и приезжайте. Лучше, чем на курорте.
— А что, я бы не прочь, давай, Андрей.
— Гм... Соблазнительно.
— Нет, в самом деле. Лена посмотрит на наш Урал, я познакомлю ее с нашей химией. А тебя — с заводом с директором. У нас теперь новый, некто Останин. Деловой такой, Николай Гаврилович.
— Как?— переспросила Лена.
Только Андрей уловил в Ленином голосе тревогу.
— Завод у вас хороший, я знаю. Побывать на нем прямо-
таки нужно,— постарался он спокойно продолжить разговор.
— А Останин этот давно уже у вас? — между тем вернулась к Ольгиным словам Лена.
— Да что-то около года.
Андрей понял, что об этом человеке Лене хочется узнать гораздо больше. И видел, что ей трудно спрашивать. И, как всегда, захотел ей помочь.
— Что он, молодой?— спросил он.— Как выглядит?
— Примерно твоих лет, может быть немного старше.
— И семья у него есть? Большая?
— Нет, один. Только мать с ним. Была, говорят, жена, да разошлись. Что у них такое, не знаю,— бросила его.
Они помолчали.
— Так как, ждать вас? Непременно приезжайте. Это будет просто чудо как хорошо!
— Нет, Олечка, я пошутила,— сказала Лена.— Не выбрать нам времени на такую поездку.
Как бы то ни было, а Лену этот разговор встревожил. Хотя она никогда себе в этом не признавалась, но Николай жил в ее душе. Должно быть, у каждого человека есть в жизни такие минуты, которые чем-то очень дороги. Может быть, это юность, может быть, первые впечатления и чувства, чистоты которых ничто не может ни заслонить, ни запятнать. Образ Николая ничем не угрожал Андрею, этого она не боялась. Андрей был чем-то очень своим, кровным и дорогим, без чего она даже не могла себя мыслить. А Николай — совсем другое, необходимое, как добрая сказка или мечта. Все, что было хорошего в Лене, шло как бы от тех воспоминаний, от той встречи. И теперь, когда Лена узнала, что он жив, это воскресло с новой силой. Хотелось в чем-то как бы оправдаться перед ним.
Как-то под вечер она ждала Андрея с работы и подошла к окну. И вдруг перед глазами пронеслась вся их жизнь. Бинты и запекшаяся кровь, пронизанная щетинками бороды, письма, которые читала ему, и то, от Тани. И как он порвал то письмо. Парк, темная лавка, на которой они сидели, собираясь распрощаться, и далекий тревожный гудок паровоза. Гудки всегда пророчат дорогу и несут расставание. А мог бы уехать и теперь был бы совсем ей чужой. Лена даже испугалась — как часто в жизни все зависит от какой-нибудь минуты: ведь она могла тогда просто подать руку — и все.
За окнами спокойным и далеким блеском светились огни города, ровным пунктиром размечая улицы. Чуть левее в парке они разбросаны там и тут .и просвечивают сквозь
листву, как пламя. Если долго смотреть на эти огни, они сливаются и, кажется, глухо гудят и плещут, как на ветру... И вот уже не эти огни видит Лена перед собой — другие, когда раскладывали они костры в пургу, чтоб обогреть закоченевшие руки. Вот тайга и дорога в ней, по которой идут и идут тяжело груженные машины. Та тесная лаборатория и широкие теплые руки на ее плечах.
«Николай,— шепчет Лена, глядя на огни и чувствуя и сейчас эти руки,— не знаю, как назвать тебя — дорогой, или хороший, или милый. Или... чужой. Сколько лет неизвестно было, где ты и что с тобой. Что ж, может, так надо, но мне хотелось бы, чтобы ты знал — я ни в чем не виновата перед тобой. И чтоб не вспоминал обо мне дурно.
Может быть, ты думаешь, что я о чем-нибудь прошу тебя? Нет, ни о чем я не прошу тебя, Николай, не имею права — я счастлива. Это правда — и потому мне еще более неловко перед тобой. Мне только хочется сказать тебе великое спасибо. За то, что разбудил во мне самые светлые чувства, научил верить, любить и уважать людей, знать цену жизни, служить ее светлым идеалам.
Все, что во мне есть хорошего,— это от тебя, Николай, потому что, на тебя глядя, я этому училась. То было такое время, что я могла бы не устоять и меня легко можно было сделать чем угодно. А ты сделал душу мою чистой и правдивой. Не бойся, я не себе хвалу воздаю, а тебе».
Пришел Андрей, начал рассказывать, почему запоздал. У них было совещание — завод получил очень важный заказ, надо было обдумать, как лучше его выполнить. Но Лена слушала рассеянно, на лице лежала тень озабоченности.
— Что с тобой, Лена?— спросил он.
— Я хочу тебе что-то сказать. Ты не будешь сердиться, если я напишу Николаю?
У Андрея, как от удара, сжались брови.
— Ну что ж, напиши.
Лена посмотрела на Андрея и расплакалась.
— Ты не любишь меня, Андрей,— сказала она.— Почему ты не скажешь, чтоб я этого не делала? Почему не запретишь?
— Я верю тебе, Лена.
— А мне этого мало! Я хочу, чтоб ты был со мной строг. Я никогда не чувствую над собой твоей воли, как будто тебе безразлично, что я делаю, как живу. Почему ты мне никогда не прикажешь, не заставишь силой? Пускай бы я бунтовала, пускай бы противилась, но мне было бы легче, потому что я
чувствовала бы твою руку, могла на нее опереться. Неужто ты думаешь, что я сильнее и тверже тебя?
— Ты хочешь, чтоб я был похож на кого-то другого? — спросил Андрей.
Лена долго вслушивалась в эти слова, испуганная каким- то отзвуком заключенной в них правды. Наконец сказала, как бы опомнившись:
— Нет, Андрей, не нужно этого. Будь самим собой, таким, какой ты есть. Это я нехорошая, не сердись на меня. Не стану я писать, да и не нужно это.
Впечатлений от совещаний было много. Перед химической наукой ставились задачи, о которых никто раньше и не помышлял. Она должна обеспечить народное хозяйство синтетическими материалами, самыми дешевыми и самыми прочными, каких нет в природе. Ученые должны открыть законы и методы, по которым полимеры меняли бы свои структуры и обладали каждый раз необходимыми качествами. Чтоб из них можно было вырабатывать материалы тверже алмазов, чтобы автомобильные шины служили вечно, чтоб из пластмасс делали станки и дома, часы и ракеты. На этом совещании Лена видела больших ученых, слышала их выступления. Но всего сильнее волновала, пожалуй, сама обстановка: совещание проходило в Кремле, в том зале, с которым связана вся история страны.
Сегодня Лена уезжала домой. Билет был на руках, но до поезда оставалось еще много времени, и надо было с толком использовать его. Она рассчитывала побывать в Третьяковке — ни разу она не разрешила себе пропустить ее — и успеть побегать по магазинам, купить себе что-нибудь новенькое на платье, и, главное, поискать подарок Андрею. Она всегда привозила ему что-нибудь из поездки. А тем более сейчас, когда на душе было так хорошо, хотелось и ему доставить какую-нибудь радость.
Уложив вещи, чтоб они были наготове, она побежала в буфет, который находился тут же, на двенадцатом этаже ее гостиницы. Заказала легкий завтрак и села за круглый столик у окна. Утро было чудесное — красными и серыми крышами, уступами стен, древними башнями и невысокими шпилями в далекую дымку уходил пейзаж Москвы.
— Этот стиль давно отжил свое,— услышала Лена разговор за спиной.— Теперь так работать нельзя.
Она вспомнила, что, когда вошла сюда, за соседним столиком сидели двое мужчин, но они ничем не заинтересовали ее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59