Он узнавал чистый, звонкий и мелодичный звук снаряда, летящего с монитора, и ленивый, словно круглый (Ненад представлял его в виде большого жирного О), полный звук наших орудий с крепостного вала. И хотя при каждом выстреле у Ненада сжималось сердце, все это очень забавляло его. Их? Наше? Наше зовут Илья-пророк. Нет, это их. Вот начинает наше! Как только начинаем мы, они замолкают. Когда отворяли дверь подвала, Ненад видел мирно сияющее июльское солнце. И это представлялось ему забавным.
Перед рассветом он проснулся от холода. Своды подвала ему показались и выше и страшнее. Маленькая керосиновая лампа освещала ближайший свод: на подушках и перинах женщины и дети спали одетыми. Мужчины дремали сидя. Ненад прикорнул у бабушки на коленях. Ясна сидела. Ненад видел, что она не спит. И под другими сводами в темноте блестели бодрствующие глаза: с мягким шелестом вдоль стен бегали серые зверьки. Ненад впервые увидел крыс и испугался...
Дверь открыта, небо ясно, всюду полный покой. По мокрой траве заросшего двора бегают и играют дети. Мужчины отправились за хлебом и водой. Пришел кум. Ясна плакала. Он поцеловал Ненада. И Ясну, чего раньше никогда не делал.
Дети пролезли через забор. Один малыш нашел шрапнельную пулю, другой — осколок гранаты. Они продолжали поиски и, подбирая по пути спелые ягоды шелковицы, добрались до переднего двора. На месте цветника с георгинами зияла огромная яма. Тут они заметили, что в доме на противоположной стороне улицы вместо окон на третьем этаже была сплошная дыра; на вывернутых металлических прутьях болтались куски красных занавесей.
Пришел старый служитель с корзиной овощей; дети бросились назад, с трудом протискиваясь через узкое отверстие в заборе.
Ненад остался один перед вымершими домами в пустом, изрытом дворе, пропитанном горьковатым запахом увядших георгинов, окруженный настороженным молчанием природы. В кармане куртки он обнаружил ключ от дома. Он остался у него со вчерашнего дня, после того как Мича закрыл дверь. Ненад сразу решил побежать домой за мячом. Чугунные ворота были заперты. Он перелез через ограду. Улица была безлюдна: посередине, поджав хвост, бежал желтый, грязный щенок. Солнце сияло, раскаленные камни и пыль пахли селитрой.
Ненад шел на цыпочках, двери отворял дрожащими руками: боялся встретить кого-нибудь в пустом доме. Галерея была усыпана шрапнельными пулями. Он набил ими карман. Взял мяч и насос. Потом подумал, что раз уж пришел, то мог бы захватить хотя бы одну подушку. Занавеси были все так же спущены, постели не убраны, одежда разбросана. Он выбрал подушку побольше, запер дом и пошел назад. На лестнице к нему начала ласкаться его пестрая кошечка. Он хотел и ее взять, но она убежала. Он положил подушку и стал гоняться за ней по двору. Спасаясь от него, кошка влезла на тутовое дерево, оттуда на крышу низкого сарая, пробежала по ней и исчезла в соседнем дворе. Ненад был весь в поту. Только тут он заметил, что громыхают
пушки. Он понял, что ему давно следовало быть в подвале. Теперь уже дверь закрыта. А что будет с Ясной, когда она увидит, что его нет? Он схватил подушку, но она ему мешала бежать. Тогда он водрузил ее на голову и так перебежал через улицу.
Вот он у самой ограды. Свист приближался с неимоверной быстротой. Переходил в вой. Ненаду показалось, что земля уходит из-под ног. Его отбросило к самой ограде; подушка перелетела через него. Взрыв, гул, черные и красные круги, дышать нечем, по железной ограде словно барабанит крупный град. Когда все стихло, Ненад поднял голову. Встал. Перед ним дымилась поврежденная снарядом колокольня Соборной церкви. Надо как можно скорее перелезть через ограду. Он схватил подушку — посыпались перья. Все же он перекинул ее на ту сторону. И сам перелез. Но при этом зацепился штанами за что-то острое и разорвал их сверху донизу.
В воздухе стоял сплошной треск. Дверь подвала заперта. Он попробовал стучать кулаком, но и сам себя не слышал. Поднял камень и начал стучать им изо всей силы. Наконец, ему отворили, и вместе с наполовину выпотрошенной подушкой он скатился в темноту, в приторный запах керосина, в плесень. Он переходил из рук в руки и ничего не видел, кроме желтого пламени свечей. Ясна лежала без сознания, с распущенными волосами; женщины опрыскивали ее водой, терли ей виски. Ненад закричал. Она пришла в себя, судорожно сжала его в объятиях. Служитель нашел в его подушке кусок гранаты. Ненад еще не все понимал. Удивился, почему его все целуют. Наконец, решил: все думают, что он ходил за подушкой для Ясны, чтобы ей было куда положить голову. Ясна все повторяла: «Мой дорогой мальчик, мой дорогой мальчик!» Только теперь Ненад заметил, что нет ни мяча, ни насоса. И заплакал. Ему было стыдно от сознания, что все утешающие его уверены, что он плачет из-за порванной подушки, и поэтому он плакал все сильнее. Но все-таки не сказал ни слова о мяче. Заснул с тяжелым сердцем, удрученный всей этой ложью; он чувствовал себя недостойным любви Ясны. Он хорошо слышал, как служитель сказал: «Я бы его за это отколотил, здорово отколотил, чтобы запомнил, да, отколотил бы». И Ненад был с ним согласен.
ПОДВАЛ
Уже через несколько дней, ободряемая другими, Ясна стала отпускать Ненада со старым служителем на Цветной рынок. Баклажаны и помидоры, омытые росой, переливались яркими красками в переполненных корзинах; арбузы (некоторые были надрезаны, чтобы видна была их сочная середка) вздымались на панели зелеными горами.
Все кругом было пусто. Шторы на окнах спущены. Только короткая улица за зданием крытого рынка насыщена влажным запахом зрелых плодов. Покупатели подходят торопливо. Крестьянки в пестрых юбках прикрывают в нерешительности свои корзинки и мешочки, словно наседки цыплят. Общая неопределенность, ощущавшаяся в самом воздухе, опьяняла Ненада. На всем протяжении улиц Короля Милана и Князя Михаила возвышались на асфальте бугорки от невзорвавшихся снарядов, напоминавшие холмики над норами кротов. Ненад их боязливо обходил, хотя ему и хотелось заглянуть в такое темное, волчье логово.
Раннее утро. Все часы на улицах, мимо которых проходил Ненад, показывали разное время. Три, десять, ровно двенадцать, а кто скажет, дня или ночи? Ненаду казалось, что раз часы остановились, то остановилось и время. Жизнь замерла. Железные щиты на витринах спущены; занавеси на окнах задернуты, ставни закрыты; все дома походят на лица спящих; на них уже лежит слой серой пыли. Мужчины и женщины, спешно пробиравшиеся вдоль стен, не могли своей торопливостью вдохнуть жизнь в застывший механизм города, в остановившееся время и воскресить исчезнувшие звуки. Булыжные мостовые на боковых улицах быстро покрывались зеленой травкой. Хотя Ненад и трепетал от страха, проходя по опустелым улицам, все это казалось ему сказкой. И страшной сказкой. О принцессе, которая укололась о веретено и заснула... Все зарастает зеленью, терновником, ползучими розами...
Люди разбегались. Крошечные, рассыпавшись по всей длине улицы, они выскакивали после каждого выстрела, словно кузнечики, из своих убежищ, перебегали улицу и скрывались в воротах. А были и такие, которые продолжали невозмутимо шагать посередине улицы, ежеминутно поглядывая на спокойное и ясное утреннее небо. И Ненад испытывал удивление и так же
не допускал мысли, что смерть может прийти из такого прекрасного светлого утра, омытого росой (даже трамвайные рельсы под косыми лучами солнца сверкали от росы). Но ему некогда было предаваться размышлениям. Его руку крепко сжимала костлявая рука старого служителя; он должен был бежать за ним, прятаться в воротах, в мертвой тишине утра перебегать с одной стороны улицы на другую — и все это молча, затаив дыхание, и так быстро, что спелые темно-красные помидоры падали из корзины служителя. И только потому, что тот не останавливался, чтобы их подобрать, Ненад понимал, что им грозит опасность.
В подвале шумели примусы, и их голубоватое пламя освещало суетящихся женщин. Под сырыми сводами скопился тяжелый запах керосиновой копоти и жареного лука. На кроватях, сооруженных из всевозможных вещей, часами сидели остальные обитатели подвала, прислушиваясь к глухим взрывам. Глухонемые вместе с другими детьми строили театр в самом дальнем углу. Ненад — один, в стороне — кроил и шил из отбросов кожи футбольный мяч. У него ежеминутно сжималось сердце при воспоминании о настоящем мяче, который был потерян.
С наступлением темноты, когда бомбардировка прекращалась, все обитатели, полузадохшиеся, высыпали во двор. На земле, еще теплой от солнечных лучей, расстилались ковры и раскладывались подушки. Старшие сидели молча, а дети возились в траве, которая, если ее размять, пахла мышами. По небу пробегали белые, как мел, лучи прожектора. Они то замедляли свой бег, останавливались, то снова продолжали шарить по небу. Один раз луч опустился так низко, что купол Соборной церкви, недавно позолоченный, ярко заблестел; вещи, лица, каждая травинка приобрели удивительную отчетливость. Ненад почувствовал, как у него от спины по всему телу побежали мурашки. Он замер, затаив дыхание, и холодный, мертвящий свет скользнул по его лицу. Вскрикнул. Кинулся в объятья Ясны, закрывая глаза руками. Через минуту все было как прежде; по темному безлунному небу продолжала скользить белая рука прожектора и, иногда задерживаясь, нащупывала бледные звезды. Подняв голову, Ненад заметил нечто необычное: весь нижний край неба, у пристани, был красный, и из этого зарева поднимались густые столбы черного дыма. Едва заметный ветерок
доносил удушливый запах горящей шерсти. Но это было только мгновениями. Ночь пахла свежепомятой травой, мышами.
Внезапно, среди общего молчания, сквозь черный дым взвился огненный столб, раздался взрыв, и с неба дождем посыпались искры. Дым клубился, пламя разрасталось, слышались приглушенные взрывы и мелкие сухие потрескивания; воздух был пропитан горьким запахом жженого зерна и кофе, запахов бензина и шерсти. Прожекторы исчезли. В мертвом молчании кроваво-красные окна окружающих домов незрячими глазами уставились на пожар. Огненные языки лижут тюки с тканями, деревянные бочки с маслом, мешки с кофе и рисом; тюки, бочки и мешки раскрываются, как огромные огненные бутоны.
Ненад почувствовал себя в безопасности только по ту сторону крепко запертой железной двери, в неподвижной темноте подвала, под огромными сводами. И все же долго не мог заснуть. Под дальними сводами между столбами кто-то бродил со свечой в руке. На стене отражалась искаженная тень человека, и при его движении перемещались тени от столбов. С шелестом и писком пробегали крысы. В теплом мраке тихий шепот и дыхание спящих были прерваны женским выкриком: «Господи, господи!»
Ночь ползла медленно, как сороконожка.
Ненаду казалось, что он не засыпал. А между тем у бабушки в дрожащих руках горела спичка, которой она никак не могла зажечь лампу. Ненад сел. Ясна переговаривалась с кем-то, стоящим за дверью. Бабушка зажгла фитиль, он стал сильно коптить и погас, как только она приставила стекло. Снова стало темно, завоняло дымом. Стекло упало и разбилось. Кто-то, гулко шагая от двери, принес свечу.
— Осторожней, тут разбитое стекло, не обрежьтесь,— сказала бабушка, в смущении вытирая одну руку о другую.
К ней нагнулся высокий крепкий человек. Они обнялись. Бабушка взяла свечу и осветила его. Из мрака выступила вся фигура молодого человека: он был небрит, лицо загорелое, и когда он широко улыбался, его прекрасные крупные зубы казались еще белее. Длинные черные волосы были растрепаны.
— Какой ты грязный,— сказала бабушка,— я тебе приготовлю умыться.
Она поставила свечу на низкий ящик и скрылась в темноте за кроватью. Человек, освещенный снизу, казался великаном. Лацканы и воротник его бархатной куртки были обшиты черной шелковой тесьмой; из-под высокого крахмального воротничка рубашки ниспадал черный галстук, завязанный большим бантом. Ненад узнал дядю и вскрикнул. Его подняли с постели, обняли, поцеловали и снова опустили. Дядя сел рядом с ним.
— Еще хочешь?
Ненад колебался.
Склады на пристани продолжали гореть; взрывы отдавались в подвале, где желтым пламенем, оплывая, спокойно горела свеча. Умывшийся Жарко со сверкающими глазами рассказывал о своем бегстве из Праги в Берлин. Сквозь сон Ненад слышал: «Петроград, Москва, Одесса, Черное море, Прахово». И не знал — приснилось ли ему, или об этом рассказывал дядя: Черное море бурное, в Прахове солдаты выгружают боеприпасы, поезда везде переполнены, всюду процессии, знамена развеваются по ветру, по бурным морям плывут огромные военные корабли, на пристанях играет музыка и красивые дамы раздают солдатам цветы... Ненад шагает — он взрослый и сильный,— все вокруг него залито красным светом, люди машут шапками, огромные огненные языки поднимаются к небу... Торжественно, радостно, мучительно и тепло.
Когда он проснулся, сквозь открытую дверь подвала вливался свет солнечного утра, подвал был почти пуст, и со двора доносились голоса играющих детей.
ОТЪЕЗД
Сначала снесли тяжелые вещи: шкафы, кровати, диваны, стулья и погрузили на большую телегу. В комнатах горели свечи, прилепленные к глинобитной печи; в небе еще мерцали звезды,— сквозь разбитые окна Ненад видел, как они постепенно бледнели. Мужчины вместе с Жарко и Мичей сели отдохнуть. Бабушка угостила их рацией и дала по ломтю теплого хлеба. Один из носильщиков, пожилой человек в расстегнутой рубахе с засученными рукавами и такой громадной рукой, что в ней тонула чарка, приветствовал бабушку: «За здоровье твоих сыновей, хозяйка!» У всех было хорошее настроение. На телегу поставили пустые ящики, а когда
она подъехала под окна, побросали в них все мягкие вещи — постельное белье, одежду, ковры. В предрассветной мгле едва вырисовывался садик у кафтаны «Весна». На первом углу Мича слез и скрылся в безлюдной улице Царицы Милицы. Долго еще слышался стук его тяжелых, подбитых гвоздями солдатских башмаков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67