Мы решили отметить его возвращение и вечером собрались на кухне Пендрика. Кухня помещалась в доме одного крестьянина в двух километрах от батареи. Жена хозяина умерла, сыновья ушли на фронт, родные перебрались дальше в тыл, и только старик остался присматривать за небольшим виноградником и огородом. Вечер был теплый, небо ясное, звезды сверкали, как алмазы.
Пендрик накрыл стол под высоким эвкалиптом на берегу пересохшего ручья. Старик крестьянин, Пендрик и другие повара встретили нас как дорогих гостей. Крестьянин принес из погреба бутыль удивительно ароматного муската. Старику было за семьдесят, но у него сохранился ясный, чистый голос. «Оттого, что курево отроду в рот не беру!» — объяснил он и спел нам фламенко, сложенное им самим. Потом мы пели латышские, русские, болгарские, югославские песни. Старик был в восторге.
— За наших братьев из интербригады! — воскликнул он, подняв кружку с ароматным мускатом.— У нас хорошая земля, хорошие плоды, хорошее вино. А когда вся Испания станет свободной, у нас вырастут и хорошие люди. Такие же хорошие, как у русских. Такие же хорошие, как у вас.
— У вас замечательные люди! — сказал Борис.
— Да, у нас хорошие люди, но и мерзавцев хватает,— возразил крестьянин.— У нас еще много фашистов,
шпионов, предателей, бандитов. Чтобы выросли хоро-* шие люди, нужна свобода. Хорошие люди, как хорошие быки, вырастают только на свободе. Тогда и жизнь будет лучше. Мой виноградник и огород задыхаются от жажды. Вся Андалусия, Эстремадура задыхаются от жажды. Когда кончится война и вернутся мои сыновья, мы запрудим эту речушку. Она перестанет мелеть и даст нам много воды. Одним колодцем нельзя напоить поля. Приезжайте, товарищи, к нам после войны и тогда увидите, что значит жить на свободе! Тогда я угощу вас таким вином, какого вы отроду не пивали.
Мы встали и чокнулись за здоровье и успехи хозяина.
— Вы любите бой быков? — спросил я. У старика загорелись глаза.
— Еще бы! Где вы найдете испанца, который не любит боя быков! В молодые годы я с женой и детьми ездил верхом на осле в Кордову, чтобы посмотреть на знаменитые бои быков. На дорогу уходило по нескольку дней.
— Мне тоже нравится бой быков,— сказал Дик.— Я был на одном во Франции, в Монпелье. Здорово!
— Настоящие бои бывают только в Испании,— возразил крестьянин.— Приезжайте после войны, и я отвезу вас в Кордову. Посажу на почетное место, и тореадор в благодарность за вашу помощь преподнесет вам ухо или хвост сраженного быка. Это самый почетный подарок тореадора, и вы все его обязательно получите.
— Откуда же взять столько быков — ведь нас так много! — сказал я.
— Всем хватит! — с жаром воскликнул крестьянин. — Что такое бык по сравнению с человеком? И если вы ради нас не щадите своих жизней, неужели мы пожалеем для вас быка? Да я сам спущусь на арену и заколю для вас быка, сам отрежу ему ухо и подарю вам.
Мы смеялись, а старик недоуменно пожимал плечами.
— Чего смеетесь? Думаете, стар, не одолею быка? Я всегда мечтал стать тореадором. В молодые годы не удалось, а теперь пойду и заколю быка. Вот увидите, только сначала отвоюем свободу. Людям нужна свобода, как влага земле...
Мне очень нравился старый крестьянин. Я обнял его и расцеловал. У него была колючая борода, а лицо в глубоких и частых морщинах. Старик совсем растаял. Он снова наполнил кружки мускатом.
— Еще мне бы хотелось научиться читать и писать,— продолжал он.— А то что это за человек, если он не умеет читать и писать! Мои сыновья научились читать и стали умнее меня самого. А должно быть наоборот. Уж тогда мир не собьется с пути, как сейчас. Отцы должны быть умнее своих сыновей, чтоб всегда могли наставлять их уму-разуму.
— Вы довольны своими сыновьями? — спросил Борис.
— Сыновья у меня хорошие,— ответил крестьянин.— Один — коммунист, другой — социалист, третий — анархист. А был бы я умнее, они были бы все или коммунистами, или социалистами, или анархистами. Но я их не умел убедить. Они читают газеты и спорят промеж себя до хрипоты, а я только ушами хлопаю. Это никуда не годится. Сыновей учить надо, а не слушать их. А чтоб учить, нужно самому иметь голову на плечах.
— Вашей голове позавидовать можно,— сказал я.
— Да, жизнь меня маленько научила,— согласился старик.— Моя единственная школа. Но они-то умеют читать. С письмом у них, правда, не очень ладилось, но каждый читал свою партийную газету.
— И спорили?
— До хрипоты. Но когда на республику пошли фашисты, я сказал им: «Кончайте споры, все, как один, на фронт!»
— Что же, послушались?
Старик удивленно посмотрел на меня.
— Еще бы! Отец им я? Отец. Приказ дан? Дан. Пошли все трое и дерутся, как черти! Тут, неподалеку от Кордовы. Одного недавно ранили, лежал в госпитале. Навещал его. Отвез на осле вина, арбузов, табачку, но табак у нас неважный. Табак сушь не любит, и пыли у нас много. Зато ух и крепкий! Затянешься, голова кругом. Сам-то я не курю, а сыновьям сажаю. Сейчас дам попробовать.
Старик ушел и скоро вернулся с плотным сухим самосадом. Он дал по очереди понюхать каждому. От одного запаха захватывало дух. Старик растер табак на ладонях, и мы свернули цигарки.
— Ну как? — спросил старик.
— Табачок что надо,— ответил я, закашлявшись.— Такой любого крепыша с ног свалит.
— Любого быка,— поправил крестьянин.— Такого табака по всей округе не сыщешь.
— А запах-то! — восторгался Пендрик.
— За километр почуешь,— нахваливал крестьянин. Яну Цериню сделалось плохо. Он побледнел как
полотно и скрылся в зарослях олеандра. Вернувшись, он сказал:
— Это не табак, а динамит. В госпитале отвык от курева.
— И мне от него тошно,— сознался Август Саука.— Как вы только курите?
Но мы курили и чувствовали себя прекрасно — то ли от вина, то ли от ночной тишины Южной Испании, то ли от сердечного радушия старика крестьянина.
— У меня еще есть пять кроликов,— сказал хозяин.— Знал бы заранее, что у меня будут дорогие гости, сделал бы жаркое. Таких кроликов вы не пробовали. Если как следует приготовить, во рту тают. Ну что, давайте зажарим, а?
— Не стоит,— сказал Пендрик.
— Пятерых всем будет вдоволь, и времени много не займет. Вы пока разожгите огонь, а я пойду зарежу...
Мы с трудом уговорили старика приберечь кроликов до поры до времени. Тогда хозяин вынес нам соленых маслин.
В разгар веселья Пендрик отвел меня в сторону. Мы присели у пахучего куста роз.
— Анатол, что ты думаешь о последних событиях? — озабоченно спросил Пендрик.
— Каких событиях?
— Ты что, не читаешь газет?
— Читаю. Мы потерпели неудачи на Бискайском фронте, в Астурии...
— Ты называешь это неудачей? Это разгром.
— Ну и что? Что же нам теперь — опустить руки, по-твоему? Мы наступаем под Сарагосой. Бельчите уже в наших руках.
— Чепуха,— отмахнулся Пендрик.— Разве это наступление? Вот они действительно наступают! Скоро вся земля басков, вся Астурия будет у них.
— Да кто тебе нарассказал все это?
— Врач батареи.
— Мануэль Зоро?
— Мануэль много ездит, много слышит.
Я ушам своим не верил. Мануэль Зоро лечил меня после контузии и даже хотел, чтобы я остался у него. Тогда он произвел на меня благоприятное впечатление.
Неужели теперь печальные события на Северном фронте подорвали в нем веру в победу?!
— Мануэль на многое открыл мне глаза,— продолжал Пендрик.
— На что именно?
— Республике не хватает оружия и боеприпасов, в тылу голод. А советские пароходы с оружием до нас не доходят, их пускают ко дну итальянские подводные лодки. Долго ли сможем так держаться? Да и у нас, говорит, скоро иссякнут снаряды.
— Снаряды получим,— сказал я.— В Каталонии пущен оружейный завод.
Пендрик вздохнул.
— А вдруг начнется заваруха? Тогда нам крышка. Никуда не денешься. Всех в порошок перетрут.
— Какая заваруха? О чем ты?
— О восстании. Забыл майские события в Барселоне?
— Нет, не забыл. Тогда самих же путчистов перетерли в порошок.
— Но анархисты не успокоились на этом. Мануэль показывал мне листовку — против Народного фронта и республики. Коммунистов она объявляет виновниками всех бед и несчастий Испании.
— А как полагает сам Мануэль Зоро? — спросил я.
— Он считает, что могут произойти беспорядки. Часть социалистов, говорит, выступает за переговоры с генералом Франко. Только ты об этом никому ни слова,— предупредил меня Пендрик.— Мы с ним друзья, я ему обещал...
— Конечно,— ответил я.
— Так что положение серьезное, Анатол, и я тебя по-дружески спрашиваю; как быть? Возможно, ничего и не случится... А вдруг?
— Что вдруг? — прервал я его.— Разве не знал, когда сюда ехал, что можешь погибнуть?
— Конечно, знал,— серьезно ответил Пендрик,— Но умереть на поле боя — это одно дело, а погибнуть в тылу...
— Не бойся! — успокоил я его.— Наслушался сплетен, сам поверил и другим передаешь.
— Только тебе, больше никому. Так ты считаешь, что Зоро не прав?
— Не сомневаюсь,— ответил я.— Постарайся с ним больше не видеться.
— Это невозможно. Медпункт в том же доме, вон там в саду... Зоро у нас кормится.
— А вас подкармливает сплетнями.
— Он приятный человек.
— Я и сам так полагал. Но раз он говорит такие вещи, он что-то скрывает за душой.
— Не может быть!
— Я не утверждаю, но я допускаю это.
— Ты не доверяешь ему?
— Нет, и тебе советую быть поосторожней,— ответил я, и мы вернулись к столу.
Появился ароматный кофе и привезенный Яном Церинем коньяк. Мы еще долго болтали, шутили, распевали песни. Дик, надев свою юбку, исполнил боевой шотландский танец. Уже за полночь из сумрачного сада вышел врач. Он был в коричневой шелковой пижаме, в руке — ароматная сигарета.
— Лежу слушаю и не могу уснуть,— сказал он.— Решил посмотреть, что за веселье.
— Товарищ вернулся из госпиталя,— объяснил Август Саука.— Тот самый, что заболел по дороге в Мадрид.
Мануэль Зоро приветливо поздоровался с Яном Церинем и подсел к столу. Ему налили кофе, коньяку. Он пил с большим удовольствием и расспрашивал Це-риня о положении в Мадриде.
— Там все по-старому,— рассказывал Церинь,— только с продовольствием туго.
— Да, сейчас везде тяжело с продовольствием, но это явление временное, с этим мы быстро справимся,— сказал Мануэль Зоро, и в его голосе звучала несокрушимая уверенность. Это было нечто совсем противоположное тому, что рассказывал Пендрик. Неужели Пен-дрик все это выдумал? Зачем? В продолжение всего вечера поведение Мануэля было безукоризненно.
— За победу Народного фронта! — провозгласил он, подняв свой стаканчик коньяку.— Смерть фашизму!
Пендрик смотрел на него во все глаза, как на привидение с того света. Я заподозрил что-то недоброе. По дороге домой я пересказал Борису свой разговор с Пендриком. Борис пожал плечами.
— На Мануэля Зоро это не похоже. Лучший врач дивизиона. Наверное, Пендрик здорово приврал. Конечно, отчасти Мануэль прав. Республика действительно в опасности. Если Франция не откроет границы, нам станет еще трудней.
Потом всю дорогу молчали. Только развеселый Дик, которого Саука и Церинь вели под руки, без умолку распевал шотландские песенки.
Глава б
ЗЕМЛЯ И КРОВЬ
В течение целого месяца республиканцы на Южном фронте вели наступательные операции. Но все эти операции были плохо подготовлены, разрозненны и стоили многих жертв. Отдельные высоты по нескольку раз переходили из рук в руки, и там каждая пядь земли была обагрена кровью. Мы с Борисом, Добриным и Гечуном неделями сидели в горах, выслеживая противника и огнем подавляя его опорные пункты. Но как только республиканцы занимали какую-нибудь высоту, фашисты тут же обрушивали на нее всю мощь своей артиллерии, авиации. Наши летчики были бессильны перед воздушной армадой мятежников. Как-то утром гитлеровские истребители за каких-нибудь^ двадцать минут сбили пять наших самолетов. Это была большая потеря.
Вскоре после сражения к нам на наблюдательный пункт поднялся Мануэль Зоро. Он сказал, что поспешил на помощь, как только прослышал, будто наш наблюдательный пункт подвергся бомбежке.
— Как вы узнали? — удивился Борис.
— Фельдшер испанского батальона вывозил отсюда раненых.
Наблюдательный пункт в самом деле бомбили, но бомбы упали в сотне метров от него. Мы все, конечно, были тронуты вниманием и заботой врача. Он провел у нас весь день, интересовался расположением передовых линий республиканцев и обороны противника, внимательно разглядывал карты с нашими пометками.
Под вечер небо затянули тучи, полил сильный грозовой дождь. Мы укрылись в хибарке, сложенной из камня, и слушали, как от раскатов грома содрогается горный массив.
— Кончилось лето, теперь польют дожди,— сказал Мануэль Зоро.— Ужасная пора. Земля превращается в кашу, а сверху все время хлещет вода. Осень в Испании неприятная.
— Зато отдохнем,— сказал я.— Люди устали от боев, теперь хоть дух переведут.
Зоро усмехнулся.
— Едва ли... Вчера в Астурии капитулировали последние республиканские части. Теперь все побережье Кантабрии в руках Франко. Десять фашистских дивизий с авиацией, артиллерией будут переброшены на Юг и в Центр.
— Откуда у вас такие сведения? — насторожился я, вспомнив недавнюю беседу с Пендриком.
— Не верите? — спросил Мануэль Зоро, спокойно выдержав мой взгляд.— Позвоните в штаб дивизиона. Там, наверное, уже в курсе дела.
Я позвонил в штаб дивизиона. Мануэль Зоро оказался прав. На Севере случилось то, что давно ожидали: сопротивление республиканцев было сломлено.
— Ну, что я вам говорил? — сказал, усмехаясь, Зоро.
Я не ответил. Я был слишком подавлен новостью, хотя полностью не представлял еще всех последствий. Однако это не поколебало оптимизма Бориса.
— У противника превосходство в авиации, артиллерии, танках. Но в осенний период дождей, с низкими обложными тучами, туманами, бездорожьем, это преимущество сводится почти на нет. Тем временем мы подготовимся, подтянем новые резервы и сравняемся в технике. А весной по всем фронтам перейдем в наступление.
— Что ж, надеяться можно,— заметил Мануэль Зоро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62