Но если обвиняемый... был доведен до сильного раздражения и учинил преступление в состоянии аффекта, мера наказания может быть заменена тюремным заключением сроком не ниже двух лет». Следователь перелистывает страницы. «Покушением на преступление с нарушением закона признается всякое действие, коим начаты приготовления к совершению такового, но которое не было совершено по не зависящим от покушавшегося обстоятельствам... При определении меры наказания за покушение на преступление суд принимает во внимание большую или меньшую близость такого покушения к совершению преступления и может соответственно подвергнуть наказанию вчетверо менее строгому против наказания, постановленного за самое свершение преступления». Вполне понятно. Одно тяжелое ранение, другое — легкое, смягчающие вину обстоятельства, признание преступника, статья пятьдесят девятая. Следователь целиком погрузился в механику судопроизводства. Но его начинает мучить совесть, судейская совесть: «Действительно ли нет заранее обдуманного намерения?» Он снова раскрывает книгу. «Виновный в убийстве с заранее обдуманным намерением подвергается смертной казни». Следователь перебирает документы и думает: «Год или пять лет тюрьмы?»
А в это время Байкич опять шагает по улицам. Люди оборачиваются. Погода прекрасная. Все залито светом. Он проходит через парк. Вдыхает запах политых дорожек. В одном конце мальчишки играют в мяч. Мяч новый: желтая кожа новехонькая, он звенит при каждом ударе. Нет такой меры, которой люди могли бы измерять происходящие в них перемены. Байкич смотрит на мальчиков, на их разгоряченные лица, на мяч, за которым они гоняются, и по охватившей его грусти понимает, что он больше не ребенок и что время, когда и он играл в мяч, давно миновало.
— Налево!
Байкич сворачивает в улицу, в конце которой тюрьма. Грусть порождает воспоминания. Еще слышатся звонкие удары по мячу и крики детей. Байкич понимает, каким путем он должен теперь идти. Он спокоен. Он знает, что восстание одиночек обречено на провал. Но он знает также, что в обществе одни силы противопоставлены другим и что смысл жизни и состоит в этой непрерывной борьбе сил, борьбе, порождающей все новые, более совершенные формы жизни, что ничем нельзя задержать это движение прогресса, и когда одни падают сраженные, на их место становятся другие. Коридоры. Двери. Наручники сняты. На окне решетка. Байкич подходит к окну. И снова слышит удары по мячу. Или это ему только кажется? Может быть, это только отголосок прошлого?
Книга первая
ЮНОСТЬ
Глава первая КОШМАР
САВСКИЙ МОСТ ВЗЛЕТАЕТ НА ВОЗДУХ
Ясный и жаркий летний день. По всему чувствуется, что настала пора школьных каникул. Воздух дрожит и искрится вдали над крышами, над опаленными зноем акациями и липами и где-то в глубине сливается с небом, словно побледневшим от яркого света.
На площадке, посыпанной крупным песком, в садике возле кафтаны «Весна» толпа возбужденных мальчишек гоняет новый кожаный мяч. Они кричат, визжат, размахивают руками; мелькают ноги, мяч с глухим звуком падает и отскакивает, и весь этот гам разбивается о стены домов, которые с опущенными занавесями на окнах безмолвно стоят полукругом.
Ненад Байкич, опрятный мальчик в синей матроске и коротких штанах, в бескозырке с длинными лентами, был в тот день особенно горд: чудесный новый мяч, пахнущий кожей, которая скрипит в руках,— его собственность. Правда, мяч оставлял на матроске следы пыли, и это немного беспокоило мальчика: он боялся огорчить Ясну и бабушку. Ясна сама обшивала его, а бабушка стирала все его вещи. И для его чувствительного сердца этого было достаточно.
Внезапно сверху, с Обиличева венца, сбежали по ступеням гимназисты и, не дав ребятам скрыться, завладели мячом. Под их сильными ударами мяч стал перелетать с одного конца садика на другой, сбивая по пути листья с деревьев; два раза, к ужасу Ненада, мяч задел за электрические провода — показались искры; в конце концов мяч шлепнулся в большую лужу у колонки.
Бегавший за ним Ненад был обрызган водой и жидкой грязью. Пока он доставал мокрый мяч, гимназисты со смехом убежали в сторону улицы Царицы Милицы. По лицу Ненада текли крупные слезы. Разве Ясна купила ему мяч для того, чтобы он в первый же день его испортил? Красивая желтая кожа вся в грязи, исцарапана ветками и гравием. В сопровождении своих товарищей Ненад пошел домой, держа мяч обеими руками. В каждом пальце у него билось по сердцу.
И тут издали он увидел Мичу, своего младшего дядю. Мича Бояджич быстро приближался, и Ненад сразу заметил, каким серьезным взглядом он его окинул. Это был высокий худощавый молодой человек с бритым юношеским лицом (у всех Бояджичей были моложавые и кроткие лица — в мать), из-под черной мягкой шляпы глядели маленькие живые глаза с золотыми искорками; жидкие и тонкие усики на чуть раздвоенной верхней губе не прикрывали двух передних зубов; это придавало его лицу очень милое, беличье выражение. Высокий крахмальный воротник с чуть отогнутыми уголками подпирал острую бородку. Мича остановился, вынул платок, вытер мокрое лицо Ненада, взял его за руку и повел домой.
Дома, однако, ему никто ничего не сказал. Жили они на Чубриной улице, в старом доме, на третьем этаже. Во всю длину дома, построенного в виде прямоугольного ящика, тянулась застекленная галерея на деревянных столбах, на которую прямо со двора вела очень крутая, ветхая, совсем расшатанная деревянная лестница. Окна галереи с рассохшимися и местами треснувшими рамами выходили на Саву. Много лет спустя Ненад вспоминал желтизну чисто вымытых половиц, горшки с красной геранью и сноп солнечных лучей, который хлынул на них в тот день, когда они, запыхавшись, с темной лестницы попали на галерею.
В общей комнате они застали Ясну и бабушку в слезах. Итак, все кончено. В смущенье Ненад понял только, что готовится нечто страшное и захватывающее («В бой, в бой, за свой народ... Не бойся, серенькая пташка!») и что Жарко, другой его дядя, который был еще в Праге, находится в опасности. Может быть, его посадят в тюрьму? Ведь он во вражеской стране!
А потом, несмотря на протесты Ясны, Мича увел Ненада.
По узким и пустынным улицам за Национальным банком они быстро вышли на улицу Князя Михаила; она была заполнена народом, который сплошным потоком катился к Калемегдану. Этот уходящий июльский день, это далекое и ясное небо напоминали Ненаду воскресенье. Никогда его душа не была еще так переполнена. Аллеи были запружены людьми. Мича проталкивался, здоровался, останавливался; раз они очутились в группе девушек и молодых людей; некоторых Ненад уже знал — они бывали у Мичи. На центральной аллее Калемегдана, ведущей к Саве, у ограды стояла огромная толпа и смотрела на противоположный берег. Ненад ничего не видел, зажатый среди людей. Он пытался пробраться между ногами, но безуспешно. Наконец, один из друзей Мичи посадил его к себе на плечи. «Видишь, вон там швабы».
По ту сторону опустевшей реки, которую наискось от моста пересекал красный отблеск заходящего солнца, над песчаным пустырем распростерлось огромное, широкое, бескрайнее небо, покрытое барашками облаков. Красные и плотные вблизи гаснущего солнца, они становились все бледнее и прозрачнее, уходя ввысь, и, наконец, совсем растворялись в лазури. Беспредельность лазури вселяла в душу Ненада непонятное беспокойство. И под этим небом, по песку, сквозь зелень редкого ивняка бежали маленькие человеческие фигуры. Они были до смешного малы, и движенья их казались бессмысленными. Бежали они к желтому двухэтажному дому, который вместе со своим длинным и неподвижным черно-желтым флагом отражался в спокойных водах Савы. В зелени тут и там что-то поблескивало, и Ненад понимал: это штыки на винтовках. У самых стен дома качался челн. Ненад заметил, что возле него тоже толпились люди; ясно можно было различить их высокие черные фуражки и оружие. Каждый из бежавших, достигнув дома, останавливался, снимал фуражку и вытирал лицо. Что все это означало? Кто-то, стоявший рядом с Ненадом, под громкий смех и одобрение толпы сказал:
— Учатся удирать!
Ненад, лежа в постели, слушал разговор в соседней комнате. Свет был погашен, но перед иконой горела лампадка, и от нее по стенам расходились длинные тени.
Разговаривали кум, Ясна, бабушка и Мича. Голоса повышались, понижались и потом снова повышались. Очевидно, там о чем-то спорили. Хлопнула дверь. В деревянной галерее раздались быстро удаляющиеся шаги. Затем хлопнула стеклянная дверь на том конце дома. Ненад спрыгнул с кровати и проскользнул на галерею; яркий лунный свет озарил его. Прислонившись к косяку, он переступал босыми ногами, чувствуя теплоту половиц, нагретых за день, и эта приятная теплота разливалась по всему телу, будто по нему ползло несметное множество муравьев. Он посмотрел вдоль галереи. Все было тихо. На цыпочках — половицы скрипели даже под ним — он подкрался к ящику, в котором хранились его игрушки, и вынул помятый мяч: кожа уже высохла и казалась чистой. Успокоенный, он вернулся в постель.
Что-то непонятное и страшное разбудило его, и он сел в кровати. Весь дом сотрясался, с галереи доносился звук падающих во двор оконных рам и звон разбитого стекла. Опять взрыв — от оглушительного треска зазвенело в ушах,— весь дом, до самого основания, зашатался из стороны в сторону. Из облака пыли возникла Ясна, подняла его с постели и, прижав к себе, замерла посреди комнаты. Все стихло. Ночь была настолько светлая, что и при спущенных занавесях в комнате все было видно. Вошла бабушка, закутанная в черную шерстяную шаль. Все посмотрели на кусок отвалившейся штукатурки, который свисал, болтаясь, с потолка, и на извилистую трещину над дверью. И в призрачном ночном свете, сначала едва уловимо, потом все громче и громче, послышалось жужжание словно бы какого-то исполинского комара, от полета которого померкло небо. В комнате стало душно. Взрыв. Жужжание. Взрыв. Еще раз. Пол, стены, мебель — все сотрясалось. И, подобно тому как проносится гроза с градом, жужжание и грохот взрывов стали постепенно удаляться.
Ясна открыла окно. В желтом доме напротив тоже открыты окна. Женщины и мужчины высунулись наружу. Светало. Разговаривали, перекликались, сообщая друг другу, что только что взлетел на воздух мост на Саве. Мичи не было дома. Гул орудий вперемежку с сухой трескотней ружей то замирал, то снова возобновлялся. Пришел кум. Он, Ясна и бабушка разговаривали в комнате, выходящей окнами на улицу. Ненад снова
пробрался на галерею. Можно уже было все хорошо разглядеть. Он обратил внимание на окно. Посередине была маленькая дырка. От нее во все стороны шли трещинки. Он еще никогда не видел стекла, пробитого таким образом. Такие же дырки он заметил и на других окнах. Босой ногой наступил на что-то круглое. Шарик. Откуда он взялся? Нагнулся. Шарик был теплый и очень тяжелый — свинцовый. Он пошел в комнату показать его.
Вернулся Мича. В короткой черной куртке, подпоясанной ремнем, на котором висели тесак и патронташ; на голове вместо мягкой черной шляпы. От него пахнет табаком и новой кожей. Ненад вспомнил о своем мяче, но Мича стал его торопливо одевать, а Ясна с бабушкой и кумом начали вынимать разные вещи из ящиков комода, которые так и остались выдвинутыми.
По улицам с опаской спешил народ. На Богоявленской улице они увидели телеги, быстро ехавшие по неровной мостовой к Босанской, по которой походным маршем проходил небольшой отряд ополченцев. Семья Ненада перебежала улицу и вдоль чугунной ограды добралась до бывшего дворца Милоша, где в то время помещалась школа глухонемых. Ворота были приоткрыты. Они вошли. За оградой раскинулся прекрасный сад с цветущими георгинами. Дворец, с арками и карнизами, весь белый и необитаемый, возвышался посередине. Они обогнули его и попали на просторный двор Школы живописи, заросший высокой нескошенной травой. У стены подвального этажа сложено несколько сажен нераспиленных дров. Какие-то люди, среди которых Ненад узнал служителя Школы живописи, мрачного, угрюмого старика, складывали дрова перед входом в подвал наподобие бруствера. Сводчатый подвал на толстых четырехугольных столбах заполнен женщинами, девушками и детьми, разместившимися среди набросанных вещей. Под одним из сводов на старых ящиках сидели кучкой глухонемые мальчики и девочки.
Приглушенный гул. Светлое пятно входа потемнело: люди гурьбой ввалились в подвал и все разом налегли на закрывшуюся за ними железную дверь. Мрак. Снаружи свист, треск, жужжание, вой. Кто-то в глубине зажег спичку. Крохотное пламя, светящее сквозь заслонявшую его руку, дало возможность Ненаду оглядеть подвал. Зажгли свечу. Потом, за дальним столбом,
вторую. Ненад увидел на груде узлов женщину, спрятавшую голову под одеяло. Глухонемые рассматривали незнакомых людей и ощупывали руками стены, стараясь почувствовать колебание от взрывов, скоро это им надоело, и они принялись играть в дальних, темных углах подвала.
Ненаду захотелось к ним. Но Ясна не отпускала его от себя и при каждом выстреле прижимала все крепче. Он вспомнил, что не взял мяч, и загрустил. Вдруг близко удар, за ним второй — глухой, словно по мягкому,— плюх! И сразу в подвале все закачалось. Одна свеча погасла. Оглушенные взрывом перекликались люди. Какая-то женщина пронзительно кричала. В самой глубине подвала сквозь золотую пыль зияло отверстие — оторвало ставень. На окно навалили старый соломенный матрац и несколько ободранных кресел. Снова зажгли свечу. Все успокоилось. Еще некоторое время доносились выстрелы с пристани; потом и они смолкли. Отворили дверь. Вбежали новые беженцы. В углу загудел примус. Ненад почувствовал голод. Другие дети уже ели. Глухонемые сдирали кожаную обивку со старых брошенных кресел. Ненад подошел к ним и получил свою долю кожи. Многие стали мастерить из нее обмотки и ремни. Взрослые не обращали на них внимания.
Днем пришел кум. Принес еду. Ненад уже научился отличать глухой свист приближающихся снарядов от резкого звука шрапнелей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67