Я нашел ее у дороги, очень взволнованную.
— Ты с ума сошел! Один против четверых... Я протянул ей весло.
— Принимай трофей, дорогая, и разреши рапортовать. Десант противника сброшен обратно в море. Военный корабль опрокинут кверху дном и дрейфует вниз по течению. Противник отступает в беспорядке. Не считаешь ли ты, что я заслужил орден, дорогая?
Гита поцеловала меня.
— Анатол, ты просто великолепен! Так им и надо. Они тебя не ранили?
— Меня? Разве эти трусы способны кого-нибудь ранить? Вот этой торпедой,— хвастал я, потрясая в воздухе веслом,— они хотели меня прикончить. Но я перехватил ее и сам торпедировал их корабль.
— У тебя дрожат руки,— сказала Гита и взяла меня за локоть.— Ты волнуешься. Успокойся!
— Это от злости, дорогая,— соврал я.— Я хотел их всех утопить. И мог без труда это сделать.
— Ты весь дрожишь. Тебе нельзя волноваться. В таких случаях надо считать до тридцати.
— Лучше я им тридцать раз съезжу по морде.
— Как ты груб! Сосчитай до тридцати! — упрашивала Гита.— Давай вместе считать: ну, раз, два, три...
— Четыре, пять, шесть, семь... Вот и прошло. Извини меня.
— Я где-то их видела,— сказала Гита.— Одного, во всяком случае. Он из нашей альма матер. И даже ко мне не раз приставал.
— Если бы я знал, убил бы его на месте.
— Такая взбучка для мужчин страшнее смерти.
— А ты откуда знаешь?
— Отец говорил. Иногда он говорит умные вещи.
— Честное слово, убил бы,— проворчал я.— Не терплю подобных типов. Тупоголовые бараны, правда?
— Боровы,— сказала Гита.
Я с яростью швырнул весло в канаву. Гита вскрикнула.
— Что с тобой! Ты в самом деле кого-нибудь убьешь.
— Там только лягушки,— сказал я.
— Но ведь мы их пригласили на свадьбу, а ты...
— Извини, дорогая, совсем забыл,— ответил я весело и, повернувшись к канаве, произнес шутливо: — Высокочтимые жабы и лягушки! Я был груб с вами, простите великодушно!
Гита смеялась.
— Ты слышишь? Сразу притихли.
— Значит, ты его знаешь? — сказал я, возвращаясь к нашему разговору.
— Гнусный тип,— ответила Гита.— Мерзкий...
— Ты знаешь что-то еще о нем?
— Нет, Анатол. Я даже имени не знаю. Знаю только то, что все они из этих... зелено-сине-золотых.
— Леттоны? 1
— Да, леттоны. Но тот, которому ты расквасил нос,— отъявленный негодяй. Я знаю от подруг, его все боятся.
— Но я-то его не испугался, правда?
— Лучше бы ты испугался.
— Почему?
— Говорят, он служит в охранке.
— Ах, вот что за птица!
— Не дай бог, он узнал нас!
— Не узнал. Мы были раздеты.
— Все равно, дорогой, ты должен зарегистрировать-
1 Леттоны — привилегированная националистическая студенческая корпорация в буржуазной Латвии. Зеленый, синий, золотой — цвета их эмблемы.
ся в полиции. Как только вернемся в город, ты пойдешь регистрироваться, хорошо?
— Не волнуйся,— утешал я Гиту.— Ручаюсь, они не узнали. Если бы узнали, они бы не решились на такие штучки. А я обещаю: как только вернемся в город, пойду регистрироваться.
— Тебя могут арестовать,— сокрушалась Гита.— Узнают, что ты выехал без разрешения из Риги, и арестуют. Он такой подлый!
Воскресенье было испорчено. Небо было таким же ясным, как вчера, в его синем просторе купались солнце и редкие тучки, а нам казалось, что землю застит угрюмая тень. Мы поблагодарили хозяйку за ночлег, распростились с нею и молча направились к станции. Гита замкнулась в себе, и, как я ни старался развеселить ее, все было напрасно.
— Послушай,— сказал я ей наконец.— Перестань грустить и мучить себя. Они не узнали нас. Давай веселиться! Нам недолго осталось быть здесь. Там, за границей, у нас не будет ни друзей, ни знакомых.
— Здесь у нас тоже мало друзей и знакомых,— печально промолвила Гита.
— У тебя есть родители, у меня друг,— сказал я.— А там у нас не будет никого. Борис уедет в Испанию, мы останемся вдвоем.
— Тебя пугает одиночество? — спросила Гита, заглядывая мне в глаза.— Скажи мне правду, только правду. Быть со мной тебе мало? Скучно, да?
— Мне совсем не скучно, дорогая,— отвечал я.— Нам вдвоем хорошо. Мне всегда с тобой хорошо. Но когда рядом есть еще друг, это неплохо.
— У нас будут новые друзья, еще лучше прежних. И тебе не придется бояться ареста. А я не буду бояться, что тебя отнимут у меня. Ведь скоро нас будет трое. И если ты любишь нашего Анатола...
Я поцеловал красивую руку Гиты.
— Передай маленькому Анатолу, что я люблю его больше всего на свете.
— Даже больше, чем меня?
— Так же, как тебя. Так же, как эту землю, по которой мы ходим, и эту жизнь, которая хоть тягостна, но прекрасна.
— Ты говоришь, как поэт! — воскликнула Гита,— А я поэтам не верю.
— Мне ты можешь верить. Это говорит мое сердце. Мы зашли в ресторан пообедать. Мне приглянулась
та часть зала, где стоял полумрак и было прохладно. На стене висел плакат: «Отведайте шипучего вина «Жемчуг Гауи»!»
— Может, с него и начнем? — спросил я, но Гита покачала головой.
— Нет, милый, мне нельзя так много пить. Маленький Анатол возражает. А тебе можно, он ничего не имеет против.
Я заказал себе вина, а Гите лимонаду. Напитки были прямо из холодильника, бокалы покрылись росинками. Дожидаясь обеда, мы пили и чокались. Гите нравился чистый звон хрусталя, и мы чокались много раз.
— За большого Анатола!.. За маленького Анато-ла!.. За это чудное мгновение! За наше будущее!
После обеда мы пошли на станцию. Вагон был переполнен. Все места оказались заняты, и нам пришлось стоять. Гита очень устала. Я обнимал и поддерживал ее как мог. В вагоне ехала большей частью молодежь, с рюкзаками, с тростями из орешника, срезанными в долине Гауи. Они распевали песни, шумели, норовя превзойти друг друга остроумием и голосом.
— Не могу больше,— шепнула мне Гита,— ноги подкашиваются.
Я подошел к юнцу заносчивой наружности и попросил его уступить моей даме место. Он долго смотрел на меня, недовольно морща лоб, потом медленно поднялся и проворчал:
— Раз не может постоять, нечего ездить за город.
— Она постояла полпути. Другую половину постойте вы.
— Можете приберечь свои советы для других,— бросил юнец.— Я без них проживу.
Он перебрался в другой конец вагона, а Гита села на его место и в знак благодарности крепко пожала мне руку. В вагоне было душно, разморенные пассажиры толпились у раскрытых окон, в которые вместе с паровозной копотью врывалась прохлада соснового бора.
— Как себя чувствует маленький Анатол? Гита ответила, сияя от счастья:
— Чудесно. Он от души благодарит тебя...
Глава 11
КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЙ РАЗГОВОР
Мое недолгое отсутствие вызвало переполох в доме Гана. Оказалось, что с бароном случился тяжелый приступ, фрейлейн Мария бросилась ко мне, но не нашла меня. И тогда, решив, что я снова арестован, обе старые дамы на воскресной заутрене пытались расположить всевышнего к моей печальной судьбе. Когда же я поздно вечером появился в доме, все просто ахнули от счастья и удивления.
— Вы просто невозможны, господин Скулте! — воскликнул старый Ган, встречая меня в коридоре.— Где же вы пропадали?
— Я выезжал за город.
— Но ведь можно было известить нас об этом.
— Мы так переживали,— вторила ему госпожа Ган, в цветастой ночной рубашке выглядывая из спальни.— Видим, вас нет, решили, опять случилось что-то недоброе. Фрейлейн Мария расплакалась. Мы вместе с нею ходили в церковь святого Петра молиться за вас.
— Я вам очень признателен, госпожа Ган,— отвечал я учтиво.— Даже не знаю, как благодарить вас за все заботы.
— Человеку истинной веры не нужна земная благодарность! — воскликнула госпожа Ган.— Мы счастливы, что можем молить бога о спасении вашей души. Спокойной ночи, господин Скулте, да ниспошлет господь вам сладкий сон!
Голова баронессы скрылась за дверью, мы остались в коридоре вдвоем с Ганом. Фрейлейн Мария после всех треволнений, наверное, крепко спала. Я был рад, что она не приняла участия в этой встрече, тогда бы мне не удалось так быстро отделаться. Я уже собрался уходить, но Ган взял меня за локоть.
— Вы читали? — спросил он с радостным оживлением и, перехватив мой недоуменный взгляд, продолжал: — В клозете для вас оставлены свежие берлинские газеты. Неужели вы не читали?
— Еще не успел,— ответил я.
— Красным в Испании нанесен сокрушительный удар. Мадрид почти полностью окружен. Понимаете, что это значит?
— М-да,— промычал я неопределенно.— Признаться, до сих пор я толком не пойму, что там происходит.
— Стыдитесь, господин Скулте! И как вы только можете так жить! В наше время, когда каждый молодой человек мечтает о войне, о полях сражений... Зайдемте ко мне в кабинет, я вам все объясню.
На стене в кабинете висела большая карта Испании, испещренная флажками — черными и красными.
— Вот линия фронта,— пояснил Ган.— Черными указаны наши позиции, красными — коммунистов. Кольцо черных флажков вокруг Мадрида означает окружение. Вы видите? Мы вцепились им в глотку. Еще один удар, и Мадрид будет полностью отрезан.
— А если этот удар нанесут красные? — простодушно сказал я.
Ган ухмыльнулся.
— Они не раз уже пытались, да ничего не вышло. А вот у нас выйдет. Скажите, господин Скулте, вы не испытываете желания помочь генералу Франко?
— А если бы я испытывал такое желание, разве его можно осуществить?
— Несомненно,— заверил Ган.— Разумеется, лучше было бы подобрать целую группу молодежи, и тогда...
Я решил выжать из старика все, что только можно, и потому продолжал:
— Что ж, это вполне осуществимо, господин Ган, только как туда пробраться?
Ган многозначительно улыбнулся, лукаво сощурил свои маленькие глазки.
— Это не вызовет ни малейшего затруднения. Нам окажет содействие германское посольство, господин Скулте. Сначала вы бы отправились в туристическую поездку в Германию, а уж оттуда... Будьте покойны, из Берлина в Испанию ведет много дорог. А как, вы думаете, там оказались наши летчики, танкисты, артиллеристы?
— И их много там? — спросил я, в душе не надеясь, что он поддастся на мой провокационный вопрос.
Ган спокойно ответил:
— Конечно, их много. Десятки тысяч. И флот наш там действует. Мы победим, господин Скулте, можете не сомневаться.
— Да, сомневаться тут не приходится! — сказал я.— На войне всегда один побеждает, другой проигрывает.
— На этот раз победим мы,.— с жаром продолжал Ган.— Пока вы лежали в больнице, я съездил в Кенигсберг. Там было совещание, на котором рассматривался
вопрос об организации экскурсий молодежи Прибалтики в Германию и наоборот. Там я имел беседу с одним влиятельным человеком, чье имя вы, несомненно, слыхали.
— Кто же это? — спросил я, теперь уже всерьез заинтересовавшись.
— Это был конфиденциальный разговор, и я не могу вам назвать имени человека,— сказал Ган.— Но это был один из ближайших соратников Гитлера. Он заверил меня, что победа генерала Франко — вопрос нескольких месяцев. После падения Мадрида красная Испания развалится, как карточный домик. Тогда и Франция окажется в окружении...
— Франция?
— Да, и Франция будет в наших руках. Французы — наши вековые враги. Они-то полагают, что сильны, но это сплошная иллюзия. Франция разжирела, спилась, выродилась. Гитлер может раздавить ее, как яичную скорлупу. Франция выродилась...
— Он так и сказал? — продолжал я выжимать старый лимон, и Ган ответил:
— Да, он так и сказал, так оно и есть на самом деле. Война в Испании для нас лишь тактический маневр. А наша стратегия идет дальше, но пока об этом еще рано говорить. Вы знаете, что представляла собой Германия после первой мировой войны? Истерзанную волчицу. Но когда эта волчица залечит свои раны, тогда... Вы меня понимаете, господин Скулте?
— Я понимаю.
Проводив меня до порога, Ган еще раз напомнил:
— Итак, господин Скулте, если вы пожелаете, дайте мне знать. Я переправлю неограниченное количество людей.— И добавил, плутовато сощурив глазки: — Говорят, там роскошные женщины, самые страстные в мире...
— Слышал, слышал,— в тон ему отвечал я с улыбкой.
Вернувшись в свою комнату, не зажигая света, я подошел к открытому окну* У меня было такое ощущение, словно я только что выбрался из склепа или морга, где воздух пропитан запахом гнили и мертвечины. Мне нужен был свежий воздух, чтобы снова прийти в себя. Я ругался последними словами. Как я мог, прожив здесь годы, не знать, что за тонкой перегородкой свил гнездо гитлеровский агент, отъявленный гестаповец.
И только теперь, решив, что я сочувствую фашистам, он снял с себя маску...
Положив локти на подоконник, я смотрел на объятые темнотою улицы, и мне казалось, что эта липкая серая тьма подкрадывается ко мне, обволакивает меня. И не только меня — она обволакивает весь город, всех его жителей, которые спокойно спят, не подозревая, что во тьме рыщут голодные волки, в своей ненасытной алчности готовые разграбить весь мир. Теперь я по-настоящему понял слова Бориса Эндрупа: «Если мы будем сидеть сложа руки, и от нашего города ничего не останется. Его разрушат точно так же, как фашисты разрушили Аддис-Абебу, как гитлеровские пушки и самолеты разрушают сейчас сердце Испании — Мадрид. И среди развалин будут рыскать стаи крыс, обгладывая кости заживо погребенных...»
Внизу, на бульваре, под сенью лип прохаживалась унылая тень — туда и обратно, туда и обратно... Я заметил ее сразу, когда подошел к окну, но только теперь мне это показалось подозрительным. Что бы это могло означать?
Незнакомец не видел меня, он был в кругу света от уличного фонаря, а мое окно скрывалось в густой тени железного абажура. Кого же он ждал? И почему так нервно вышагивал — туда и обратно, туда и обратно?
Белка, завидев кошку, инстинктивно бросается на дерево. Нечто подобное случилось и со мной. Я отпрянул от окна, сам не понимая, зачем это делаю, потом стал осторожно наблюдать за таинственным незнакомцем. Шаги затихли. Человек остановился и, запрокинув голову, посмотрел на мое окно. Снова принялся расхаживать. Теперь мне стало ясно: он следил за моим окном, ждал, когда в нем загорится свет, желая убедиться, что я дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62