Операция была начата блестяще, но провалилась... Не хватило резервов, оружия. Теперь наступают они. Чем это кончится, трудно сказать...
Чтобы разогнать унылое настроение, под вечер мы решили прокатиться на трамвае до ближайшего пригорода Сильи. Он лежал на берегу пресноводного озера-лагуны Альбуферы, водами которого орошались рисовые поля, Кое-где крестьяне, завернув штанины до колен, хлюпали по грязи, срезая серпами богатый урожай. В некоторых местах стояла большая вода, и там между стеблями метались стайки рыбок. Дик с Яном Церинем, нацепив зеленые москитные сетки на прутики бамбука, волокли по канаве улов мелюзги. Мы с Борисом по дамбе дошли до самого озера, где пыхтели электрические насосы. На берегу рыбаки вытряхивали верши. На дне лодки извивались крупные угри.
— С хорошим уловом! — крикнул я.— Вот это, я понимаю, рыбаки!
Один из них поднял огромного угря и крикнул:
— Таких едите?
— Живьем глотаем! — отозвался я. Он швырнул угря на дамбу.
— Хотите еще?
— Еще одного, пожалуй! — ответил Борис.
— Берите двух! — прокричал все тот же рыбак и швырнул нам еще пару толстых скользких угрей.
Мы вернулись к нашим рыболовам.
— Что вы людей смешите! — сказал им Борис.— Смотрите, что мы поймали!
— Ну и рыбка! — завистливо произнес Дик.— Таких здоровенных угрей впервые вижу.
— Тогда мотайте удочки, и поехали домой! — сказал я.— Дадим Пендрику, пускай зажарит!
Церинь свернул москитные сетки. Дик забрал ведерко, пропахшее болотом.
— И мелочь нам пригодится,— заметил он.— Добрым доброе не испортишь.
Вместе с нами в трамвае ехали поляки, итальянцы и югославы. Их тоже сняли с фронта, и они готовились к отъезду. Мы пригласили их на ужин, они с радостью согласились. Только Пендрик был недоволен.
— Да вы что? — кричал он.— Как я вам разделю трех угрей на пятнадцать человек?
— Твое дело — зажарить,— сказал ему Дик.— А разделим мы сами.
Пендрик поворчал еще немного и принялся за дело. Пока рыба потрескивала на сковороде, мы сидели вокруг костра, дышали аппетитными запахами и рассуждали о своей судьбе.
— Честное слово, не знаю, куда теперь податься,— сокрушался польский эмигрант, шахтер из Франции.— Польша обратно не примет, Франция — тем более.
— У нас то же самое,— сказал я.— Ничего, сама жизнь подскажет выход.
— А если не подскажет? — гадал бородатый итальянец.— Вернуться в Италию? Муссолини в два счета подвесит за левое ребро.
— Зачем отчаиваться раньше времени? Утро вечера мудренее,— утешал нас Борис, хотя я знал, у самого на сердце кошки скребли.
— Правильно,— поддержал его югослав.— Наш командир говорит: всех, кто не сможет вернуться на родину, возьмет к себе Мексика. Поедем, друзья, в Мексику! В Европе нам нет места. Одна надежда: Советский Союз, но как туда доберешься? Кругом фашизм.
— Да, Москву хотелось бы посмотреть,— задумчиво произнес бородатый итальянец.— Раньше говорили: увидеть Рим и умереть. А я бы хотел увидеть Москву и умереть. Впрочем, страшно хочется пожить и посмотреть, чем все это кончится, что станет со старушкой Европой. Фашизм не пройдет, даю голову на отсечение. А вот как все повернется...
Пендрик поставил на стол свое творение — зажаренных в оливковом масле угрей, и Дик их мигом разделил на пятнадцать равных частей. Один из гостей где-то раздобыл вина. Поляки затянули гимн бригады Домб-ровского, остальные подпевали:
Сомкни ряды, народ. С фашизмом в бой смелее! Бригада Домбровского, вперед! Знамя твое уже реет, Славное знамя твое...
Эвакуация частей интербригад из Валенсии в Каталонию держалась в большом секрете. Никто определенно не знал, когда и каким образом это произойдет. Мы все время — в течение нескольких недель — находились в полной готовности. Христо Добрин и Кароль Гечун все еще не возвращались с фронта. Одни жалели их, другие завидовали.
Тем временем нас всех собрали в Альмусафе — небольшом пригороде, километрах в десяти от Валенсии. На улицах его слышался многоязыкий говор. В пустовавших лавчонках, во дворах шла бойкая торговля апельсинами, еще горячим после печки земляным орехом, лепешками из рисовой муки. По вечерам интернационалисты и местные жители собирались в церкви, приспособленной под клуб-ресторан анархистов. Там крестьяне пили вино, поносили Франко, Гитлера, Муссолини и ждали чуда на фронтах республики. А мы ждали, когда ударит церковный колокол,— это был условный сигнал к выступлению.
Колокол ударил рано утром, в один из последних дней декабря. Через десять минут мы уже стояли в строю на улице. А жители, решив, что объявлена воздушная тревога, выбегали из домов. Узнав о нашем отъезде, они со слезами прощались со своими мимолетными друзьями, дарили на дорогу фрукты, орехи и всякую снедь, что оказалось под рукой.
Этот день мы проведи в одной из казарм Валенсии, а вечером отправились в порт, где нас ожидали два парохода. После проверки контрольными постами Лиги Наций мы погрузились на суда и с наступлением сумерек вышли в открытое море.
Когда совсем стемнело, корабли изменили направление и через фашистские воды взяли курс на Барселону. В целях маскировки переменили названия судов и подняли на них французские флаги. В этом опасном путешествии нас сопровождало несколько подводных лодок республики.
Среди ночи мы были остановлены каким-то крейсером. Ощупав борт огромными прожекторами, он разрешил нам продолжать путь. На рассвете у берегов Каталонии нас встретили истребители республиканцев и проводили до разбитого порта Барселоны.
Глава 17
Нас отправили поближе к французской границе, в небольшой приморский городок Па-лафружель, откуда должны были вывезти во Францию. Но опять проходили недели, все было по-старому. Две-три группы интернационалистов самостоятельно добрались до границы, но пограничные власти пропустили только французов. Остальные вернулись в Палафружель.
Между тем франкисты в нескольких местах форсировали Эбро и быстро приближались к Барселоне. У республиканцев не хватало оружия, боеприпасов. Они были не в силах сдержать лавину моторизованных дивизий и потому отступали. В конце января бои шли уже на подступах к Барселоне. Что делать нам? На этот вопрос никто не мог ответить. У нас не было оружия. В ожидании близкой эвакуации многие сменили форму интербригад на штатскую одежду. В Палафружель снова заглянула контрольная комиссия Лиги Наций, пообещав, что на днях в Барселону прибудут французские корабли, которые перевезут нас пока в Марсель. А потом? И как французские корабли войдут в Барселону, когда бои уже идут в воротах города и он в любой момент может быть захвачен мятежниками? И на эти вопросы мы не могли получить ответа.
Однажды, гуляя у маяка на мысе Сан-Себастьян, мы повстречали Адама Огриня с его «антитанкистами». Пока остальные ребята лазили по скалам, мы с Борисом и Адамом осмотрели недавно построенный форт, в котором еще не было ни одного солдата.
— Фашисты преспокойно могут высадить десант,— сказал Адам.
1 «Они уходят и все же остаются...» — строка из стихотворения-Рафаэля Альберти, посвященного бойцам интернациональных бригад.
— Вдоль всего побережья ни одного ствола, ни одного поста. Кохонудо!
— Зачем высаживать десант? — возразил я.— Они и без десанта бодро идут вперед. Если так и дальше будет продолжаться, через неделю они будут здесь, и нам останется поднять кверху лапки.
— Шутки шутками,— сказал Борис,— а положение серьезное. Франция не хочет нас брать, это ясно.
— Но что же делать? — воскликнул Адам.— Сдаться в плен? Нет, друзья, только не это. Я разговаривал с ребятами. На худой конец, оружие раздобудем, только не сдаваться!
— А никто и не думал сдаваться,— возразил Борис.— Сегодня мы отправили целую делегацию просить правительство выдать нам оружие и послать обратно на фронт.
— Да ну? — воскликнул Огринь.
— Раз Лига Наций не выполняет своих обещаний, мы сами решим, что делать,— продолжал Борис.— Значит, и твои ребята согласны?
— Все, как один,— заверил Огринь.
— Больных и раненых нужно отправить к границе,— сказал Борис.— Бои будут чертовски тяжелые.
Я с размаху швырнул в море свою бамбуковую трость.
— Не дури! — крикнул Борис.
— Она мне больше не нужна. Я совершенно здоров.
— Да ну? — лукаво улыбаясь, спросил Огринь.— Значит, до сих пор симулировал?
— Да, я симулировал, чтобы разжалобить ваши черствые души. Я совершенно здоров.
— Ну, не прохвост, а? — воскликнул Огринь.— А если по горам придется крыть, что тогда запоешь?
— То же самое, что теперь. И уж если среди нас есть больные, так это Борис. Как врач, могу подтвердить под присягой.
— Заткнись! — ласково сказал Борис— Завидуешь моему ишиасу? Пожалуйста, могу подарить.
— Спасибо! Сегодня твой подарок был бы особенно дорог.
— Как твои подпольные дела? — спроси ч Бориса Адам.— Все уладилось?
Борис нахмурился.
— Ни черта не уладилось. Так и повисло в воздухе. Ничего, вернемся домой, сами уладим.
— Правильно! — Адам хлопнул его по плечу.— Молодец! Выше голову, и никаких гвоздей!
— Я тоже так думаю.
— Правильно! Все само собой уладится,— успокаивал Огринь.
— Конечно,— поддержал и я. Борис сердито посмотрел на нас.
— Знаете что, друзья? В ваших пластыречках я не нуждаюсь. Мне нужна операция, и по возможности скорее. А потому оставьте меня в покое! Зовите ребят, да пошли. Может, нас там уже ждут...
Я побежал к прибрежным складам. Именно побежал, чтобы Эндруп с Огринем окончательно убедились, что я неспроста закинул трость. Когда мы с ребятами вернулись к форту, Борис с Огринем были уже далеко. Собрав кедровых шишек, щелкая орешки, мы не спеша направились в Палафружель.
На полдороге встретили Дика.
— Ребята! — кричал он, запыхавшись.— Скорей, вас ждут!
— Кто ждет?
— Комиссар. Митинг...
Дик стоял под деревом, утирая платком вспотевшее лицо.
— Понимаете, митинг, ослы вы длинноухие! — ругался он.— Все собрались, а вы...
— Что за митинг? Нас отправляют? Чего разорался! — набросился на него Пендрик.— Можешь толком рассказать?
— Нас отправляют на фронт! — сказал Дик.— Наверное, на фронт, куда же еще! У всех будто крылья выросли. Расшумелись, песни горланят, кричат: «Оружие! Оружие!»
Мы побежали со всех ног. Городской театр был уже переполнен. На разных языках звучали песни, те самые песни, что не один год слышались по всем фронтам Испании. А на галерке без умолку скандировали: «Оружие! На фронт! Оружие! На фронт! Они не пройдут!» В президиуме были Максимов, Попов, Эндруп и Огринь. Все расселись за столом и ждали, пока стихнет зал, но гул не прекращался, незаметно опять перешел в песню. Тогда поднялся Попов и жестом потребовал тишины.
Зал сразу притих. Попов заговорил:
— Товарищи, сегодня не место долгим речам. Сегодня орды мятежников вместе с иностранными интервентами окружили сердце Каталонии Барселону. Испанская республика переживает трудные дни. Мы должны решить, что нам делать в этот критический момент.
— Оружие, на фронт! — крикнул кто-то с балкона, и этот крик подхватили сотни голосов.
— Правильно, товарищи! — сказал Попов.— Лига Наций разыграла фарс. Она приняла решение вывести иностранцев, но ничего для этого не сделала. Нас разоружили, сняли с фронтов, а Франко в то же время получил новые подкрепления из Германии, из Италии и теперь повсеместно перешел в наступление. Нас хотели вывести, но Франция держит свою границу на замке. И мы до конца останемся в Испании, плечом к плечу будем сражаться с испанскими братьями так, чтобы враг за каждую пядь земли заплатил своей кровью.
— Оружие! На фронт! — скандировал зал.
— Товарищи! — продолжал Попов.— Мы только что вернулись из Жероны, где встречались с представителями республиканского правительства. Поскольку Фракция не пропускает нас через границу, правительство согласно выдать нам оружие, с тем чтобы мы сами в случае необходимости могли защитить себя.
— Поможем Испании!
— Да, и поможем Испании! Нас предупредили, что у республики нет иного оружия, кроме старых винтовок и пулеметов. Но даже ддя них не хватает патронов. Давайте решим, что нам делать. Идти ли снова на фронт?
— На фронт! — ответил зал.— Все, как один, на фронт!
— Нет, товарищи, всем на фронт нельзя,— возразил Попов.— Среди нас немало больных и раненых, их надо вывезти в пограничные госпитали. Наш медицинский персонал поедет с ними, а если надо, эвакуирует их дальше. Если других предложений нет, давайте голосовать, товарищи. Кто за то, чтобы взять оружие и снова идти на фронт помочь нашим братьям испанцам в борьбе против фашизма? Прошу поднять руки!
Зал всколыхнулся. Кверху поднялся лес рук.
— Так! — сказал Попов.— Кто против? Против не было ни одного.
—- Хорошо,— сказал Попов.— Прошу всех вернуться в свои казармы. Штаб интернациональной бригады распределит всех по отрядам и назначит командиров. Будьте готовы к отъезду!
В зале запели гимн республики, потом «Интернационал». Когда смолкли последние звуки, народ хлынул из театра. Четким строем, чеканя шаг, мы прошли по улицам Палафружеля, распевая песни. Адам Огринь со своими ребятами затянул свой фронтовой гимн:
Революционеры, антитанкисты, Мы для свободы жизни не щадим. Вот мы стоим, пускай идут фашисты. Ребята, залп! Над танком взвился дым...
Мы с Хаимом Берманом шагали позади батареи.
— Скажите, медико, что мне делать? — в отчаянии спрашивал Хаим.— Я не намерен слушаться комиссара.
— Ты что! Это необходимо! Больных и раненых нельзя оставить без присмотра!
— У нас десятки врачей, санитаров, пускай они едут!
— Они и так поедут,— сказал я.
— Вы тоже?
— Я? Я попал в медики по недоразумению. Я все время был на фронте. Даже ранили меня в разведке,— похвалился я.— Какой я медико!
— Но ведь и на фронте нужны санитары,— не унимался Хаим.
— Конечно,— сказал я.— Наверное, о нас позаботятся испанцы. У интербригад нет теперь ни санитарных машин, ни медикаментов. Потому-то вас и посылают в тыл.— Когда Хаим немного успокоился, я попросил, чтобы во время странствий по госпиталям он помог мне разыскать Роситу Альварес.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62