Структура партии живая и очень сложная, она ежеминутно разрушается и снова восстанавливается другими способами. Столкновения интересов, столкновения людей, придерживающихся тех или иных подлинных или показных убеждений, ежеминутно порождают новые группировки, которые через некоторое время распадаются для создания новых группировок: маленькие людские частицы притягиваются то к одному магнитному полю, то к другому, то к одному человеку, то к другому, в зависимости от того, насколько данный человек способен, по их представлениям, удовлетворить их потребности наилучшим образом. А внутри самой партии происходит борьба маленьких «вождей» за место главного — потому что, только забравшись на самый верх, вождь может удовлетворить нужды тех, на кого он опирается. Значит, внутри партии происходит столкновение отдельных лиц из-за личных интересов, потом столкновение фракций из-за дележа власти, а вне партии — столкновение партий за власть. И нередко случается, что какая-нибудь фракция теснее связана с противной партией, чем со своей собственной. Утверждая недавно, что Деспотович запачкался ради партии, я, пожалуй, слишком обобщил: Деспотович сделал это для своей фракции в общенациональной партии, то есть для деспотовичевцев. Закон джунглей, который управляет нашей экономической и общественной жизнью, управляет и политической. Но довольно на сегодня. Надо посмотреть, что нового в клубах.— Но так как Байкич не двигался, Марковац добавил: — Боюсь, что я вас чересчур напугал.
— Нет... но должен признаться, что теперь я вообще не знаю, с чего начать.
— Начните, пожалуй... познакомьтесь сперва со всеми мордами. Это главное. И не стесняйтесь. Ходите в библиотеку, читайте старые ведомости скупщины. Будьте как дома. Останавливайте людей, расспрашивайте их о чем попало, но непременно с важным видом. Тут люди болтливы, они вам расскажут даже и о том, о чем вы их не спрашиваете. И будьте осторожны — как только они заметят, что вы человек новый и не знакомы ни с обстановкой, ни с людьми, они постараются подсунуть вам либо саморекламу, либо жалобу на кого-нибудь. В первые дни ничего не пишите. Или спрашивайте меня.— Марковац встал из-за стола; к груде окурков он присоединил еще один.— А теперь до свидания, коллега. Конкретный случай разъяснит вам все это гораздо лучше, чем я, вот увидите.— И он исчез за дверью — маленький, живой, с гнилыми зубами, в черном пиджаке.
Байкич продолжал стоять неподвижно. В голове все смешалось. До его сознания едва доходило, что ему грустно. Потеря иллюзии всегда вызывает грусть.
Первое заседание скупщины, на котором Байкич присутствовал после разговора с Марковацем, надеясь найти там разъяснение всему, окончательно завело его в тупик. Секретарь монотонно и еле слышно бормотал перед полным стаканом воды протокол предыдущего заседания; председатель скупщины оживленно разговаривал с каким-то господином бюрократического вида в золотом пенсне; стенографисты приготовляли бумагу; на министерских скамьях сидел только один член правительства, а в полупустом зале депутаты занимались самыми разнообразными делами: читали газеты, писали письма, дремали или ходили друг к другу в гости. Одни входили, другие выходили, третьи, сбившись в кучку, чему-то смеялись, расходились, опять сходились, чтобы снова разойтись. Какой-то служитель обходил всех депутатов со списком, который они подписывали. Председатель время от времени, прерывая начатый разговор, ударял по стоявшему перед ним звонку и, не обращая внимания на произведенный эффект, продолжал беседу. Все чувствовали себя как дома, свободно и независимо; их, по-видимому, нисколько не занимало то, о чем в это время читал секретарь. Так по крайней мере казалось Байкичу.
Между тем не успел секретарь сложить свои листы, как через три открытые двери повалили депутаты, еще на ходу крича и галдя. Перед кафедрой началась давка. Председатель яростно ударял по звонку, который был едва слышен в поднявшемся шуме. Маленький коренастый человек, вцепившись в кафедру, изо всей силы бил по ней кулаком под рукоплескание одних и свист других. Председатель силился что-то сказать, но его никто не слушал. Внезапно этот страшный гвалт стих. Председательское кресло опустело.. Депутаты поволновались еще немного, а потом быстро покинули зал.
На другой день с помощью газетных известий Байкич стал разгадывать вчерашнюю загадку и был немало удивлен, узнав, что вчера, помимо чтения протокола, произошла гораздо более важная вещь: сообщение о том, что первый пункт повестки дня, подлежащий обсуждению после чтения протокола,— проверка мандатов аграрной партии,— снимается ввиду того, что председатель мандатной комиссии вынужден подать в отставку из-за происшедших столкновений. Пока вопрос об этой отставке не будет разрешен, председатель с
большим сожалением принужден... так как повестка исчерпана, закрыть заседание, а о следующем будет извещено письменно.
— Пока Деспотович не договорится с Солдатовичем,— заметил один из депутатов оппозиции.
— Лучше трезвое соглашение, чем глупый «союз»! — ответил Деспотович.
Байкич был просто потрясен таким сообщением.
— Я даже и не видел Деспотовича в зале,— говорил он Марковацу,— и никакого замечания с его стороны не слышал.
— Он высказался тихо, так, чтобы слышали только стенографисты, а этого достаточно,— ответил Марковац.— Кричат лишь те, которые не могут повлиять на ход вещей, какой-нибудь Павлов, например, или Жабаль, или священник Крагич. Деспотовичу же довольно шепотом сделать замечание в кругу своих приятелей, и уже двое бегут в комнату прессы спросить нас: «Вы слышали, что сказал господин председатель?» Я же вам говорил: чтобы ориентироваться в происходящем, недостаточно только смотреть и слушать. Вы так ничего и не услышите и не увидите. Надо знакомиться с людьми. И надо, чтобы они знали, кто вы такой. Пойдемте со мной.
Все утро Марковац водил с собой Байкича и знакомил с разными людьми. И у каждого из них было нечто такое, что он должен был сообщить Марковацу на ухо. Байкичем овладело какое-то неопределенное отвращение, но он продолжал внимательно слушать указания своего старшего коллеги, продолжал улыбаться самым разнообразным физиономиям и покорно брать из золотых портсигаров дорогие сигареты. Между тем узнать человека не так легко, как войти в дом. Тут все улыбались, толковали о честности, патриотизме, преданности народу, и хотя Байкич говорил себе, что все они гробы повапленные, он все же испытывал к ним известное уважение. Тем более что среди них он встретил несколько умных и культурных людей, известных писателей и честных энтузиастов, крестьян, грубоватых, но с трезвыми взглядами, старых борцов за правду и свободу, хотя и не умел еще отличить их одного от другого. «Тут, очевидно, как у нас в редакции,— подумал Байкич с горечью,— несколько порядочных, честных и умных людей работают и тянут лямку, а остальные шумят и живут в свое удовольствие».
В течение нескольких дней, все время под руководством Марковаца, Байкич прислушивался к подземному гулу клубных разговоров и партийных интриг. Люди вдруг стали молчаливы и скрытны. Избегали друг друга. В воздухе царила неизвестность, тягостное ощущение неуверенности. То в одном, то в другом углу здания распространялись самые фантастические вести, которые через минуту опровергались или заменялись другими, еще более невероятными. Чаще всего толковали о том, что Солдатовича в конце концов приперли к стене, что, отложив проверку мандатов, он пустил в ход последнее средство, а теперь перевес на стороне общенациональной партии и оппозиции, членов аграрной, мусульманской и католической партий. Как только будут проверены первые десять мандатов, члены аграрной партии представят и остальные, и через три дня в скупщине будет новое и крепкое большинство. Настанет новая эра объединения государства и созидательной работы. Конечно, лишь при условии, что общенациональная партия не распадется. Но считали, что до этого не дойдет, что целью последних шумных выступлений Деспотовича было обеспечить в будущей коалиции общенациональной и аграрной партий ведущую роль. К этому добавляли, что Деспотович продолжал ходить в свой старый клуб. Нет, ничего не случится. И что может поделать Деспотович один? Куда ему деваться? Да еще в такой момент? Но тем не менее атмосфера в кулуарах накалялась. Она заразила и Байкича. Он уже барахтался в противоречивых известиях. Он ждал, что вся эта лихорадка завершится несколькими красивыми речами, взаимными упреками и под конец здоровой потасовкой в виде апофеоза соглашения. Но водоворот, в который попала в этот июльский день старая кавалерийская казарма, превзошел все его ожидания. Он взволнованно пробирался по извилистым коридорам, смущенно стоял в кипящей ложе журналистов, тщетно старался помочь Марко-вацу. Депутаты носились сломя голову. Шефы партий и фракций, запершись по кабинетам, вели переговоры через своих доверенных людей; секретари, стоя у дверей, читали журналистам решения клубов и коммюнике. В зале беспрестанно сменялись ораторы: примечания к протоколу сыпались со всех сторон, слово для личного заявления предоставляли весьма охотно, клубок заматывался все больше и больше при смехе одних
и бурном протесте других, требовавших, чтобы перешли, наконец, к повестке дня. Председатель скупщины беседовал со своим заместителем; министры в полном составе циркулировали между министерскими креслами и министерской комнатой. То здесь, то там сходились группы депутатов. Столкновения оппозиции с правительственным большинством становились все острее. Происходило нечто невероятное: большинство, принужденное покориться, учинило обструкцию. Был момент, когда два разъяренных депутата после краткой словесной перепалки обменялись несколькими ударами. Председатель ежеминутно прерывал заседание, что не только не умиротворяло толпу, а, наоборот, возбуждало. Заседание из дневного перешло в вечернее, а из вечернего в ночное. В тяжелом, спертом воздухе, в сизом тумане табачного дыма, проникавшего из коридоров, в монотонном гудении электрических вентиляторов, под белыми снопами ослепительно яркого света, лившегося с потолка, фигуры людей стали казаться усталому Байкичу призраками. Какие-то полоумные духи там внизу, в зале, творили что-то непонятное и бессмысленное, и только огромным усилием воли ему удавалось вернуться к действительности и осознать, что это вовсе не духи, а потные взъерошенные люди, осыпавшие друг друга отборной бранью; что там внизу самые обыкновенные люди, которые бьют кулаком по кафедре и до умопомрачения кричат: «Господа! Братья!»
Около одиннадцати часов Байкич заменил Марковаца у телефона, чтобы дать тому возможность закусить, а потом и сам прошел в буфет. Слабо освещенные коридоры были пусты; служители сидели на скамьях и дремали. Шаги отдавались так гулко, что Байкич машинально пошел на цыпочках. Чем больше он удалялся, тем невнятнее становился говор толпы. Когда он вошел в пустой буфет, его со всех сторон обступила глубокая тишина. Голос официанта, мывшего стаканы, показался Байкичу после всего этого шума каким-то потусторонним. Чтобы прийти в себя, он должен был встряхнуться и зажмурить на минуту глаза. И тем не менее буфет и официанта Байкич видел как в тяжелом сне, пугаясь их реальности. Тишина стала его тяготить. Он выпил стакан пива, съел полпирожка и торопливо вернулся на свое место. В зале все еще царило недовольство. Многие депутатские места были пусты. Но
где-то в глубине здания, очевидно, лихорадочно действовали телефоны, потому что ежеминутно на автомобилях подкатывали опоздавшие депутаты. Деспотович теперь стоял среди своих сторонников. Как и всегда в его присутствии, Байкич чувствовал себя словно заколдованным: он не мог оторвать глаз от этого высокого, слегка сгорбившегося с годами человека. Деспотович стоял, положив руки в карманы, и едва заметно улыбался из-под седых усов. От всей его фигуры, покатых плеч, крепко прижатых к бокам локтей и слегка наклоненной вперед головы веяло невозмутимым спокойствием и страшной, железной волей. По его позе можно было судить, что руки в карманах были сжаты в кулаки. Он стоял твердо, готовый к нападению. Так простоял он добрых полчаса, усмехаясь и оглядывая зал, а потом вдруг вынул часы, посмотрел на них и быстро, расчищая себе дорогу рукой, подошел к правой кафедре и взошел на нее легко, быстрым, юношеским шагом. Одной рукой он ухватился за борт кафедры (другая оставалась в кармане) и принял все ту же спокойно- вызывающую позу. Не обращая ни малейшего внимания на свист и крики — а свистела часть его собственной партии,— он окидывал скамьи внимательным и холодным взглядом. Кое-где он задерживал взгляд, словно хотел по лицам людей судить об их постоянстве. Смотрел он на лица, самые разнообразные лица, а видел другое: за этим человеком с багровой физиономией скрывался вексель; за тем тощим — скелет мертвеца; а за тем, что разинул свою красную пасть с золотыми зубами,— казенные леса на Таре. Там были рудники, здесь концессии, там размежевания, комиссии, поездки за границу, банки, подъездные пути. У этого вместо головы был насос для бензина фирмы Шелл, у того — насос фирмы Стандарт. За одним виднелась митра митрополита, за другим — четырехэтажный дом, за третьим — облигации займа для выкупа имений боснийских бегов и земельного займа. У самого незаметного, тихого, скромного вместо лица была семипроцентная блеровская облигация. Деспотович усмехнулся и в ответ на одно замечание бросил звонким голосом (Байкич никогда не слышал его в скупщине и больше всего был поражен этим звонким голосом, неожиданным для пожилого человека):
— Зачем вы мучаетесь, господа? Что бы вы ни делали, все понапрасну.
Со всех сторон к кафедре понеслись протесты, полные негодования и ярости. Старик не двинулся. В данную минуту дело шло о всей его политической будущности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67