— Сорняк не так-то легко истребить.
— Остальные ребята?
— Борис и Добрин тут рядом, за скалами.
— Да ку?
— Слышишь, стреляют!
— Здорово бьют,— весело ответил Огринь. На его молодом, дочерна загоревшем лице со времени последней встречи залегла не одна морщинка, но глаза светились так же ярко и рот смеялся так же беспечно, как раньше.— Ах вы, черти этакие! Схожу проведаю.
— Как только тут немного стихнет, надо бы всем собраться,— сказал я.
— Обязательно соберемся! Кто мог подумать, что снова увидимся,— продолжал он.— А как дела у Бориса?
— Все по-старому,— ответил я,— никаких сдвигов. Огринь понимающе кивнул.
— Что поделаешь? Такой узел нелегко распутать. Я тоже написал в Альбасету. За Бориса головой могу поручиться.
— Спасибо, Адам,— сказал я, будто речь шла обо мне.— Он тебя не подведет.
Я сообщил ему, что мы недавно были в Альбасете и что после этой поездки Борис заметно успокоился.
— И потому не расспрашивай его ни о чем,— сказал я,— не стоит бередить старые раны.
— Ладно, ладно,— ответил Огринь.— Вот будет встреча! А нас тут швыряли повсюду, как ржавые гвоздики. Где наступление, туда и нас.
— Под Теруэлем был?
— А как же! Пару танков подбили.
— Сколько же всего на твоей совести?
— Пока пять. Живы будем, еще набьем.
— Ты настоящий танкоснайпер!
— Да ну! У меня отличные ребята, потому такой счет...
За скалами раздался странный крик.
— Обезьяна? — удивился я.
— Какая обезьяна! Это мой подносчик снарядов Сан-Педро. Ты не смейся, ишак трижды ранен, а идет как заведенный. Взвалишь ему на спину ящик со снарядами, и будьте покойны, доставит прямо к пушкам. Еще ни разу не заблудился.
— А говорят, ишак глупое животное,— усмехнулся я.
— Ерунда! Умнейшая скотина на земле...
Условившись при первой же возможности встретиться, мы расстались. Я отправился в долину, Адам Огринь — в гору, навестить Бориса и Добрина.
Как только я переступил порог медпункта, у ворот остановилась санитарная машина. Молодой врач-поляк, сопровождавший ее, попросил принять тяжелораненого. Почти сутки он пролежал на склоне Сьерра-Кемады, потеряв много крови. Из воинской книжки я узнал, что раненый из бригады Домбровского, по национальности литовец. Лицо казалось молодым, а густые волосы совсем седые. Он был без сознания и временами бредил.
— Нет, не сдамся! — кричал он.— Револьвер, револьвер... Только не в плен... Конец... Застрелюсь...
Мы решили, что, получив ранение, он боялся попасть в плен и действительно пытался застрелиться. Медлить было нельзя, и мы с Хаимом решили сделать ему переливание крови. Но какая у него группа крови?
— Возьмите у меня, товарищ медико,— сказал Ха-им.— У меня первая — универсальная, и крови хоть пруд пруди.
Так мы и сделали. На следующее утро раненому стало лучше, он мог уже разговаривать.
— Вы литовец?
— Из Аргентины,— ответил он на прекрасном испанском языке.
— Сколько вам лет?
— Тридцать три.
— Отчего вы поседели?
— Вы шутите, медико?
— У вас совершенно седые волосы.
Я вложил ему в руку зеркальце. Он взглянул в него, и рука с зеркальцем беспомощно упала на грудь.
— Ничего не понимаю. У меня были темные волосы. Что случилось, медико?
— Не знаю. Вероятно, от больших переживаний. Он долго молчал, борясь со слезами, но они все же
прорвались сквозь густые черные ресницы и тонкими струйками текли по щекам.
— Где я? — наконец спросил он упавшим голосом.— Ведь я же застрелился.
— Нет, вы живы,— сказал я.
— Я застрелился,— произнес он неуверенно.— Я попал в окружение на Сьерра-Кемаде. Туда ворвался наш батальон, мы долго отбивались. Потом нас окружили, меня ранили, и я... покончил с собой. Скажите, где я?
— В медпункте болгарской батареи.
— В медпункте болгарской батареи? — переспросил он. И тут же его лицо прояснилось: — У своих?
— У своих. Вас вчера доставили к нам без сознания.
— Просто не верится,— сказал он.— А как остальные товарищи?
— Не могу вам сказать.
— А Сьерра-Кемада осталась за нами?
— Переходит из рук в руки.
— Да, там шли ужасные бои. Мы бросились в атаку без артиллерии, без танков, самолетов. Они нас косили безжалостно, и все же мы захватили большую часть горного кряжа. Тогда они засыпали нас бомбами, снарядами. Это было ужасно. Мы спрятались за скалы, в окопы, а тем временем они окружили высоту. И тогда меня ранили, и я покончил с собой...
— Нет, вы живы и будете жить.
Он снова поднял зеркальце и долго разглядывал свое лицо.
— Ужасно,— сказал он.— Сам себя не узнаю.
— Седые волосы тоже красивы,— утешал я его. Он горько улыбнулся.
— Красивы в преклонном возрасте, а не в тридцать три года. У меня были черные как смоль... На кого я теперь похож!
— Они вам очень идут. И потом ведь рано или поздно все поседеем...
Снова подъехала машина с ранеными. Видимо, медпункты кругом были переполнены, настала очередь за нами. Пераледу все еще громила артиллерия мятежников. Снаряды ложились совсем близко. Мы с Хаимом и Пако помогали переносить и размещать раненых, они, стиснув зубы, крепились, чтобы не кричать от боли.
Во второй половине дня, закончив перевязки, мы на своей машине отправились на помощь полякам. Проехав по шоссе, где я совсем недавно разговаривал с Адамом Огринем, мы спустились в долину. По ту сторону ее синеватой стеной поднималась скалистая Сьерра-Кемада. Мы мчались по направлению к Гранху, к передовым. По обочинам дороги взрывались снаряды, но мы не обращали внимания. Наконец небольшая лощинка за грудой камней, в дубраве санитарный пункт. Раненых было много. Мы сделали еще один рейс, пока медпункт не заполнился до отказа.
Во время последнего рейса я повстречал Адама Огриня, он выдвинул свои пушки на передний край, вдоль шоссе.
— Так близко? — крикнул я ему, остановив машину.— Тебя тут в два счета накроют.
— Выбирать не приходится,— озабоченно сказал Адам.— Они могут танки пустить.
— Где же твой мудрый осел Сан-Педро?
— Побежал за снарядами!
Дорога снова была под огнем, мы летели стрелой. Пако, как все испанцы, предпочитал предельную скорость. Я знал, что раненым эта бешеная езда не на пользу, зато было больше надежды, что их снова не ранят,— мы быстро уходили из-под обстрела. У Сьерра-Педроса Пако чуть не сшиб осла Сан-Педро, который чинно семенил по дороге, обвешанный снарядными ящиками. Высунув из кабины голову, я окликнул его:
— Сан-Педро!
Ослик вместо привета захлебнулся в долгом крике:
— И-а, и-а, и-а!
— Ай да осел! — хохотал, вертя баранку, Пако.— Скотина что надо...
Мы с Хаимом трудились всю ночь. На рассвете началась эвакуация раненых в прифронтовые госпитали. Хаим поехал их сопровождать. Я дал ему денег и сказал:
— Если будет возможность, купи бутыль вина и десяток кур.
— Десяток кур?
— По-твоему, мало? Купи пятнадцать.
— Решили сыграть свадьбу? — спросил санитар.
— Решил устроить вечер дружбы, земляков встретил. Ты сумеешь зажарить кур?
— Кур? Нет. Но могу приготовить мамалыгу,— со смехом ответил он.
— Отлично, ты займешься мамалыгой, а кур зажарит дипломированный повар Пендрик.
— Но кур будет трудно достать.
— В крайнем случае купишь кроликов.
— В долине уйма зайцев,— сказал Берман.— Можно сходить на охоту.
— А ружье, а дробь?
— В испанской роте есть одно ружье. Они там по очереди ходят на охоту в нейтральную зону.
— Боюсь, после таких боев все зайцы разбежались. Все же постарайся что-нибудь купить.
— За вино ручаюсь,— ответил Берман и уехал. Тем временем я прибрал патио и разыскал Пендрика. Он, по своему обыкновению, встал лагерем неподалеку от медпункта. Над красной кирпичной трубой его дома вился синеватый уютный дымок. В очаге жарко пылали крепкие дубовые головешки, а над ними потрескивала огромная сковорода. Жарилась ослятина
с зеленым перцем и луком. От аппетитного запаха у меня задвигались челюсти.
— Хочешь, попробуй! — И он протянул мне на длинной поварской вилке кусочек жареного мяса.
— Как подметка.— Я бросил ослятину обратно на сковородку.
В тесной кухне было душно, мы вышли в патио, сели за столик, на котором стояла бутыль вина и две пустые консервные банки. Пендрик наполнил их вином, мы чокнулись.
— За наше здоровье! — сказал он.
— За нашу победу! — сказал я.
Вино было красное, очень кислое. Я пил небольшими глотками, все время поглядывая на Пендрика. Он заметно осунулся, постарел и стал как будто посерьезней.
— Ну и бои! — сказал он.
— Да, тяжелые.
— Негодяй Зоро! Я так ему верил! Я не ответил, и Пендрик продолжал:
— Знал бы раньше, я бы его...
— Мы тебя предупреждали.
— Но он был мастер врать и прикидываться.
В небе послышался гул. К Пераледе приближались самолеты.
Мы поспешили в сад и спрятались в блиндаж. Я лежал на земле и слушал нарастающий визг, взрывы бомб. После бессонной ночи нервы были взвинчены. Одна бомба разорвалась совсем рядом, я почувствовал сильную горячую волну, которая, подобно урагану, пронеслась над нами.
— Никак в кухню угодили? — простонал Пендрик. Нет, кухня стояла цела и невредима. Когда самолеты
скрылись, мы вернулись в патио. Одна из его стен была разрушена. Пендрик налил вина. Из моей банки оно полилось на стол. Я осмотрел ее. В тонкой жести были две осколочные пробоины.
— Поздравляю! — крикнул Пендрик.— Тебе повезло!
— Принеси другую посуду. Хочется выпить. Твой вкусный дым нас выдал!
— Да, наверное, почуяли в небе, что здесь готовится жаркое из ослятины.
— Постой, не ходи! Буду пить из этой роковой жестянки,— сказал я и, прикрыв пробоины пальцами, наполнил банку до краев.
Кроваво-красное вино теперь казалось куда вкуснее, чем прежде. Я пил большими глотками. С пальцев стекали алые струйки.
Я сказал Пендрику о своих планах устроить вечер дружбы.
— Это можно! — подхватил он с радостью.— Я вам так зажарю кур — будут таять во рту.
Под вечер, когда стихли бои, я отправился на батарею и с разрешения Савича послал Цериня к «антитанкистам» просить их завтра вечером пожаловать ко мне в медпункт. На обратном пути повстречал Хаима Бер-мана. В санитарной машине покачивалась огромная корзинка с курами.
— Олэ! — крикнул я.
— Благодарите Пако! Если бы не он, не видать вам даже заморенного цыпленка.
Смуглое лицо Пако расплылось в улыбке, я крепко пожал парню руку.
Вторая половина дня на фронте выдалась сравнительно спокойной, зато у нас хлопот было множество. Пендрик в поте лица жарил кур на кухне медпункта, мы с Хаимом из соседних домов таскали стулья, столы, кое-какую посуду. В старомодных высоких стеклянных вазах на столе стояли цветы, а в широком глиняном горшке — ветки кактуса с округлыми колючими листьями. Пако довольно долго пропадал, потом появился с огромным крутобоким глиняным кувшином. Он нес его в обнимку и поставил передо мной, как крестьянин больного ребенка.
— Товарищ медико, что вы на это скажете?
Я заглянул в узкое горлышко. Кувшин был доверху полон солеными маслинами.
— Отличная закуска, Пако,— похвалил я.— Где достал?
— Нашел в одном погребе.
— Тащи обратно! — сказал я.— Вернется хозяин, увидит пустой кувшин, будет проклинать нас.
Пако тяжко вздохнул, вытер вспотевший лоб и ответил:
— Товарищ медико, тяжел он, черт, обратно не донести. И так чуть грыжу не заработал. Давайте оставим под мою ответственность.
— Ну, раз такое дело, давай оставим,— согласился
я и отправил в рот одну маслину. Она была очень аппетитна. Видимо, засол был сделан рукой знатока.
Первыми явились наши ребята: Борис, Дик, Ян Це-ринь и Август Саука. Увидев накрытый стол, они чуть не запрыгали от радости.
— Ты смотри, прямо как в «Лидо»! — изумился Август Саука.
— Еще бы хорошего кофе,— заметил Дик,— тогда ни дать ни взять — предместный бар моей рыжеволосой Мэри...
— Будет вам и кофе, но только в конце, все, как в лучших домах,— отозвался Пендрик.— Но где же остальные? Жаркое стынет.
— Может, съездить привезти? — сказал Пако. Я распорядился:
— Дуй, Пако!
Пако бросился во двор, Дик за ним.
— Дик,— крикнул вдогонку Борис,— ты-то куда? Но было поздно: зарычал мотор, и санитарная машина укатила.
— Дисциплинка!..— проворчал Борис.— Дай таким волю, к черту на кулички убегут.
Стало темнеть. Хаим Берман засветил полдюжины гильз-коптилок, наполненных оливковым маслом. Патио зарябил красноватым подвижным светом. Засунув руку по локоть в крутобокий кувшин, Пендрик сыпал в миски соленые маслины, а Ян и Август наполняли консервные банки вином. На улице снова зарычал мотор, и мы, подталкивая друг друга, высыпали во двор встречать гостей. При виде их мы не могли удержаться от смеха: впереди верхом на мудром Сан-Педро ехал Дик, за ним шагала шестерка «антитанкистов» во главе с Адамом Огринем. Даже в сумерках было заметно, как они выросли, загорели, запылились в сражениях. Приосанившись на осле, Дик доложил Борису:
— Товарищ командир, гости явились на пир.
— Сухопутные пираты! — воскликнул Борис.— Милости просим!
Он обнял Адама Огриня и с такой силой хлопал ручищами по его спине, что пыль летела столбом.
— Довольно, ты же из него подкову выгнешь,— смеялся я.— Дай и мне обнять.
Братание продолжалось довольно долго, пока в дверях не появился Пендрик с белоснежным полотенцем через руку.
— Дорогие друзья, прошу пожаловать к нам в «Л и до».
— Ребята, за мной! — скомандовал Адам.
Скоро все сидели в патио за праздничным столом.
Черный квадрат ночного неба над патио переливался ярким сиянием звезд, а над ними, словно мутный ручей, туманно мерцал Млечный Путь. Пламя коптилок слегка трепыхалось под дуновением ночного ветерка, который через вчерашний пролом в стене пробрался в патио и теперь невидимкой обхаживал стол заодно с неутомимым Пако, взявшим на себя заботу о вине. Довольно быстро все перезнакомились, и начались непринужденные дружеские разговоры.
— Как поживает Вера? — спросил Борис. Адам нахмурился.
— Плохо. Опять в тюрьме.
— Пишешь ей? — спросил я Огриня.
— А как же! Ведь она моя жена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62