Земля разворочена, огромные воронки еще дымились на ветру, деревья вырваны с корнями, а комья свежей земли, облепленные красноватой глиной, были похожи на окровавленную вату, сорванную с живой плоти. Как только самолеты скрылись, я полез проведать свой взвод. Двое болгар были убиты, трое легко ранены, остальные, стряхнув с себя песок и пыль, были на своих местах. Я вернулся обратно и залег рядом с пулеметом. Август продолжал стрелять.
— Прибереги патроны! — сказал я.— Еще целый день впереди.
— Не могу,— отозвался он.— Надо косить, пока косится.
— Стреляй по целям!
— Я в воздух не стреляю,— ответил он, посылая длинную очередь.— Ну вот, эти тоже свое получили. Там у них был пулемет. Наконец-то задавил...
Он улыбался, хотя у него дрожали руки. Видимо, и со мной было то же самое. После такой бомбежки они не могли не дрожать. Я сунул ему в руку сигарету, но он вернул ее обратно.
— Потом, товарищ командир. Когда все кончится. Решив, что сегодня это вряд ли кончится, я закурил,
прикрываясь полой шинели.
— Эй, Анатол, оставь на пару затяжек! — попросил Пендрик.— Черт знает что! Неужели у нас не осталось ни одного самолета, ни одной пушки? Как в богадельне.
— Значит, не осталось,— ответил я.— А то бы видели и слышали.
— Так легко им нас отсюда не выставить,— сказал Ян Церинь, вставляя новую ленту.— Если не пустят танки, продержимся.
— И если не возьмут в окружение,— вставил Пендрик. — Ведь они нас могут обойти. На левом фланге пусто.
Слева от нас тянулась довольно высокая каменная ограда. Я пополз проверить, в самом ли деле там пусто. Ночью мне казалось, что оттуда доносились голоса, а совсем недавно — выстрелы.
Да, вдоль ограды, дугой спускавшейся с пригорка, расположилась испанская рота. Ее, правда, здорово потрепали в последних боях, но ребята держались бодро. При отступлении им удалось спасти два «максима», но они не успели их прочистить и установить.
Командир роты, молоденький лейтенант, сказал мне:
— Хорошо, что вы вернулись. Может, нам удастся еще что-нибудь сделать. От нашего батальона уцелела только моя рота. Да и что это за рота! Многие впервые держат в руках оружие. Уж если дерутся — на славу, а побежали — не остановишь. Нет закалки, нет веры в победу.
— И оружия,— добавил я.
— С оружием дело дрянь,— согласился испанец.— Все, что было, осталось на Эбро и в Барселоне. Теперь хоть шаром покати! А у них еще больше прежнего. Откуда у них столько, ума не приложу.
— Гитлер с Муссолини подбрасывают.
— Они и нашим не брезгуют,— сказал лейтенант.— Но делать нечего, надо держаться. Будьте покойны, мы вас не оставим. Если придется отступать, дадим знать. И вы нас известите. Вместе уйдем! Вместе веселее.
— Так и сделаем.
Я вернулся к своим с радостной вестью: -— Теперь у нас отличные соседи. Целая рота с двумя пулеметами. Прибереги свой «виккерс», Август,— сказал я Сауке.— Стреляй в крайних случаях. И только в нашем секторе. Они скоро установят свои.
— Кохонудо! — воскликнул Ян Церинь, укладывая готовые пулеметные ленты.— Теперь будет легче. Надежней. Интересно, как самочувствие в других взводах?
Меня тоже это интересовало, и я по окопам пробрался к своему правому соседу Христо Добрину. Его взвод жестоко пострадал во время бомбежки. Бомба угодила в блиндаж, погибли все, кто там укрывался.
— Такие ребята, такие ребята...— говорил Добрин.— Боеприпасники батареи. Помнишь их?
Как было не помнить этих крепышей, изо дня в день ворочавших сотни тяжелых ящиков со снарядами, никогда не жалуясь на усталость! Один из них, бельгийский углекоп, больной туберкулезом, здесь, на чистом воздухе Испании, как будто совсем поправился, закалился... Я помнил их всех и был потрясен не меньше Добрина.
— Вечером похороним,— сказал Добрин.— Пришли кого-нибудь из своих.
— Сам постараюсь прийти. Похороним вместе с моими.
— Прямо здесь, на пригорке. Кладбище далеко,— сказал Добрин.
— Хорошее место,— согласился я.— Под цветущим миндалем.
Деревья стояли теперь почерневшие, с поломанными ветвями.
Снова приближались бомбовозы, и я поспешил к своим. Ударили пушки, фонтанами взрывов указывая летчикам, куда сбрасывать бомбы. Наш пригорок на сей раз почти не тронули, больше досталось левой окраине, где закрепились испанцы. Когда дым рассеялся, на месте домов дымились развалины. Самолеты скрылись, поднялась пехота и под прикрытием артиллерии пошла в атаку. Мы встретили их метким огнем. Мятежники залегли и не решались подняться.
Тогда показались низкие итальянские танкетки. Они мчались вперед, стреляя на ходу из пулеметов, и, видимо, намеревались зайти к нам в тыл. Оживилась и пехота. Поднимались солдаты-мятежники и с криками бежали за танкетками, но их безжалостно косили пулеметы. Наши соседи испанцы стреляли аккуратно и точно. Видно, не впервые им приходилось иметь дело с бронемашинами. Пехота опять залегла. Танкетки опасались одни вырываться вперед.
Вдруг они построились в боевой порядок и пошли в атаку. Одна из них, громыхая, скрежеща металлом, ползла в расположение испанской роты, но, увидев высокую каменную ограду, повернула в нашу сторону и, не прекращая огня, стала карабкаться на пригорок.
— Готовь гранаты! — крикнул я.— Буты-ылки! Пулемет Сауки замолчал. Пулемет и винтовки теперь были бесполезны. Удачно брошенная связка гранат — вот что могло спасти нас. Тогда пригорок будет держаться. Но кто это сделает? Ты сам должен сделать, мелькнуло у меня. Ну? Остаются секуняы?
И вдруг в водосточной канаве, спускавшейся с пригорка, я увидел Яна Цериня со связкой гранат в одной руке, бутылкой в другой. Он оцепенело стоял на коленях, поджидая танкетку, которая шла прямо на него. Я замер. Фашистский танк и деревенский парень, комсомолец из Латвии,— один на один. Кто кого? Неужели? Ян Церинь с размаху швырнул под гусеницы связку гранат. Взрыв — и тут же о броню разбилась бутылка с горючим. Танкетка вздрогнула и остановилась. Сталь пылала, как береста. Открылся люк, выпрыгнул водитель. Но убежать ему не удалось. Ян Церинь рванул его на дно канавы, придавил коленом грудь.
— Отдай пистолет, подлюга! — кричал он.— Отдай пистолет!
За танкеткой на пригорок поднимались пехотинцы. Мы на время забыли о них, но теперь опять застрочил пулемет Сауки, и мятежники скатились обратно в долину, оставив на склоне несколько трупов. В горящей танкетке, сухо потрескивая, рвались пулеметные ленты. Лица обдавало жаром, дым ел глаза. Под его густой завесой Церинь приволок ко мне водителя танкетки. Это был офицер итальянской моторизованной дивизии.
— Рогка тайоппа! — выругался я.— Тебе-то что здесь нужно, проклятый макаронщик!
— Я здесь не по доброй воле. Дивизию прислали из Италии. Говорили, будем участвовать только в операциях по очистке тылов.
— Здесь тебе не Абиссиния! — От злости я едва себя сдерживал.— Здесь Испания!
— Да,— ответил он спокойно.— Эти танкетки больше подходят для Африки. Для Испании они слишком легковесны.
— Ты и сам для Испании легковесен! — Я все еще никак не мог успокоиться, хотя понимал, что горячиться не время, с врагом надо быть хладнокровным.
— Да,— ответил он, видимо не поняв меня.— Мы думали, здесь будет легче. Но вы-то чем тут держитесь? У вас же нет оружия.
— Вот этим! — сказал Ян Церинь, сунув пленному под нос кулак.
— Ну его к черту! — сказал я по-латышски.— Не стоит. Отведи к Борису, в штаб батальона.
— Пошли! — крикнул Церинь пленному.— Ползи вперед...
— Не расстреливайте меня! — сказал пленный с
Ш4 чип! 1шМ1шШ*шШт*шШшШ1яШшшЫшшш й /
дрожью в голосе.— Вас ведь тоже скоро захватят в плен. Одна из наших моторизованных колонн находится у вас в тылу. А я могу спасти вас,— и он вытащил из кармана пачку помятых листков.— Это пропуска для тех, кто хочет сдаться. С этими листками вас никто не тронет. Сеньоры, отпустите меня!
Церинь вырвал листки из рук пленного и швырнул их на землю.
— Ты, сволочь, нас не сагитируешь!
— Я не агитирую. Вас окружают, поверьте. Если хотите спастись, вы должны немедленно отступать. Операцией руководит сам главнокомандующий итальянских войск Гамбара. Испанские генералы — плохие вояки. Современная техника, моторизованные части требуют новой тактики. Наш Гамбара знает в ней толк. Он возьмет вас в кольцо. Клянусь мадонной, вас ожидает смерть. Отступайте, пока не поздно.
Церинь пинком погнал его по окопу, приговаривая:
— Пошел, пошел, Гамбара какой нашелся!
Они скрылись за поворотом. Танкетка все еще горела. Дым ел глаза. Август и Пендрик беспрерывно стреляли.
Пленный оказался прав: под вечер стало известно, что все дороги к отступлению отрезаны. Свободной оставалась только горная тропа, впрочем, и ее противник мог занять с минуты на минуту. В сумерки Дик доставил Савичу письменный приказ Эндрупа и Попова, согласно которому нам надлежало незаметно оторваться от врага,- уйти в горы в заданном направлении и там дождаться остальных рот. Как только Савич зачитал приказ, я послал Пендрика к испанцам сообщить, что отступаем.
Бои вокруг городка затихли. Тяжелая артиллерия теперь громыхала у нас в тылу. В одной из воронок среди цветущего миндаля мы похоронили павших товарищей и тихо покинули позиции. У штаба батальона встретили Эндрупа и Попова. Они подробно объяснили порядок отступления, и наша рота двинулась в горы. Мы шли в авангарде батальона и потому продвигались с особыми предосторожностями. Савич не раз напоминал, что на марше запрещается курить и разговаривать вслух.
— Если хотите выбраться отсюда,— говорил он,— будьте как тени, прозрачны и бесшумны. А сами должны все видеть, все слышать...
Добрин и Гечун со своими взводами шли впереди, мы с Савичем шагали во главе моего взвода. Пересекли долину и в указанном месте начали подъем. Издали казалось, что Гранольерс вымер. Ни в одном окне света, ни одной машины на улицах. И лишь в тылах противника царило оживление. Мятежники подтягивали свежие силы, чтобы утром опять обрушиться на город, давно покинутый республиканцами.
На перевале нужно было подождать, пока подойдут остальные роты. Мимо прошли испанские части. Уставшие от долгих боев солдаты еле двигались, ссутулившись, зябко кутаясь в плащи. Для здешних мест конец января был непривычно суровым.
— Интересно, как наши девочки из Пособланко поживают,— произнес вполголоса Микола Савич.
-*• Да, теперь там фашисты.
— Хорошо, мы тогда не поженились. Вот бы мучились! Семья и война — вещи трудносовместимые,— философствовал Савич.— В этом отношении Мануэль Зоро был прав.
— Мануэль Зоро,— сказал я, поеживаясь от холода,— наверное, лежит сейчас под теплым боком жены в Саламанке. Он и на фронте умел устраиваться.
— Кто его знает, где он теперь,— заметил Савич.— Может, поблизости, в штабе Гамбары, врачует итальянских офицеров.
Я вспомнил пленного итальянца.
— Что с нашим пленным? Расстреляли? Савич усмехнулся.
— Зачем расстреливать? Переправили дальше. Он много знает, к тому же говорлив. Но до чего самоуверенный тип! В первый раз такого вижу. Однако он прав. Каталонию нам не удержать.
— Думаешь?
— Не будем обольщаться. Барселона сдана, оружия нет, да, откровенно говоря, армии больше нет. Теперь одна надежда — Центр. Но смогут ли они устоять?
— А ты как полагаешь?
— Зачем гадать? Время покажет. Сколько раз Мадрид уже был в безвыходном положении. И все-таки выстоял.
С горной тропы с шумом покатились в пропасть камешки. Подходили остальные роты батальона. Из темноты появились Эндруп и Максимов.
— Все в порядке? — спросил Борис, и Микола Савич ответил:
— Так точно, товарищ командир.
— Хорошо,— сказал Борис.— Я пойду с вами. А ты,— он повернулся к начальнику штаба,— поведешь поляков и чехов. Если нам придется разделиться... тоже.
Савич подал сигнал, рота двинулась дальше. Вел нас Христо Добрин, он и ночью отлично владел компасом и картой. Мы шагали без остановки много часов подряд, то карабкаясь вверх, то спускаясь вниз, и все на север, на север... Испанская часть, обогнавшая нас, затерялась где-то в темноте. Нам казалось, что мы одни, совершенно одни в безмолвных и студеных горах. На самом деле это было не так. По всей Каталонии к северу от Барселоны двигались остатки разбитой армии республиканцев, спеша под прикрытием темноты вырваться из вражеских тисков, чтобы на рассвете на новых позициях продолжать неравную борьбу за каждую высоту, за каждую пядь земли.
Битва была уже проиграна, но она еще продолжалась. Мы находились пока на своей земле и в то же время в глубоком тылу врага. Горы и голые скалы еще оставались за нами, а плодородные долины, селенья и дороги уже перешли к врагу. И он продолжал неудержимо рваться вперед, нисколько не опасаясь измотанных, разрозненных частей республиканцев, плутавших по его тылам. Казалось, враг умышленно не обращает на нас внимания, стараясь еще больше подорвать наш моральный дух, боеспособность. Что может быть обиднее — противник перестает обращать на тебя внимание?
Ночью батальон форсировал несколько речек. Насквозь промокнув в ледяной воде, дрожа от холода, мы снова поднимались в горы, чтобы снова спуститься в долину. До рассвета на дороге встретили республиканскую автоколонну. Она везла продовольствие, боеприпасы, а куда — шоферы сами толком не знали. Мы запаслись патронами, питанием.
— Как же нам быть? — ломал голову начальник колонны.— Местные жители говорят, тут ночью прошли фашистские танки. Значит, они обошли нас, и назад мы не сможем вернуться.
— Мы потеряли свою бригаду,— рассказывал шофер.— Вчера она вела бои южнее Гранольерса. А наша база была в самом городке. Потом приказали отступить. Что теперь делать? Мы долго шарили по карте, стараясь найти безопасную дорогу. И нашли, правда, окольную, дальнюю, но лучшей не было, и мы советовали ехать по ней.
— Может, наши закрепятся на реке Тордера? — гадал начальник автоколонны.
— Возможно,— согласился Борис.— В приказе сказано, что следующая линия обороны — по Тордера. Наверное, так и есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62