Качество супер, сайт для людей
Молодой хирург-испанец с черными усиками, в толстых роговых очках, узнав, что я медик, был очень любезен и тщательно осмотрел мои раны. Я лежал под яркой лампой на белоснежном столе, и хирург то и дело утешал меня:
— Ничего страшного, не волнуйтесь, уверяю вас, ничего страшного! В коленном суставе три осколка. Кость не задета. Месяц-другой полежите в госпитале. Отправим вас в глубокий тыл. Там сможете спокойно поправляться. Ранение в голову совсем не опасно, но... оно-то и могло оказаться роковым. Хорошо, что все обошлось. Господь бог вас бережет.
— Я в бога не верю.
— Я тоже, но так говорят,— усмехнулся он.— Вы интернационалист?
— Я из Латвии.
— Из Латвии?
— Да, из Риги,
— Ригу я знаю. Это в России. Значит, вы русский?
— Рига — столица Латвии, я латыш. Знаете, где находится Прибалтика?
— Конечно, конечно.
— Так вот, Латвия — одно из трех Прибалтийских государств.
— А в Латвии тоже Советская власть?
— Нет, в Латвии фашизм.
— Фашизм? А я-то думал, вы из Советской России.
— К сожалению, нет.
— Русские нам здорово помогают. Если б не они, мы давно бы проиграли. Русские — народ самоотверженный.
— Да, я знаю. Русские — наши соседи.
— Русские — наши лучшие друзья,— продолжал хирург.— Я лечил их летчиков, танкистов. Русские — превосходный народ.
Слово «русские» хирург произносил почтительно,
1 До скорого свидания, товарищ! (исп.) 396
любовно. По-испански это слово звучит особенно красиво: Ш880.
— А вы говорите по-русски? — продолжал он расспрашивать.
— Говорю, хотя и неважно.
— Скажите мне что-нибудь по-русски.
— Москва,— сказал я, и он улыбнулся.
— Москва. Это я понимаю. Без Москвы нам бы не видать сегодня Мадрида.
— Москва далеко, им трудно помогать.
— Да,— вздохнул хирург.— Побережье в блокаде.
— А Франция закрыла границу.
— Проклятый Блюм! — проворчал хирург.— Он что, этот Блюм, тоже фашист?
— Блюм — французский социалист.
— А чего же он закрыл границу? Почему не помогает нам?
— Боится, что победит республика,— сказал я.
— Вот сукин сын,— ругался хирург.— Ну, мы ему это припомним!
— Это ему даром не пройдет,— согласился я. Хирург извлек пинцетом осколки.
— Видите, какие крупные? Вам повезло.
— Оставьте мне один на память. Он протянул осколок сестре.
— Вот самый крупный. Протрите его и заверните в марлю. Он причинил вам массу страданий. Вы потеряли много крови. Придется сделать переливание. Вы знаете свою группу?
— Третья.
— Сейчас сделаем вам переливание. А под вечер» когда спадет жара, отправим вас на машине в Вилья-нуэву-дель-Дуке. Там прифронтовой госпиталь. А уж оттуда — в тыл. Согласны?
Что я мог возразить? Далеко забираться не хотелось, но когда хирург сказал, что придется пролежать не один месяц, я согласился. Мне перевязали больную ногу и сделали переливание крови. Под вечер перенесли в санитарную машину. Машина за день раскалилась, и я потел, как в бане. Я просил санитара не закрывать дверцу, но он боялся дорожной пыли и не послушался меня. Надо мной лежал солдат, раненный в голову, и все время бредил.
— Откуда он? — спросил я санитара.
— Из батальона Марко.
Видимо, это был один из разведчиков. Я прислушался к его словам, но ничего не мог разобрать.
— Мы не будем проезжать мимо батареи интербригады? — спросил я санитара.
— Мы как раз подъезжаем к ней.
— Остановите машину и позовите, пожалуйста, комиссара,— попросил я.
Санитар остановил машину и пошел разыскивать Попова. Тяжко ухали орудия, и я представил себе Бориса на наблюдательном пункте на Сьерра-Педросо. Кто теперь позаботится о его здоровье? Ведь он болен, серьезно болен, и ему придется нелегко без меня. Он на редкость упрямого нрава, но мне доверяет больше, чем кому бы то ни было. Только бы он продержался до моего возвращения!
В промежутках между залпами был отчетливо слышен рев танков. Наши? Мятежников? Из раздумий меня вывел комиссар Попов. Он залез в машину, сел на свободные носилки.
— Ну, отвоевался? — сказал он.
— Ранили,— натянуто улыбаясь, ответил я.
— Вот не думал, что ты на такое способен.
— Да я ничего такого не сделал.
— Спасибо! — сказал он, не обращая внимания на мои слова.— Штаб корпуса просил передать благодарность. Они получили все необходимые сведения. Противник был вынужден преждевременно перейти в наступление.
— Они уже наступают?
— Первая атака отбита. У них большие потери. Как раз возвращаются наши танки. Товарищ Эндруп продолжает громить отступающую кавалерию. Спасибо!
Я молчал в смущении.
— Поезжай и поправляйся как следует,— продолжал Попов.— Пока себя не почувствуешь совсем хорошо, не возвращайся. Сам знаешь, в горах нелегко воевать, особенно с перебитым коленом.
— Товарищ Попов, попробуйте уговорить Эндрупа поехать лечиться.
— Безнадежное дело, товарищ Скулте. Отличный командир, но плохой пациент. Завтра приказом по корпусу его назначают командиром дивизиона тяжелой артиллерии. Там ему будет легче, меньше по горам придется лазить.
— Это хорошо,— сказал я, а комиссар добавил:
— Очень хорошо. Вот пример, достойный подражания.
— Спасибо,— сказал я, и мы простились. Орудия снова стреляли. От их грохота мне заложило
уши. Попов, улыбаясь, что-то говорил, но я не расслышал его слов. Санитар прыгнул в машину, захлопнул дверцу, и мы покатили дальше.
Саламеа-де-ла-Серена, Эспаррагоса-де-ла-Серена, Монтеррубьо-де-ла-Серена... Санитар объявлял названия всех городков, которые мы проезжали. Я бывал в них не раз, и они стояли у меня перед глазами, эти захудалые испанские городишки, то примостившиеся на оголенных скалах, словно стайка утомленных воробьев, то мирно дремавшие в сухой, сожженной солнцем долине, словно небрежно брошенная горсть горошин. Я знал, что за Монтеррубьо-де-ла-Сереной мы переправимся через Сухару, потом дорога среди жиденькой дубравы будет подниматься вверх и вверх, а там уже недалеко Вильянуэва-дель-Дуке, где расположен прифронтовой госпиталь. Еще совсем недавно я собирался отправить туда больного малярией Бориса, теперь ехал сам.
В госпитале меня встретили с обычным испанским радушием. Как только машина появилась во дворе, ее окружил весь медицинский персонал. Мне отвели отдельную комнатку с теневой стороны. Окно было открыто, и я видел огромный ствол эвкалипта с отодранной корой. Листва его сильно нагрелась за день, и теперь от нее пахло камфорой, как будто из операционной. За стволом эвкалипта виднелся густой виноградник, где красиво свисали тяжелые грозди.
На другой день проснулся рано. У постели стояла сестра с глиняным кувшином, тазиком и полотенцем.
— Вы крепко спали.
Я снял рубашку. Она налила в таз воды, вымыла мне руки, лицо, а грудь протерла влажным полотенцем. Я сразу почувствовал себя бодро, хорошо и с большим аппетитом съел принесенные бутерброды с черным кофе. Потом меня понесли на перевязку. Хирург еще раз промыл раны, а ногу велел положить в гипс.
— Так будет легче,— успокаивал он меня,— скорее заживет. А когда затвердеет гипс, отправим вас дальше в тыл.
— Куда?
— Куда бы вы хотели?
— Не знаю. Может, в Мадрид?
— В Мадриде неспокойно, рядом фронт,— возразил врач.— Надо поглубже в тыл. Может, в Альбасету?
— Там зной и духота. Нельзя ли куда-нибудь к морю?
— Хорошо, отправим вас в Валенсию. Там вас устроят поближе к морю.
— Это было бы замечательно.
— Послезавтра я еду в Валенсию за медикаментами. Могу отвезти вас на машине. Это немного тяжелее, зато быстрее, чем на поезде.
— Спасибо. С благодарностью принимаю ваше предложение. Как ваше имя?
— Педро Алонсо,— сказал он.— А ваше?
— Анатол Скулте.
Мою фамилию ему было трудно выговорить. Он повторил ее несколько раз, но выходило все время «Культе».
— Зовите меня просто Анатолио,— сказал я. Он с улыбкой протянул мне руку:
— А меня — Педро. Я сам из Валенсии. Я вас отлично там устрою.
Толстый слой гкпса был влажен и приятно холодил ногу. День, как всегда, был жаркий. С синих гор в открытое окно тянуло зноем. Хорошо, хоть в окно не попадало солнце, только это меня и спасало. Листва эвкалипта в саду слабо трепетала, и этот мерный шум был похож на плеск далекого водопада. Виноградные грозди сверкали на солнце, словно связка хрустальных бус. Сестра принесла мне целое блюдо винограда.
К вечеру на легковой машине приехали меня проведать Борис и комиссар Попов. Они только что получили приказ по корпусу, которым Борис назначался командиром дивизиона, а Попов его политкомиссаром. Оба были в приподнятом настроении, и я невольно заразился их веселостью.
— Ах ты, несчастная жертва ишиаса и малярии! — сказал я Борису, поздравив его с новым назначением.— Тебе лежать бы сейчас в госпитале, а не командовать дивизионом.
— Теперь я здоров как бык,— отвечал он весело.— Люди иногда болеют лишь потому, что существуют врачи, которые выдумывают всякие болезни, дурацкие режимы. Как только тебя увезли, я тут же поправился.
— Жаль, что я в гипсе, иначе запер бы тебя здесь и не выпускал до тех пор, пока бы ты не смог выпрыгнуть в окошко. Вот тогда я бы знал, что ты действительно здоров.
Борис подошел к окну, выпрыгнул во двор, сорвал гроздь винограда и залез обратно в комнату.
— Ты ненормальный! — воскликнул Попов.
— Трудно вам будет с таким командиром, товарищ Попов,— сказал я.
— Уж как-нибудь поладим,— отозвался Борис, отправляя в рот виноградины.— А когда и куда тебя повезут?
— Послезавтра. В Валенсию.
— А что-нибудь поспокойней не мог выбрать?
— Надо было попроситься в Дению,— сказал комиссар,— или в Мурсию. После Арагонской операции фашисты значительно продвинулись к побережью. Если им удастся прорвать Валенсийский фронт...
— Нет, я все же поеду в Валенсию. Чудесный город, места знакомые. А если франкисты прорвут Валенсийский фронт, будет везде одинаково. Мы окажемся в окружении.
Борис рассердился.
— Вы сгущаете краски. Я уверен, наступление фашисты предпримут на нашем фронте. Ничего, поезжай в Валенсию, поправляйся, ни о чем не думай. Вместо тебя назначен младший врач из дивизионного медпункта. Когда вернешься, останешься в медпункте дивизиона.
Они распростились, уехали, но их посещение, несмотря на внешнюю веселость, произвело на меня грустное впечатление. Эндруп и Попов уже не мечтали о наступлениях, а рассуждали о том, как лучше обороняться. Но одной обороной еще никто не выигрывал войны. Видимо, республика была в очень тяжелом положении. Попов и Эндруп знали об этом лучше, чем я, их информировал о положении штаб фронта.
С тяжелым сердцем ехал я в Валенсию. Встретимся ли когда-нибудь снова? Где и как?
Проезжая Пособланко, я попросил хирурга притормозить у домика Альбины Пинедо. Увидев санитарную машину, Альбина, сияя от счастья, выбежала на улицу, решив, что я приехал навестить ее. Каково же было ее удивление, когда навстречу вышел Педро Алонсо и попросил ее в машину проститься со мной. Увидев перевязанную голову, ногу в гипсе, она припала лицом к моей груди и разрыдалась. Я утешал ее как мог и в двух словах рассказал о своих приключениях.
— Милый, милый,— говорила она, всхлипывая.— Тебе, наверное, очень больно.
— Теперь уже не больно. Теперь все прошло,— ответил я.— Через месяц-другой вернусь.
— Попроси врача, чтобы взял меня с собой! Я буду ухаживать за тобой, а когда поправишься, мы вместе вернемся.
— Нельзя, Альбина. Ты не должна этого делать. Прости, но я обязан покинуть тебя. Если не увидимся, буду помнить о тебе. Ты должна понять, моя хорошая, я не имею права связывать свои руки и сердде. Не имею права. Я обещал, и не могу иначе... До свидания, Альбина! Не поминай лихом.
Она все плакала, не говоря ни слова. Я поцеловал ее соленые от слез глаза, влажные щеки, горячие губы.
— До свидания, Альбина! Улыбнись мне на прощание, хочу запомнить тебя улыбающейся...
В раскрытой дверце показался Педро Алонсо.
— Сеньорита,— произнес он отеческим током,— дайте вашу руку, я помогу вам сойти. Нам пора.
Она поднялась и, все еще всхлипывая, вышла из машины. Дверь тотчас захлопнулась, зарычал мотор. Наверное, Альбина стояла среди улицы и горько плакала, но я ее не видел. Машина быстро набирала скорость, а я краем простыни вытирал лицо, ставшее влажным от слез Альбины.
Глава 16 ХМУРАЯ ОСЕНЬ
Вторую половину знойного лета я провел на окраине Валенсии в небольшом госпитале. Он размещался в двухэтажном здании школы, среди густого сада. На голове рана зажила довольно скоро, оставив, правда, глубокий синеватый шрам, тянувшийся от левого уха по щеке до самой шеи. Чтобы сделать его незаметным, я растил бороду и уже через несколько недель имел наружность обыкновенного бородача. Но моя коленка потребовала не одну смену гипса, а когда наконец его сняли, пришлось заново учиться ходить.
Каждый день я ковылял на костылях по дорожкам сада, с каждым разом норовя все больше ступать больной ногой на хрустящий гравий. Я ходил до тех пор, пока не вспухали вены. Тогда я ложился отдохнуть на траву, потом снова продолжал пытку — хождение. Коленка не сгибалась, и хирург мне посоветовал ее совсем не беспокоить, но я не послушался. При первой же возможности сменил костыли на трость и принялся тренировать свою одеревеневшую коленку. Держась обеими руками за спинку кровати, я по сто и больше раз в день, стиснув от боли зубы, совершал приседания. Невозможно передать мою радость, когда строптивая коленка стала понемногу поддаваться моей воле.
Наступила осень. На Южном фронте, где сражались мои друзья, начинался неприятный период дождей. И на Валенсию временами низвергались целые лавины воды, но в жарких лучах солнца влага быстро просыхала.
И все же осень, несмотря на солнце и чудную погоду, казалась хмурой и мрачной. После того как фашисты прорвались к Средиземному морю, Валенсия стала прифронтовым городом. Передний край проходил в горах под Сагунто, и это накладывало суровый отпечаток на шумливый, легкомысленный город. В дремотные тихие пригороды уже залетал грохот канонады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Ничего страшного, не волнуйтесь, уверяю вас, ничего страшного! В коленном суставе три осколка. Кость не задета. Месяц-другой полежите в госпитале. Отправим вас в глубокий тыл. Там сможете спокойно поправляться. Ранение в голову совсем не опасно, но... оно-то и могло оказаться роковым. Хорошо, что все обошлось. Господь бог вас бережет.
— Я в бога не верю.
— Я тоже, но так говорят,— усмехнулся он.— Вы интернационалист?
— Я из Латвии.
— Из Латвии?
— Да, из Риги,
— Ригу я знаю. Это в России. Значит, вы русский?
— Рига — столица Латвии, я латыш. Знаете, где находится Прибалтика?
— Конечно, конечно.
— Так вот, Латвия — одно из трех Прибалтийских государств.
— А в Латвии тоже Советская власть?
— Нет, в Латвии фашизм.
— Фашизм? А я-то думал, вы из Советской России.
— К сожалению, нет.
— Русские нам здорово помогают. Если б не они, мы давно бы проиграли. Русские — народ самоотверженный.
— Да, я знаю. Русские — наши соседи.
— Русские — наши лучшие друзья,— продолжал хирург.— Я лечил их летчиков, танкистов. Русские — превосходный народ.
Слово «русские» хирург произносил почтительно,
1 До скорого свидания, товарищ! (исп.) 396
любовно. По-испански это слово звучит особенно красиво: Ш880.
— А вы говорите по-русски? — продолжал он расспрашивать.
— Говорю, хотя и неважно.
— Скажите мне что-нибудь по-русски.
— Москва,— сказал я, и он улыбнулся.
— Москва. Это я понимаю. Без Москвы нам бы не видать сегодня Мадрида.
— Москва далеко, им трудно помогать.
— Да,— вздохнул хирург.— Побережье в блокаде.
— А Франция закрыла границу.
— Проклятый Блюм! — проворчал хирург.— Он что, этот Блюм, тоже фашист?
— Блюм — французский социалист.
— А чего же он закрыл границу? Почему не помогает нам?
— Боится, что победит республика,— сказал я.
— Вот сукин сын,— ругался хирург.— Ну, мы ему это припомним!
— Это ему даром не пройдет,— согласился я. Хирург извлек пинцетом осколки.
— Видите, какие крупные? Вам повезло.
— Оставьте мне один на память. Он протянул осколок сестре.
— Вот самый крупный. Протрите его и заверните в марлю. Он причинил вам массу страданий. Вы потеряли много крови. Придется сделать переливание. Вы знаете свою группу?
— Третья.
— Сейчас сделаем вам переливание. А под вечер» когда спадет жара, отправим вас на машине в Вилья-нуэву-дель-Дуке. Там прифронтовой госпиталь. А уж оттуда — в тыл. Согласны?
Что я мог возразить? Далеко забираться не хотелось, но когда хирург сказал, что придется пролежать не один месяц, я согласился. Мне перевязали больную ногу и сделали переливание крови. Под вечер перенесли в санитарную машину. Машина за день раскалилась, и я потел, как в бане. Я просил санитара не закрывать дверцу, но он боялся дорожной пыли и не послушался меня. Надо мной лежал солдат, раненный в голову, и все время бредил.
— Откуда он? — спросил я санитара.
— Из батальона Марко.
Видимо, это был один из разведчиков. Я прислушался к его словам, но ничего не мог разобрать.
— Мы не будем проезжать мимо батареи интербригады? — спросил я санитара.
— Мы как раз подъезжаем к ней.
— Остановите машину и позовите, пожалуйста, комиссара,— попросил я.
Санитар остановил машину и пошел разыскивать Попова. Тяжко ухали орудия, и я представил себе Бориса на наблюдательном пункте на Сьерра-Педросо. Кто теперь позаботится о его здоровье? Ведь он болен, серьезно болен, и ему придется нелегко без меня. Он на редкость упрямого нрава, но мне доверяет больше, чем кому бы то ни было. Только бы он продержался до моего возвращения!
В промежутках между залпами был отчетливо слышен рев танков. Наши? Мятежников? Из раздумий меня вывел комиссар Попов. Он залез в машину, сел на свободные носилки.
— Ну, отвоевался? — сказал он.
— Ранили,— натянуто улыбаясь, ответил я.
— Вот не думал, что ты на такое способен.
— Да я ничего такого не сделал.
— Спасибо! — сказал он, не обращая внимания на мои слова.— Штаб корпуса просил передать благодарность. Они получили все необходимые сведения. Противник был вынужден преждевременно перейти в наступление.
— Они уже наступают?
— Первая атака отбита. У них большие потери. Как раз возвращаются наши танки. Товарищ Эндруп продолжает громить отступающую кавалерию. Спасибо!
Я молчал в смущении.
— Поезжай и поправляйся как следует,— продолжал Попов.— Пока себя не почувствуешь совсем хорошо, не возвращайся. Сам знаешь, в горах нелегко воевать, особенно с перебитым коленом.
— Товарищ Попов, попробуйте уговорить Эндрупа поехать лечиться.
— Безнадежное дело, товарищ Скулте. Отличный командир, но плохой пациент. Завтра приказом по корпусу его назначают командиром дивизиона тяжелой артиллерии. Там ему будет легче, меньше по горам придется лазить.
— Это хорошо,— сказал я, а комиссар добавил:
— Очень хорошо. Вот пример, достойный подражания.
— Спасибо,— сказал я, и мы простились. Орудия снова стреляли. От их грохота мне заложило
уши. Попов, улыбаясь, что-то говорил, но я не расслышал его слов. Санитар прыгнул в машину, захлопнул дверцу, и мы покатили дальше.
Саламеа-де-ла-Серена, Эспаррагоса-де-ла-Серена, Монтеррубьо-де-ла-Серена... Санитар объявлял названия всех городков, которые мы проезжали. Я бывал в них не раз, и они стояли у меня перед глазами, эти захудалые испанские городишки, то примостившиеся на оголенных скалах, словно стайка утомленных воробьев, то мирно дремавшие в сухой, сожженной солнцем долине, словно небрежно брошенная горсть горошин. Я знал, что за Монтеррубьо-де-ла-Сереной мы переправимся через Сухару, потом дорога среди жиденькой дубравы будет подниматься вверх и вверх, а там уже недалеко Вильянуэва-дель-Дуке, где расположен прифронтовой госпиталь. Еще совсем недавно я собирался отправить туда больного малярией Бориса, теперь ехал сам.
В госпитале меня встретили с обычным испанским радушием. Как только машина появилась во дворе, ее окружил весь медицинский персонал. Мне отвели отдельную комнатку с теневой стороны. Окно было открыто, и я видел огромный ствол эвкалипта с отодранной корой. Листва его сильно нагрелась за день, и теперь от нее пахло камфорой, как будто из операционной. За стволом эвкалипта виднелся густой виноградник, где красиво свисали тяжелые грозди.
На другой день проснулся рано. У постели стояла сестра с глиняным кувшином, тазиком и полотенцем.
— Вы крепко спали.
Я снял рубашку. Она налила в таз воды, вымыла мне руки, лицо, а грудь протерла влажным полотенцем. Я сразу почувствовал себя бодро, хорошо и с большим аппетитом съел принесенные бутерброды с черным кофе. Потом меня понесли на перевязку. Хирург еще раз промыл раны, а ногу велел положить в гипс.
— Так будет легче,— успокаивал он меня,— скорее заживет. А когда затвердеет гипс, отправим вас дальше в тыл.
— Куда?
— Куда бы вы хотели?
— Не знаю. Может, в Мадрид?
— В Мадриде неспокойно, рядом фронт,— возразил врач.— Надо поглубже в тыл. Может, в Альбасету?
— Там зной и духота. Нельзя ли куда-нибудь к морю?
— Хорошо, отправим вас в Валенсию. Там вас устроят поближе к морю.
— Это было бы замечательно.
— Послезавтра я еду в Валенсию за медикаментами. Могу отвезти вас на машине. Это немного тяжелее, зато быстрее, чем на поезде.
— Спасибо. С благодарностью принимаю ваше предложение. Как ваше имя?
— Педро Алонсо,— сказал он.— А ваше?
— Анатол Скулте.
Мою фамилию ему было трудно выговорить. Он повторил ее несколько раз, но выходило все время «Культе».
— Зовите меня просто Анатолио,— сказал я. Он с улыбкой протянул мне руку:
— А меня — Педро. Я сам из Валенсии. Я вас отлично там устрою.
Толстый слой гкпса был влажен и приятно холодил ногу. День, как всегда, был жаркий. С синих гор в открытое окно тянуло зноем. Хорошо, хоть в окно не попадало солнце, только это меня и спасало. Листва эвкалипта в саду слабо трепетала, и этот мерный шум был похож на плеск далекого водопада. Виноградные грозди сверкали на солнце, словно связка хрустальных бус. Сестра принесла мне целое блюдо винограда.
К вечеру на легковой машине приехали меня проведать Борис и комиссар Попов. Они только что получили приказ по корпусу, которым Борис назначался командиром дивизиона, а Попов его политкомиссаром. Оба были в приподнятом настроении, и я невольно заразился их веселостью.
— Ах ты, несчастная жертва ишиаса и малярии! — сказал я Борису, поздравив его с новым назначением.— Тебе лежать бы сейчас в госпитале, а не командовать дивизионом.
— Теперь я здоров как бык,— отвечал он весело.— Люди иногда болеют лишь потому, что существуют врачи, которые выдумывают всякие болезни, дурацкие режимы. Как только тебя увезли, я тут же поправился.
— Жаль, что я в гипсе, иначе запер бы тебя здесь и не выпускал до тех пор, пока бы ты не смог выпрыгнуть в окошко. Вот тогда я бы знал, что ты действительно здоров.
Борис подошел к окну, выпрыгнул во двор, сорвал гроздь винограда и залез обратно в комнату.
— Ты ненормальный! — воскликнул Попов.
— Трудно вам будет с таким командиром, товарищ Попов,— сказал я.
— Уж как-нибудь поладим,— отозвался Борис, отправляя в рот виноградины.— А когда и куда тебя повезут?
— Послезавтра. В Валенсию.
— А что-нибудь поспокойней не мог выбрать?
— Надо было попроситься в Дению,— сказал комиссар,— или в Мурсию. После Арагонской операции фашисты значительно продвинулись к побережью. Если им удастся прорвать Валенсийский фронт...
— Нет, я все же поеду в Валенсию. Чудесный город, места знакомые. А если франкисты прорвут Валенсийский фронт, будет везде одинаково. Мы окажемся в окружении.
Борис рассердился.
— Вы сгущаете краски. Я уверен, наступление фашисты предпримут на нашем фронте. Ничего, поезжай в Валенсию, поправляйся, ни о чем не думай. Вместо тебя назначен младший врач из дивизионного медпункта. Когда вернешься, останешься в медпункте дивизиона.
Они распростились, уехали, но их посещение, несмотря на внешнюю веселость, произвело на меня грустное впечатление. Эндруп и Попов уже не мечтали о наступлениях, а рассуждали о том, как лучше обороняться. Но одной обороной еще никто не выигрывал войны. Видимо, республика была в очень тяжелом положении. Попов и Эндруп знали об этом лучше, чем я, их информировал о положении штаб фронта.
С тяжелым сердцем ехал я в Валенсию. Встретимся ли когда-нибудь снова? Где и как?
Проезжая Пособланко, я попросил хирурга притормозить у домика Альбины Пинедо. Увидев санитарную машину, Альбина, сияя от счастья, выбежала на улицу, решив, что я приехал навестить ее. Каково же было ее удивление, когда навстречу вышел Педро Алонсо и попросил ее в машину проститься со мной. Увидев перевязанную голову, ногу в гипсе, она припала лицом к моей груди и разрыдалась. Я утешал ее как мог и в двух словах рассказал о своих приключениях.
— Милый, милый,— говорила она, всхлипывая.— Тебе, наверное, очень больно.
— Теперь уже не больно. Теперь все прошло,— ответил я.— Через месяц-другой вернусь.
— Попроси врача, чтобы взял меня с собой! Я буду ухаживать за тобой, а когда поправишься, мы вместе вернемся.
— Нельзя, Альбина. Ты не должна этого делать. Прости, но я обязан покинуть тебя. Если не увидимся, буду помнить о тебе. Ты должна понять, моя хорошая, я не имею права связывать свои руки и сердде. Не имею права. Я обещал, и не могу иначе... До свидания, Альбина! Не поминай лихом.
Она все плакала, не говоря ни слова. Я поцеловал ее соленые от слез глаза, влажные щеки, горячие губы.
— До свидания, Альбина! Улыбнись мне на прощание, хочу запомнить тебя улыбающейся...
В раскрытой дверце показался Педро Алонсо.
— Сеньорита,— произнес он отеческим током,— дайте вашу руку, я помогу вам сойти. Нам пора.
Она поднялась и, все еще всхлипывая, вышла из машины. Дверь тотчас захлопнулась, зарычал мотор. Наверное, Альбина стояла среди улицы и горько плакала, но я ее не видел. Машина быстро набирала скорость, а я краем простыни вытирал лицо, ставшее влажным от слез Альбины.
Глава 16 ХМУРАЯ ОСЕНЬ
Вторую половину знойного лета я провел на окраине Валенсии в небольшом госпитале. Он размещался в двухэтажном здании школы, среди густого сада. На голове рана зажила довольно скоро, оставив, правда, глубокий синеватый шрам, тянувшийся от левого уха по щеке до самой шеи. Чтобы сделать его незаметным, я растил бороду и уже через несколько недель имел наружность обыкновенного бородача. Но моя коленка потребовала не одну смену гипса, а когда наконец его сняли, пришлось заново учиться ходить.
Каждый день я ковылял на костылях по дорожкам сада, с каждым разом норовя все больше ступать больной ногой на хрустящий гравий. Я ходил до тех пор, пока не вспухали вены. Тогда я ложился отдохнуть на траву, потом снова продолжал пытку — хождение. Коленка не сгибалась, и хирург мне посоветовал ее совсем не беспокоить, но я не послушался. При первой же возможности сменил костыли на трость и принялся тренировать свою одеревеневшую коленку. Держась обеими руками за спинку кровати, я по сто и больше раз в день, стиснув от боли зубы, совершал приседания. Невозможно передать мою радость, когда строптивая коленка стала понемногу поддаваться моей воле.
Наступила осень. На Южном фронте, где сражались мои друзья, начинался неприятный период дождей. И на Валенсию временами низвергались целые лавины воды, но в жарких лучах солнца влага быстро просыхала.
И все же осень, несмотря на солнце и чудную погоду, казалась хмурой и мрачной. После того как фашисты прорвались к Средиземному морю, Валенсия стала прифронтовым городом. Передний край проходил в горах под Сагунто, и это накладывало суровый отпечаток на шумливый, легкомысленный город. В дремотные тихие пригороды уже залетал грохот канонады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62