Вернувшись в лагерь, я настрочил Росите письмо, в котором сообщал, что недавно был у ее родителей, что мать с отцом чувствуют себя хорошо, шлют ей приветы. О себе добавил, что нахожусь в Каталонии, снова собираюсь на фронт, ее не забыл и надеюсь когда-нибудь встретить.
Берман обещал мне сделать все возможное, чтобы передать моей милой, как он выразился, письмецо вместе с сотней тысяч приветов.
— Достаточно будет и тысячи! — отшутился я.
— Нет, медико. Когда любишь, нужно отдать все без остатка. Даже если у самого ничего не останется.
— Хаим, мы с нею друзья, не больше,— сказал я.— А ищу эту девушку потому, что обещал ее родителям.
— Не оправдывайтесь, медико. Будь вы просто друзьями, вас бы это так не волновало. Меня-то вам стесняться нечего.
— Ну ладно, пускай будет так.
— Вот увидате, я обязательно разыщу ее! — пообещал Хаим, а я-то знал, что он не любит бросать слов на ветер.
Пока наши командиры совещались, мы готовились в поход. Ребята примеряли обмундирование. Август Саука, по своему обыкновению, долго вертелся перед зеркалом. Ян Церинь драил в углу сапоги, а Дик подгонял Пендрику шинель.
— Вот эта на тебе — о'кей! — воскликнул он, разглаживая мятое плечо.— Повару сойдет.
— Нет уж! — злился Пендрик.— Мне эта стряпня осточертела! Вы как хотите, а я пойду воевать. Довольно!
— Малыш, он рехнулся! Наверное, объелся! — повернувшись ко мне, сказал Дик.— Он вздумал бросить нашу кухню на произвол судьбы. Объясни ему, пожалуйста, как мы поступаем с дезертирами.
— Он прав! — поддержал я Пендрика.— И с меня тылов довольно. Теперь ты постой у плиты!
— Малыш, у меня нет таланта! — возразил Дик.— Всю жизнь прожил холостяком, разве что треску сумею в масле зажарить.
Пендрик долго прихорашивался перед зеркалом. Шинель сидела на нем хорошо, и он остался доволен.
— Еще бы только винтовочку — и порядок, правда, Дик?
— Если не дадут пушек, пойду в пулеметчики,— сказал Дик.— Обожаю крупные калибры. Ох, как прочешу этих гадов! Век будут помнить!
Вернулись командиры. Борис Эндруп объявил, что наш дивизион из-за отсутствия орудий переформирован ь стрелковый батальон, а польская, чехословацкая и болгарская батареи, соответственно, в стрелковые роты. Командиром батальона назначен он, Борис Эндруп, а комиссаром — Попов. Командовать болгарской ротой поручено Миколе Савичу.
— Но где оружие, где? — спрашивал Савич. Борис только руками развел.
— Пока ничего неизвестно. В Палафружеле оружия нет. Надо идти в Барселону.
— А если в дороге понадобится? — сказал Савич.
— Не понадобится,— успокоил его комиссар.— Барселона пока держится. Там и получим.
— А вдруг?..— настаивал Савич.
— Не беспокойся, поезд будут охранять.
— Ладно,— согласился Савич.— На вашу ответственность. Ехать на фронт без оружия —- сумасшествие.
— Другого выхода нет,— заключил Борис и повернулся к Дику: — Дик, согласен быть моим связным?
— С большим удовольствием! — отозвался Дик, вставая по стойке «смирно».
Борис усмехнулся.
— Удовольствия мало, Дик. Телефонной связи не будет. Придется бегать под носом у противника.
— Это по мне, товарищ командир. Можете на меня положиться.
— В таком случае решено.
— Так точно, товарищ командир! Решено!
— Но ведь ты собирался стать пулеметчиком,— напомнил Пендрик Дику.
— Мало ли что собирался,— проворчал сердито Дик.— Слово командира для меня закон.
Мы уже собрались на вокзал, как вдруг откуда ни возьмись — Христо Добрин и Кароль Гечун. Их перебросили из Валенсии на обычном самолете. Все были страшно рады, особенно Микола Савич.
— Вы, ребята, в самый раз прибыли! — обнимая обоих сразу, говорил Савич.— А я тут ломаю голову, кого назначить командирами взводов. Теперь все в порядке. Первым взводом будет командовать Анатол Скулте, вторым — Христо Добрин, а третьим — Кароль Гечун. Придется поменять специальность, ничего не поделаешь,— добавил он.— Раздобудем пушки, опять начнем палить.
— А что, есть надежда? — спросил я.
— Надежда всегда есть. Кое-какие орудия можно хоть сейчас достать, да нет снарядов — вот в чем беда.
Мы тут же приняли командование взводами и вывели своих солдат на смотр. Савич прошелся вдоль строя и доложил командиру батальона, что рота готова к отправке на фронт. Вышли в сумерках. Во главе колонны шагали Эндруп и Попов. За ними польская рота, потом чехи и, наконец, наша, болгарская рота. На вокзале уже собралось несколько вновь созданных частей. Во главе одного отряда я увидел Адама Огриня, но поговорить не удалось. Только помахали друг другу, пожелав успехов в последней битве за Испанию.
Крохотные вагончики узкоколейки, битком набитые солдатами, лязгнули буферами, тронулись и покатили на северо-запад. В полночь у реки Тер мы сделали пересадку и дальше ехали обычным поездом.
В пути строго соблюдали затемнение, поезд охранялся солдатами. На переездах стояли бесконечные вереницы машин. Кюветы были завалены покореженными автомобилями, телегами, какими-то тюками, ящиками. Подобно серой реке, на север тянулся поток беженцев. На север, только на север!
— В чем дело? Неужели Барселона взята? — недоумевали мы.
Под утро поезд стал все чаще делать остановки. Самолеты мятежников бомбили шоссе и железную дорогу. Воздух дрожал от гула моторов, но кругом не было ни одного истребителя республиканцев. Не слышно было и зениток.
Неужели это конец?
С восходом солнца эшелон остановился в городке Гранольерс, там получили известие, что Барселона сдана. Бои шли неподалеку, в горах. Оттуда доносился глухой грохот тяжелой артиллерии, видимо, противника. Мы быстро построились и направились на окраину — центр городка бомбили. На пригорке, поросшем садами, среди хорошеньких домиков мы, безоружные, заняли боевые позиции. Разместив свой взвод, я бросился к Савичу.
— Нужно достать оружие! Они в горах недолго продержатся.
Савич не успел ответить, засвистели бомбы. Мы припали к земле. Над городком кружили бомбовозы, не спеша сбрасывая смертоносный груз на занятый нами пригорок. Хорошо, что еще раньше здесь были вырыты окопы, а то бы мы недосчитались половины роты. Валились деревья, поблизости рухнул дом.
— Не в нем ли штаб батальона? — спросил я Савича.
— Нет,— ответил он.— Эндруп с Поповым разместились в подвале соседнего дома.
За первым налетом сразу же последовал второй. Летчики бомбили теперь без разбору шоссе, по которому двигались изнуренные беженцы, вокзалы, железную дорогу, центр городка и его окраины. Им, видимо, был дан приказ сокрушать тылы, сеять панику среди населения и тем самым ослабить сопротивление республиканцев на фронтах. Но горы южнее Гранольерса, в густом дыму, в оглушительном грохоте, стойко держались. А мы, безоружные, наблюдали из своих окопов, не приближаются ли фашисты.
В полдень из штаба батальона прибежал Дик.
— Товарищ командир, берите людей, идемте в штаб за оружием!
Я кликнул Пендрика, Цериня, Сауку, еще нескольких болгар, и Дик, прячась за кустами и деревьями, повел нас в штаб. Под раскидистым оголенным каштаном стояли два запыленных грузовика, Борис Эндруп, мрачный, озабоченный, раздавал оружие. Таким мрачным я еще ни разу его не видел.
— Что возьмешь? — спросил он меня.
— Каждому по винтовке и один пулемет.
— Кому пулемет?
— Цериню, Сауке и Пендрику.
— Ладно, бери. Оружие старое. Все осталось в Барселоне. Если будут неполадки, приходи, обменяем...
Обвешанные винтовками, лентами, мы возвращались в окопы. Саука и Пендрик тащили пулемет. Это был «виккерс» на треножнике, о котором я не имел ни малейшего представления. К счастью, оказалось, что Август Саука, прошедший службу в латышской армии, имел с ним дело, его я и назначил командиром боевого расчета.
— На этой треноге мы такой концерт устроим! — радовался он, оглядывая пулемет.— Зато отступать с ним — сплошная морока. Для переноски плохо приспособлен.
— Постараемся не отступать,— сказал Ян Церинь. Раздав винтовки, патроны, мы испробовали пулемет.
Стрелял он довольно сносно, во всяком случае без осечек.
— Теперь надо выбрать получше позицию и хорошенько замаскироваться,— озабоченно и деловито говорил Август Саука. И я невольно подумал, что только теперь этот рабочий-стеклодув нашел свое настоящее место — у пулемета.
Вскоре из штаба вернулся командир роты Микола Савич с рваной и потертой картой. На ней красным и синим были наспех помечены последние данные о состоянии фронта, нанесены наши позиции.
— Сопротивление в горах вот-вот будет сломлено,— негромко рассказывал он, поглядывая на юг, где горизонт бурлил и клокотал, словно адский котел.— Ну, сколько так можно держаться... Так вот, наша задача — оборонять город. Мы останемся здесь, только немного подвинемся влево. Посредине будут чехи, у них больше пулеметов, справа — польская рота.
— А что у нас на левом фланге? — спросил я.
— Пока ничего,— вздохнул Савич.— И потому поставь там пулемет. Может, позже подойдет какая-нибудь
часть. Кормить нас будет кухня местного гарнизона. Но до поры до времени придется обходиться тем, что есть.
— Понятно,— ответил я и пошел передвинуть свой взвод на левый фланг.
Август Саука подыскал для пулемета отличное место с большим сектором обстрела. Я расположился рядом, откуда хорошо просматривались позиции всего взвода. Прямо над нами росла старая ветвистая яблоня, прикрывавшая нас с воздуха. А дальше, на южном склоне пригорка, цвели миндальные деревья. Их было очень много, они казались мне ребятишками в розовых рубашонках, улизнувшими тайком из дому ранним весенним утром, чтобы с высоты зеленого пригорка полюбоваться красотой и простором. Я не мог отвести глаз от миндалевой рощи. И весь мир казался мне бесконечно просторным, красивым, хотя тут же, за ломаным контуром гор, бушевала смерть. И над нами все время кружила смерть. На окраине города самолеты подожгли склад с горючим. Он пылал огромным жарким пламенем, с яростью швыряя в небо черные упругие клубы. Ветер подул в нашу сторону, пригорок с цветущим миндалем окутал едкий дым, и я с грустью подумал, что в его горячем смраде задохнутся и сникнут бело-розовые лепестки. Когда же ветер сдул с пригорка клубы дыма, миндаль показался еще нежней и прозрачней.
«Не время сейчас упиваться красотой земли и жизни! — укорял я себя.— Лучше думай о том, что будешь делать, когда к этому цветущему пригорку приблизится враг. Сможешь ли ты задержать его? В твоем распоряжении всего-навсего пулемет, десятка два винтовок да столько же страстных, горячих сердец. А на вас обрушится лавина бронированных машин, град бомб и снарядов. Ты подготовил к этому своих людей, которые верят тебе, полагаются на тебя? Подготовил их поступить так, как потребуют обстоятельства? Сумеешь ли преградить дорогу танкам, когда они, лязгая сталью, обжигая свинцом, пойдут на твой цветущий миндальный пригорок? Как ты это сделаешь, как?»
Да, об этом я совсем не подумал. Об этом, наверное, никто не подумал, ведь у нас не было ни одной ручной гранаты, ни одной бутылки с горючей смесью. Я снова отправился к Савичу.
— Ты прав,— сказал он.— Совсем упустили из виду. Вот что бывает, когда артиллерия становится пехотой.
Он пошел в штаб батальона, я вернулся к своему взводу. Поток беженцев на дороге редел. Теперь взад и вперед сновали военные и санитарные машины. Ранениях увозили подальше в тыл — судьба Гранольерса была под сомнением. Как только мятежники прорвут оборону в горах, городок окажется в самой гуще огня.
Склад еще горел. Черный полог дыма тянулся до самого горизонта. Всю округу беспрестанно прочесывали десятки вражеских бомбардировщиков. Их уже не сопровождали, как обычно, истребители — республиканских самолетов не было и в помине. Противник надежно удерживал за собой воздушное пространство. Нерешенным оставался вопрос о земле. А земля не сдавалась. Земля держалась. Держались каждый куст, каждый камень, каждая скала и лощинка, которые хоть сколько-нибудь укрывали от пуль и осколков.
Земля не сдавалась, земля держалась.
Под вечер мы получили ручные гранаты и бутылки с горючей смесью. Гранаты связали по нескольку штук, разложили под рукой. Теперь мы были готовы встретить врага. Но горы еще держались. Их по-прежнему заволакивали дым и пыль, временами они вовсе скрывались из виду.
Оборону сломили ночью. Под прикрытием темноты фашисты ущельями прорвались в долину, и республиканские части, измотанные, обескровленные, отступали в направлении Гранольерса. На рассвете из-под ветвистой яблони впервые заговорил пулемет Августа Сауки. Он косил цепь наступавших на город мятежников.
Они продвигались полукругом, медленно, осторожно, короткими перебежками. Фашисты понимали, что город им не сдадут без боя, и потому старались сначала нащупать нашу оборону.
Подавленные превосходством, уставшие от боев, республиканцы нервничали, раньше времени открыли огонь. И Август Саука нажал гашетку, не дождавшись моей команды. Цепь наступающих залегла, но минут через двадцать ударила артиллерия противника. Взрывам снарядов вторило странное, глухое буханье мин, похожее на шум расколовшегося чугунка. Временами слышался душераздирающий вой противотанковых снарядов и суховатый лай пулеметов. Выдержим? — спрашивал я сам себя, напряженно прислушиваясь, не ответит ли хотя бы одна пушка с нашей стороны.
Август все время строчил, и я его не останавливал. Теперь уж было поздно маскировать себя, выжидать удобного момента. Надо было показать противнику, что мы намерены драться. И, видимо, он понял. Еще не смолкла канонада, а в небе показалось с полсотни бомбовозов. Они летели низко, и от рокота моторов в ушах стоял жуткий гул. Это все были пикирующие «юн-керсы», с которыми мы свели знакомство еще на Южном фронте. Но тогда мы не знали, что их так много у противника. Видимо, Франко получил солидные подкрепления.
После бомбежки городок и его окрестности напоминали вспаханное поле. Наш цветущий пригорок теперь было трудно узнать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62