На другое утро встал подавленный и грустный, словно похоронил кого-то. И весь отдался футболу и купанию. Как и другие ребята постарше, он стал избегать разговоров о женщинах.
В начале осени возобновились занятия в школе. Ненад ждал их, как освобождения. Теперь он не делил учителей на «наших» и «их»; не все наши были добрые, не все их грубые. Он со страстью принялся за учение. Обращался к учителям за разъяснениями, расспрашивал о книгах. Учитель естествознания, обер-лейтенант Златар, попросил помочь ему оборудовать кабинет естествознания. Ненад часами оставался один в большом зале на третьем этаже, откуда была видна вся Сава от моста и Белград до колокольни Соборной церкви. Вокруг него, расставленные по стеклянным шкафам, красовались в банках глубокомысленно распластавшиеся лягушки, саламандры и ящерицы; со стен насмешливо смотрели не
подвижными стеклянными глазами чучела птиц, напрасно простиравшие свои навеки застывшие крылья. В комнате с затхлым воздухом от всевозможных препаратов и сухих пропыленных перьев Ненад переходил от одного шкафа к другому, от одной стеклянной коробки с бабочками к другой, приводил в порядок нумерацию, надписывал этикетки, а потом приклеивал их к бутылочкам, коробкам и деревянным подставкам. Им овладевала тихая грусть, когда он снова подходил к своим банкам с заспиртованными животными. Пребывая в одиночестве в этом неживом мире, Ненад страдал, терзаемый противоречивыми чувствами: с одной стороны, жалостью и отвращением, а с другой — лихорадочным желанием знать как можно больше. Превращение гусениц в бабочек и головастиков — в лягушек приводило его в состояние крайнего изумления. И все же эти физические превращения были в какой-то мере понятны, хотя и не совсем. Их можно было видеть невооруженным глазом, сравнивать с другими физическими превращениями. Но жизнь муравьев и пчел, их общественный строй, строгое распределение ими работ в муравейнике или в улье вызывали у Ненада полное недоумение. Он стоял над муравейником во дворе и следил за движением муравьев. «И они знают, чего хотят»,— думал он. Самым непонятным для Ненада было то, что эти крошечные существа наделены способностью понимать и чувствовать. Он старался сбить их с толку: клал камешки на их пути, засыпал выходы землей, но муравьи всегда сворачивали влево или вправо, но не теряли направления; вход в муравейник немедленно расчищался. Ненад тщетно старался постичь тайну этих существ с помощью лупы; ему удалось открыть лишь детали физического устройства, чрезвычайно сложного, но которое в конце концов можно было воспринять как чудо природы. До сих пор он знал и прекрасно понимал, что человек способен мыслить и чувствовать. Человек был центром, вокруг которого двигались бессловесные твари и росли лишенные сознания растения. А теперь перед Ненадом вдруг предстала сложная и величественная природа, в которой и самый простейший организм жил своей жизнью,— и Ненад растерялся перед этими явлениями природы, почувствовав непреодолимый страх.
Ненад стал все чаще задавать вопросы учителю Златару и все дольше оставался в кабинете естествознания. И сам учитель, окончив работу, задерживался в длинном и низком зале. Сначала он затруднялся объяснять столь сложные вещи такому юному созданию. Но Ненад проявил такой интерес, такую одаренность, что учитель начал понемногу сдаваться, потом удивляться и, наконец, принялся серьезно знакомить его со все более и более сложными вопросами. У них вошло в привычку по воскресеньям и праздникам ходить за город в Топчидер или еще дальше, в Раковицу, чтобы изучать растения и насекомых. Во время этих уединенных прогулок по заросшим лесным тропинкам, уже тронутым багрянцем осени, учитель рассказывал Ненаду о развитии всего живого на земле. Это казалось Ненаду сказкой, необычайно прекрасной и в то же время необычайно страшной. В течение миллионов лет, на протяжении столетий происходят постоянные изменения, возникают и исчезают отдельные виды животных, глетчеры движутся, моря перемещаются. Все эти грандиозные, хоть и невидимые, никогда не прекращающиеся явления жизни происходят и перед ним, а он, Ненад Байкич, идет себе по лесной тропинке, по свежеопавшим листьям, и, что удивительнее всего,— ему дано чувствовать и понимать этот ритм вечных жизненных изменений.
— Значит, строительство мира не закончено, и, разрушаясь, он продолжает создаваться?
— Да. И не только органический и неорганический миры, но и все, что ими обусловлено: отношения почвы и растений, растений и животных, животных и людей, людей между собой; развивается все сотворенное людьми: материальные блага, дома и памятники, духовные блага, различные формы жизни, законы, государства. Тебе известно, что государства возникают, растут, распадаются и исчезают; целые народы рождаются и гибнут. Единственно, что остается неизменным,— это закон вечного изменения. В какой-то момент этих вечных изменений появился человек, но не такой, как мы с тобой, а скорее животное, чем человек; и возможно, хотя этому нет доказательств, что в какой-то момент, через сколько- то миллионов лет, человек исчезнет или разовьется в какую-нибудь совсем новую породу — настолько же отличную от нас, насколько мы отличаемся от наших предков обезьян.
— Почему вы не рассказываете об этом на уроках в школе? — после короткого размышления спросил Ненад.
Учитель слегка смутился.
— Этого нет в программе... да и многие не поняли бы. Это изучают позднее, в университете.
— Но зачем же тогда нам рассказывают сказки о том, что мир сотворен в шесть дней? В библии сказано, что все вокруг нас, от гор и морей до мельчайших насекомых, было создано сразу — каждый цветок со своими тычинками и пестиками, каждое насекомое и каждое животное с точно такими же органами, как теперь, мужчина создан из глины, а женщина из ребра его, точь-в- точь такими, как мы? Если же все так, как вы говорите,— а вы говорите только о том, что доказано,— значит, не было сотворения мира, как написано в священном писании, а раз не было, зачем нам рассказывают, что это было, зачем нам лгут?
Учитель в смущении шагал рядом с Ненадом. Он был в форме запасного пехотного поручика, сабля болталась на ходу и мешала ему, что придавало погруженному в размышления человеку очень смешной вид. Он пытался объяснить Ненаду религиозное толкование сотворения мира как совокупность символов, иногда очень глубоких, иногда туманных и глупых, но почти всегда поэтичных.
— Но мы этого не понимаем. Мы воспринимаем так, как нам говорят,— ответил Ненад.— Адам заснул, бог вынул у него ребро, дунул и сотворил Еву.
Учитель в полной растерянности промолчал. После долгих колебаний он сказал, наконец:
— Да, все это теперь не убедительно, ты прав. Существуют законы, недоступные пока твоему пониманию, открытые великими мудрецами, согласно которым... В прошлом году ты изучал греческую и римскую историю и помнишь эту толпу мертвых богов — Зевс, Венера, Пан, Юнона, Церера, Марс — и ты узнал, какую борьбу вели против них христиане. Так вот, в свое время эти боги были молоды, сильны, в них верили, и они для людей были тем, чем для нас, или во всяком случае для наших отцов и матерей, были наши божества... Потом они устарели... начали вымирать и умерли. После них осталось несметное множество красивых легенд, поэзия, мифы, а их самих давно уже нет, да никогда и не было — они являлись выдумкой людей. Рано или поздно боги, как и все, что создано людьми, разрушаются.— Он замолчал, устремив взгляд в поле, по которому они шли, приминая высокую траву.— С законами, по которым создаются боги и по
которым они умирают, ты познакомишься позднее... если будешь рассуждать правильно.
Учитель не замечал, как был взволнован и бледен Ненад.
— А дух, господин учитель, дух, который все наполняет?
— Видишь ли: существует материя, состоящая из определенного сцепления атомов по той или иной формуле,— мы теперь знаем составные части всего на свете,— с определенными свойствами и определенной формы. Существуют мое тело и мой дух, который есть не что иное, как эманация моего тела. Понимаешь?
— Понимаю,— пробормотал Ненад в раздумье.
Они продолжали шагать по сухой, не скошенной вовремя траве, которая была выше колен. Вдруг Ненаду пришел в голову вопрос: «Если дух обусловлен материей, то откуда же сама материя, как она появилась, как образовалась и откуда возникло то, что создало материю? Материя в каждом вечном изменении бессмертна — но откуда она, в чем она, где ее начало и где конец? Все состоит из первичных элементов, но как образовались эти первичные элементы? И как образовалось пространство, в котором эти элементы образуют материю?»
Эти и другие, более глубокие вопросы беспорядочно пробегали в голове Ненада. Но он не решался их высказать вслух, боясь, что не сумеет правильно выразиться. Может быть, он не все понял. Может быть, материя и не является тем, что он разумел под этим словом. Но все же эти мысли его немного подбодрили. Он даже порадовался в душе, что таким вопросом он бы отомстил учителю за смерть такого множества богов.
Фриц. С книгой приказов под мышкой. Монотонность урока нарушило вдруг нетерпеливое любопытство. Праздник какой-нибудь? Победа? Наказание? Внимание! Скрипят поднятые сиденья. В затылок! Аптахт! Приказом от... директор... Был царский день, день памяти, отдания почести чему-то такому, что на самом деле ни с чем не было связано. Учитель-серб читает приказ мертвым голосом, как автомат. Подпись. Книга закрыта. Вольно. Хлопают сиденья. Неясный гул. В это время Фриц наклоняется к учителю и что-то ему говорит.
— Байкич!
Ненад встает в недоумении.
— Вас зовет господин директор.
Выходя из класса, Ненад заметил, что Фриц подмигнул ему, и это его немного успокоило. Коридоры, лестницы, темная приемная, где пахнет недавно выкрашенным деревом дверь, за которой у стола, окруженный портретами императора по стенам, сидит господин директор.
— Войдите!
Комната солнечная. Голубые клубы табачного дыма. Запах ковров. Стоя в положении «смирно» лицом к директору, Ненад не видит, кто стоит позади него (хотя и чувствует еще чье-то присутствие в комнате), и потому слова директора ему не совсем понятны. Почему он разрешает покинуть класс? Кто его хочет видеть? И так спешно? Сердце бьется неровно. Директор умолкает и протягивает руку кому-то за спиной Ненада. Звон шпор на ковре. Фреди. Теперь Ненад понимает сказанное. Фреди пытается улыбнуться. Он небрит. Они выходят в приемную.
— Вы пойдете сразу же?
— Да, только возьму книги.
Ненад бежит по лестнице. Мария! Он знает сейчас только одно — она в опасности и хочет его видеть. На улице, сияющей желтизной липовых листьев, его ждет Фреди. Они молча идут по аллее. Потом Фреди начинает объяснять, но ему это не удается, он все путает, мешая слова, имеющие смысл, со словами, лишенными всякого смысла. Фреди скрывает причину болезни Марии, но Ненад догадывается, и это приводит его в сильнейшее волнение.
Дом. Зеленые жалюзи опущены. Японский виноград горит всеми оттенками красного и золотого и, как растрепанная грива, развевается по стене и ограде. В саду полнейшее запустение: беспорядочно разросшиеся растения, примятые и поломанные розы. Нитки, по которым тянулся вьюнок на террасе, местами оборваны, и полузасохшие усики вьюнка лежали на ступеньках. В комнатах хаос, пахнет лекарствами, йодоформом, больницей. В столовой не убранный после обеда стол. Около него стоит незнакомая полная женщина с заметными усиками.
— Доктор здесь.
Выходит доктор. Усатая женщина подает ему таз и поливает на руки. Фреди неуверенным голосом задает вопрос, доктор пожимает плечами. Потом надевает мундир. Долго застегивает воротник, отчего его бритое лицо
краснеет и делается похожим на вареную свеклу. Потом долго звякает саблей, которую ему никак не удается прикрепить. Фреди входит в комнату Марии, возвращается, тихо говорит с женщиной, которая медленно перебирает на буфете стеклянную посуду.
— Идем! — зовет Фреди.
Ненад на цыпочках входит в комнату. Сначала он ничего не видит — ставни закрыты почти вплотную. В углу белеет кровать. На высокой кружевной подушке лежит Мария; глаза у нее закрыты. Фреди подталкивает Ненада к кровати.
— Подойди, она не спит.
На темно-красном одеяле выделяется белая худая рука.
— Мапе...
Но она вся горит, почти в беспамятстве, и Фреди приходится еще раз ее окликнуть. Она открывает глаза. Переводит их с Фреди на Ненада и долго на него смотрит.
— Это Ненад, Мапе...
Мария нежно улыбается, ее рука ищет руку Ненада. Он присаживается на край кровати. Рука Марии как огонь. Только ладонь слегка влажная. Ненад пожимает ей руку, и комок подступает ему к горлу. Мария закрывает глаза, и с ресниц скатываются две крупные слезы.
— Спасибо... ты все-таки любишь свою Марию.— И совсем тихо: — Ну вот, взяли у меня ребенка...— А Ненаду слышится в этих словах: убили моего ребенка.
Все быстро сменяется. Мария снова в полубреду. Рука перебирает одеяло, непрерывно чего-то ищет. Она что-то говорит. Открывает глаза и застывшим взглядом смотрит в потолок. Доктора, беседовавшего в углу с Фреди, она принимает за своего погибшего брата, в толстой женщине видит свою мать. Фреди уводит Ненада в столовую. Стол все еще не убран. Доктор с трудом натягивает перчатки. В расстегнутом синем пальто, с лисьим мехом, перекинутым через плечо, вся раскрасневшаяся, в комнату, как ветер, врывается госпожа Марина. Фреди спешит ей навстречу.
— Ну?
Она опускается в ближайшее кресло.
— Выгнала из дома! Представьте себе! Захлопнула за мной дверь! За мной! А ведь она мне должна быть благодарна, что ее дом не был реквизирован. У нее было все, чего бы она ни пожелала — и мясо, и сахар, все как
в мирное время! — Она глубоко вздохнула и вскочила с кресла:— А теперь она говорит, что у нее нет дочери, что дочь для нее давно умерла. А масло принимала! И белую муку! И не спрашивала, откуда все это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67