Эти ночи, когда мороз разрисовывал окна новыми ледяными узорами, тянулись бесконечно.
Скорчившись позади Ясны, дрожа от холода и страха, Ненад напряженно прислушивался к дыханию бабушки и однообразному стуку капель: кап, кап, кап... По временам внезапно погружался в мучительный, тяжелый сон; потом так же внезапно просыпался от пронизывающего холода и тишины, которая словно хватала его за сердце ледяными пальцами. Дышит? Не дышит? Ясна все шептала в подушку: «Господи, господи...» И в молчании комнаты с потолка срывалась капля и падала в посудину на полу, а с другого конца комнаты доносился вздох бабушки, легкий, как дыхание тени светильника. Напряженность ослабевала, и голова Ненада опять опускалась на холодные подушки.
В эту ночь Ненад заснул сразу, как лег в постель. Проснулся он от страха. Ясны рядом с ним не было. Он вскочил. В комнате горела лампа. Ясна делала что-то, низко склонившись над кроватью бабушки. Вдруг она выпрямилась и закричала:
— Мама, мама!
Обняв бабушку за плечи, она приподняла ее и упала на колени.
Ненад уже был подле Ясны. Восковое лицо бабушки, неподвижное, с закрытыми глазами, неясно виднелось в тени. Две отяжелевшие капельки одна за другой оторвались от потолка и в глубокой тишине отсчитали две секунды вечности.
— Дышит, дышит... Воды, уксуса,— видишь, дышит; правда, ведь дышит? — И, словно испугавшись, что бабушка перестанет дышать, Ясна принялась ее трясти, крепко обнимать и целовать ей лоб и глаза.
— Мама, мамочка!
Уксус разлился по всему лицу. Ясна выронила бутылочку. Веки бабушки дрогнули. Послышался вздох, слабый, едва уловимый. Худая, впалая грудь теперь слегка поднималась. Бабушка открыла глаза. Взгляд был невидящий. Сперва он остановился на пустой стене, по которой металась огромная тень Ненада, потом передвинулся на фотографии и, наконец, упал на взволнованное лицо Ясны.
— Мама, разве вы меня не узнаете, мама?!
Взгляд бабушки стал немного тверже: в глубине
зрачков появились проблески жизни и сознания. Это снова был прежний взгляд, который Ясна так хорошо знала.
Рука бабушки сделала тщетное усилие, чтобы пошевельнуться, но шевельнулись едва заметно только пальцы. Ясна взяла эту беспомощную руку и покрыла ее поцелуями и слезами. Рука была холодная; как ни старалась Ясна, она не могла согреть ее своим дыханием.
— Огня, Ненад, огня!
Охапочка хворосту сразу вспыхнула. Больше не было ни одного полена. Ненад схватил первый попавшийся стул. Он никогда не предполагал, что у него столько силы: нажал раз, другой... Сухое дерево развалилось. Набив полную печь, он стал осматриваться, что еще можно использовать, и вспомнил о книгах. Он поднялся на чердак — балки звонко трещали от мороза,— в темноте нащупал ящик и захватил первую охапку. Все было тихо. Ненад стал перед печкой на колени. Отворил дверцу. Жар от красного пламени ударил ему в лицо. Он старался не смотреть и не думать о том, что делает. Брал из кучи одну книгу за другой, вырывал по две-три страницы, совал в печку, ждал, пока они сгорят, и рвал дальше... Он заметил только, как скручивается на огне «Воскрешение Лазаря» и превращается в пепел. Венеры, короли на конях, Юпитеры и Юноны, песни о собольих кафтанах, ангелы, призраки — целый мир сказок и историй жил на этих страницах, которые он медленно вырывал и кидал в раскаленную печь, ослепленный ярким светом и жаром.
Перевалило за полночь. Время, не в пример растаявшему снегу, который капал с потолка все быстрее и веселее, тянулось медленно. Бабушка была жива, дышала, не открывая глаз, далекая и чужая. Прильнув к изголовью, Ясна тихо плакала.
Наконец бабушка открыла глаза, и взгляд ее остановился на фотографии Жарко и Мичи.
— Убили... таких детей, таких хороших детей... убийцы!
Хотела еще что-то сказать, жилы на шее надулись, она глубоко вздохнула, голова ее откинулась, глаза остались полуоткрытыми.
— Мама, мама! — вскрикнула Ясна.
— Бабуся! — закричал Ненад.
Оба возгласа остались без ответа. Капельки торопливо отсчитывали время и вечность.
Прижавшись к Марии, Ненад сквозь градом катившиеся слезы смотрел через закрытое окно, как удалялась похоронная процессия, растянувшись по узкой тропинке между белыми снежными сугробами. Впереди несли на руках еловый гроб, за ним шли священник и Ясна в трауре, потом еще две-три женщины. Всего несколько точек на белой, сверкающей на солнце улице.
Сквозь застилавшие глаза слезы Ненад видел всю эту страшную картину в сиянии бесчисленных радуг, в головокружительных переливах света и красок.
Продавая одну вещь за другой, Ясна из оставшихся выбирала для продажи всегда наименее ценные. Но в данную минуту выбора не было; у нее ничего почти не оставалось, кроме двух колец и пары бриллиантовых серег. Но этого было недостаточно, чтобы выплатить все долги, сделанные в трудную минуту, дожить до следующего перевода из Швейцарии, купить Ненаду новые башмаки, а свои отдать в починку. После долгой борьбы с собой и совещаний с Ненадом она из трех ковров отложила два.
День был ясный, безветренный; и хоть солнце светило ярко, снег оставался крепким и сухим. Они несли ковры молча. По склонам Студеничкой и Ресав- ской улиц дети катались на салазках. Встретились им и большие сани, запряженные парой великолепных, выхоленных гнедых коней. Они промчались в облаках пара, звеня бубенцами и увозя в санях веселую компанию молодых офицеров и красивых дам.
Ненад знал, как попасть в этот дом. С Теразий входили в узкий двор и оттуда по крытой деревянной лестнице поднимались на второй этаж. В застекленной галерее малыш в короткой шубке играл с большой лохматой собакой. Собака залаяла. В глубине галереи открылась дверь, и выглянула неприветливая полная женщина средних лет.
— Входите, она не кусается. Марш, Лорд!
Заметив, что Ненад не плотно закрыл дверь, женщина прикрикнула на него:
— Дверь! Не видишь, что ли, дверь! — И, брюзжа, первой прошла в комнату.
Комната слабо освещалась через единственное окошко, на котором к тому же была спущена серая занавеска. Посреди комнаты стоял простой еловый стол, ничем не покрытый. Женщина остановилась возле него.
— Что это? Ковры?
— Ковры,— подтвердила Ясна.
— Ковры мне не нужны. На что мне ковры?
— Ковер всегда пригодится. А эти были вытканы по особому заказу, краски натуральные, работа ручная,
таких ковров в магазинах не достанешь,— начала было Ясна.
— Ну и держите их у себя,— отрезала женщина.— Что еще у вас?
В комнату вошел ребенок в шубке, за ним собака.
— Мама, есть хочу.
Женщина, не обращая внимания на ребенка, продолжала:
— Ковры мне не нужны.
— Есть у меня бриллиантовые серьги и два кольца.
— Я плачу только за золото. В камнях толку не знаю. Покажите.
Ребенок хныкал, просил есть. Женщина молча подошла к шкафу, открыла ящик, достала большую белую булку, отрезала изрядный ломоть, запустила нож в банку и не дрогнувшей рукой намазала хлеб толстым слоем масла. И снова подошла к столу.
— Где же эти серьги?
Ясна протянула их, еле сдерживая слезы. Ненад смотрел на ребенка в шубке: пока тот, отломив кусочек, запихивал его в рот, собака, стоявшая рядом, длинным красным языком облизывала тот, что был побольше. Ненад проглотил слюну и отвернулся.
Женщина вытащила маленькие весы, поставила на стол и, проверив их, бросила кольца и серьги на чашку. Она долго меняла гирьки, пока не добилась точного веса.
— Восемнадцать крон.
— О, так мало, ужасно мало! Обратите внимание на работу, эти серьги...
— Я плачу за золото, а не за работу.
Ясна колебалась.
— Мало, это так мало... А ковры? Госпожа Огорелица сказала мне, что вы ей поручили найти красивые пиротские ковры. Мои из чистой шерсти, которую красили и пряли дома.
Женщина молчала. Ясна сдалась.
— Хорошо, я вам отдам серьги и кольца. Но возьмите и ковры. Возьмите и то и другое.
Женщина раздумывала. Вошел маленький коренастый человек в ночных туфлях и расстегнутом мундире фельдфебеля. Кудрявые волосы его отливали медью. Он посмотрел на ковры, сказал что-то по-мадьярски и вышел, шаркая ногами. Женщина подняла один из ковров и разостлала на столе. Она долго ощупывала его, перевертывала, обнюхивала и при этом все что-то ворчала. Ясна помогла ей свернуть ковер и сама развернула другой, поменьше и много лучше, в светлых, чистых тонах, чудесной, тонкой работы.
— Это даже и не ковер,— пробормотала женщина.— Так себе, ерунда.
— Два на два с половиной метра,— робко заметила Ясна,— это уже ковер!
— Я и сама умею различать,— отрезала женщина.
Свернутые ковры лежали на столе. Женщина раздумывала, положив на них правую руку.
— Сделаю только для вас. Мне ковры не нужны... За этот вот, побольше,— сорок две кроны, за маленький — тридцать.
— Невозможно, дорогая госпожа, ну, пятьдесят за большой, сорок за маленький.
— Если не желаете, уносите! — сухо отрезала женщина.— И сама не знаю, зачем я это для вас делаю.
Ясна вся дрожала. В сторонке ребенок в шубке ел сам и угощал собаку. Ясна прошептала:
— Давайте...
Женщина забрала ковры и потащила в другую комнату. Когда она проходила в дверь, Ясна и Ненад заметили в полумраке кучи ковров... целые горы, посыпанные нафталином.
Ясна ушла куда-то по делу. Ненад в ожидании ее возвращения играл с Марией в домино. В ее большой натопленной комнате была полнейшая тишина. Только Ами скалила во сне зубы, свернувшись на коленях у Марии. Короткие зимние сумерки быстро сменились темнотой. Все труднее стало следить за игрой. Мария смахнула свои, а потом — со смехом — и его костяшки.
— Я бы выиграл!
— Наверно!
— Наверно! Потому вы и спутали игру: видели, что я.
Он немного рассердился. Мария сбросила Ами с колен и подсела к Ненаду на кровать.
— Ты, маленький друг... не сердись!
Она обняла его. Ненад стал вырываться. В комнате было тихо и тепло.
— Кто сильней... ну, вырывайся, вырывайся!
Ненад продолжал сопротивляться, валяясь по кровати. Дурное настроение прошло. Он с чистым сердцем предался игре. Напряг все силы, чтобы не осрамиться. Дело-то ведь шло о мужской чести.
— Хоть вы и больше... Но погодите!
— Только не за волосы! — кричала Мария, млея от удовольствия.— Давай честно, раз ты такой храбрец.
— Я не хватаю за волосы. Вы сами зацепились.
Темнота все сгущалась. Ами тявкала возле кровати,
как бы участвуя в игре. Лица и руки казались белыми пятнами, исчезающими в тени. Ненад во всем теле ощущал необычайную теплоту. Щеки у него пылали. Он был возбужден, счастлив, преисполнен радости. Напряжение мышц вызывало в нем сладостную дрожь. Волосы Марии щекотали ему шею и уши, отчего по нем пробегали мурашки и он визжал. Прикосновение ее слегка влажных пальцев заставляло его вздрагивать, как от слабого электрического тока.
— Не можете, не можете! — закричал Ненад, вырываясь из объятий Марии.
И вдруг он потерял самообладание. Во всем его теле назревало что-то удивительное, что-то необыкновенное. Он весь был в напряженном ожидании какого-то физического переживания, совершенно нового, но которое он как-то предугадывал. Ненад чувствовал приближение этого каждой частицей своего существа, оно было близко, шумело в ушах, сладостно ползло по затылку и по спине, поднималось из темных глубин, струилось по всему телу, как сладостное опьянение... Не выдало ли его какое-нибудь движение?
— Ах ты гаденыш! — И Мария сбросила его с себя одним движением.
По голосу Марии он понял, насколько она была рассержена, но что он мог поделать? Это неизведанное состояние полностью им завладело, накипало, бурлило, оно... Он лежал неподвижно на кровати, уткнув лицо в пиротский ковер, от которого шел густой запах шерсти; мгновенное блаженство тут же сменилось стыдом... как это гнусно, какой срам, здесь, перед Марией, боже мой! Он хотел вскочить, но Мария его снова обняла. Но что с ней? Почему она плачет? И целует его безумными, сводящими с ума поцелуями... Ненад испугался, стыд сменился страхом. Мария обнимала его, привлекала к себе,— он упорно защищался, упирался коленями, руками. Но она была сильнее его и, прижав его голову к своей груди, начала убаюкивать. Стараясь казаться шутливой и спокойной, она продолжала твердить:
— Ну-ка попробуй, вырвись теперь, ну-ка!
Но в голосе ее Ненаду слышались нотки отчаяния, безумия и чего-то такого, что заставляло ее горько плакать.
Голова кружилась, на лице были следы ее слез, оно горело от ее поцелуев — он был унижен, в нем кипело омерзение и негодование... Последним усилием воли он высвободился и бросился к двери.
В полнейшей тишине слышны были только рыдания Марии. Ненад выбежал, хлопнув дверью, и бросился к себе на мансарду, в холодную, мрачную и заброшенную комнату. Вот как, значит, это происходит? Это и есть то самое? Как позорно, как стыдно! Зарывшись головой в подушку, Ненад расплакался, сам не зная почему.
Ненад перестал ходить к Марии; она его не приглашала, молча его избегая. И он стал жалеть о школе. Раз он увидел, как Мария садилась в сани, в которых были госпожа Марина и офицер в черной шинели с золотыми нашивками. Снова стала доноситься отдаленная игра на рояле. Все чаще приезжала госпожа Марина, все чаще Мария стала уходить из дома.
Однажды Ясна получила приглашение явиться в гимназию. Ушла напуганная, но вернулась смущенная и довольная.
— Завтра ты пойдешь к директору.
На другой день Ненад, бледный, вытянувшись в струнку, стоял перед директором школы, высоким, чопорным господином с длинными холеными пальцами. Голубой майорский мундир сидел на нем как литой, без единой складки. Ненада особенно поразили гладко причесанные черные волосы, разделенные ровно посредине прямым, как стрела, пробором.
— Ваша мать мне сообщила, что вы не можете посещать школу из-за того, что у вас нет денег на уплату за учение и книги. Одна особа, пожелавшая остаться неизвестной, которая знает о ваших успехах, уплатила за вас до конца года и купила вам книги. Надеюсь, вы оправдаете ее доверие и наши надежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67