Одежду они подыскали довольно быстро. Нашли даже помятую черную шляпу. Но этого было недостаточно. Русскому нельзя было пуститься в такой далекий путь с пустыми карманами. Довериться взрослым они не смели — взрослые вообще не решились бы помочь беглецу. Оккупанты вешали или месяцами держали в казематах старой крепости и за менее важные преступления. И все-таки русского нельзя было отпустить ни с чем. Косой ушел стеречь подвал, а Ненад остался, чтобы сообразить, откуда достать денег.
За последнее время у Марии Лугавчанин вошло в привычку брать с собой Ненада, отправляясь в город. Ее мать была совершенно равнодушна к этой внезапной дружбе дочери с Ненадом (да и с Ясной, к которой Мария теперь поминутно забегала на мансарду). Госпожа Лугавчанин оставалась любезной, холодной и неприступной и, по своему обыкновению, никому не задавала никаких вопросов. Сначала Ненад робел и терялся в присутствии Марии. Но это была живая и милая девушка, она что-то лепетала и рассказывала — не всегда ожидая ответа от Ненада,— довольная, по- видимому, тем, что может говорить, смеяться, двигаться, и вскоре Ненад совсем привык к ней. Только еще побаивался ее матери. Он теперь свободно входил в большую комнату Марии, полутемную от тяжелых красных парчовых занавесей, с множеством ваз, ковров, круглых пуфов, обитых красным атласом и неудобных для сидения. Он усаживался обычно в темном уголке дивана за черным роялем и тут слушал игру Марии, прислонив голову к полированному дереву, или, если крышка рояля была открыта, следил за веселой пляской белых молоточков по блестящим струнам. Маленькая Ами, круглая и шелковистая, ворча как медвежонок, взбиралась на диван, удобно устраивалась подле Ненада и погружалась в сон. Но сразу просыпалась,
как только Мария начинала играть мелодию, которую Ами терпеть не могла, она открывала один глаз и сердито скалила зубы. Если же это не помогало, спрыгивала с места, валялась по полу и рычала до тех пор, пока Мария либо шлепала ее, либо прекращала игру.
Оставшись после ухода Косого один, Ненад вспомнил, что не раз видел в одном из ящичков туалетного стола Марии, среди колец и сломанных брошей, серебряные динары или кроны. Мария брала оттуда на мелкие расходы и туда же складывала мелочь. Поколебавшись, Ненад отогнал это искушение. Но впал в другое: он знал, что бабушка с Ясной держали деньги на шкафу с посудой, под опрокинутой чайной чашкой. Когда бабушка готовила обед, нагнувшись над печкой, Ненад подкрался к шкафу и потихоньку поднял чашку; под ней было всего три кроны и сорок филиров. Сначала он хотел забрать все, но, поразмыслив, взял только филиры. Он понимал, что этого мало. Перед его глазами снова промелькнул открытый ящичек у зеркала с рассыпанной на дне мелочью, и, чтобы избавиться от искушения, он побежал в разрушенный дом. Взять у своих ему казалось меньшим грехом, чем у чужих. В первой половине подвала он застал целое собрание товарищей, озабоченно совещавшихся. Он молча положил свои деньги.
— Так не годится. Каждый должен принести хоть сколько-нибудь.
Это было нелегко. В некоторых семьях не было и кроны. Мальчики это знали. В подобный момент кража не считалась кражей. Такой взгляд немного подбодрил Ненада.
— На самом-то деле ты не крадешь,— уверял один из мальчишек.— Ты просто реквизируешь. На войне все позволено, а мы сейчас воюем.
— И это ведь для родины.
— А если поймает мама, что тогда сказать? — озабоченно спросил третий.
— Ничего. Об этом никто не должен знать, потому что, если узнают, нас могут повесить.
— Детей не вешают.
— Но могут повесить мать.
Двое заявили, что это слишком опасно и они отказываются участвовать в этом. Но Косой преградил им дорогу.
— Нам не нужны изменники!
— Мы не изменники! — Мальчишка покраснел.
— Это нам не известно. Сперва поклянитесь. А потом убирайтесь к черту. Нам баб не надо.
Вся ватага забралась под низкий свод, куда едва можно было пролезть через груду развалин. Тут, в самом темном углу, висел небольшой трехцветный флаг. Ненад зажег перед ним свечу. Косой вытащил из-под камня заржавелый солдатский тесак.
— Станьте на колени. Положите руки сюда. Повторяйте: «Клянусь хранить тайну, не открывать ее ни матери, ни брату, никому другому, ни родному, ни чужому. Пускай бог меня накажет, пускай отсохнет у меня рука и отнимется язык, если я продам свою родину и короля. Аминь».
— Аминь.
Ненад едва дышал от волнения. Он покинул товарищей и вернулся домой.
Чтобы избежать встречи с матерью Марии, он пошел кругом через террасу с цветными стеклами, от которых падали разноцветные блики на всю стену дома, увитую ползучими розами. Ставни были притворены. В полумраке просторной комнаты Мария читала, лежа на низкой кровати и подперев голову голой рукой, книга была положена на подушку.
Через несколько дней, стоя в очереди у городской управы, Ненад заметил группу людей, окруженных многочисленной стражей. Люди, обросшие бородами, были оборваны, закованы в кандалы. С хмурыми лицами медленно двигались они посередине улицы. В первом ряду был тот самый русский юноша. Ненад его сначала не узнал,— так он изменился, и узнал только по желтому пальто, которое с таким волнением извлекал из чердачной пыли.
Ни Ясна, ни Мария не могли понять причины подавленного состояния, в котором находился Ненад. По настоянию Марии Ясна отпустила Ненада в деревню С., в одну большую задругу, арендовавшую исполу землю у старой барыни. Ненад провел там четыре недели и вернулся перед самым открытием гимназии крепким, румяным, но чрезмерно серьезным мальчиком. Мария сама отвела и записала его в гимназию, что ему было крайне неприятно. Когда они вернулись домой, Ненад, которого все время мучила мысль о совершенной краже, сказал ей:
— Вы ко мне так добры, а я этого не заслужил. Я...— Он посмотрел ей прямо в глаза и раздельно, хотя и вполголоса, добавил: — Я у вас однажды украл две кроны.
Мария в изумлении не нашлась что ответить.
— Не для себя, поверьте, не для себя! — быстро добавил он.— Я должен был это сделать.
Мария стала серьезной.
— Ради хорошего дела, надеюсь.
— Один человек... русский, хотел...
— Ладно, я тебе верю, верю и прощаю,— сказала Мария, побледнев.— Но никому больше не говори, никому! Понял? Никому!
— Только вам... потому что украл ваши деньги и потому что очень вас люблю.
С каждым днем надвигавшейся осени Мария становилась все тревожней и печальней. Неожиданно обрывала песню, закрывала лицо руками и тут же, к удивлению Ненада, улыбалась, вытирала слезы и принималась его обнимать, ласкать и целовать. Сам не зная почему, он начал ее избегать, хотя она больше чем когда-либо вызывала в нем сладостный трепет. К Марии стала приходить дальняя ее родственница, жена одного бежавшего доктора, молодая, кокетливая, вертлявая дамочка с звонким голосом. Госпожа Марина, ярко разодетая, приезжала с дочкой в офицерском экипаже, с солдатом на козлах. Ее присутствие в доме ощущалось даже на улице. Во дворе ее не любили и называли не иначе как «та самая».
Родные Ненада все еще ничего не знали о Миче. В открытках, которые кум посылал из Женевы, он писал, что сообщит, как только разузнает что-нибудь.
Когда начались холода и дожди, Ненад перестал ходить в школу: у него не было башмаков, а деревянные сандалии, которые он носил летом, оказались теперь не по сезону; кроме того, им нечем было заплатить за второй семестр. Корзиночная мастерская закрылась, и Ясна бегала по городу, давая уроки детям мясников и бакалейщиков. Бабушка молча грустила, сидя у печки, почти всегда холодной. Устроившись на тахте у окна, откуда виднелась большая часть улицы, Ненад читал «Войну и мир». Наполеон представлялся ему отвратительным. Что нужно было этому человеку в
России? Он не имел никаких прав на Россию! По его произволу сотни тысяч людей, и русских и французов, были обречены на смерть, голод, болезни, из-за него была сожжена Москва, из-за него хороший Андрей Болконский умер в таких мучениях. Переживая прочитанное в пасмурных сумерках дождливой осени, Ненад незаметно для себя подменил образ Андрея Болконского образом Жарко. Агонию и смерть Андрея он воспринял, как агонию и смерть Жарко, и впервые по- настоящему почувствовал, что Жарко умер, что он никогда его больше не увидит и что он умер той страшной, медленной смертью, которая, прежде чем унести человека, превращает его в чужого и страшного. Сперва он с пылающим лицом переживал отъезд Пети в добровольцы; полный зависти читал ту главу, где Петя проводит ночь, оттачивая саблю; но неожиданная, бессмысленная гибель Пети в первой же стычке так его поразила, что он целый день не мог взять книгу в руки. Наполеона надо было просто-напросто повесить на первом попавшемся дереве. Он ставил Наполеона на место этих всех австро-германских императоров и генералов, но его немного смущало и даже мешало ему то, что Наполеон был француз, а французов Ненад любил теперь почти так же, как и русских.
Сидя так на тахте и глядя на безлюдную улицу, по которой ветер гнал мокрые листья, Ненад все чаще стал думать о смерти Мичи, как о чем-то неминуемом и уже совершившемся. Он поминутно ловил себя на этих страшных мыслях, вздрагивал, старался избавиться от них, но, обессиленный, неизменно к ним возвращался — они были сильнее его; он чувствовал: Мича умер. Ненад как бы замер, напряженно ожидая подтверждения. Смерть витала в воздухе. Он удивлялся, как взрослые не чувствуют этого, не видят; как может Мария часами играть в его присутствии на рояле. И только в завываниях Ами Ненад улавливал созвучный отклик на свои переживания. Так по крайней мере ему казалось, когда сквозь звуки рояля он слышал, как Ами все чаще и чаще воет.
День был пасмурный, шел крупный дождь. Под крышей, на чердаке, в холодных трубах на разные голоса завывал ветер. То словно кто-то скулил, то вздыхал, то хрипло и протяжно выл. Воздух был наполнен
духами. Их дыхание проникало сквозь все щели. Вместе с порывами ветра и дождя они стучали крыльями в окна, по которым ручьями стекал дождь. Полдень уже давно миновал. В тишине комнаты часы тикали как-то разлаженно и вяло. Ясне давно уже пора было вернуться. Облокотившись о подоконник, Ненад смотрел вдоль тянувшейся перед ним улицы, которая выглядела сейчас особенно запущенной и пустынной.
Вдруг из-за угла показалась маленькая женская фигурка. Ветер теребил траурную вуаль, откидывал ее, и она легонько задевала мокрые от дождя стены. И сама женщина, с опущенными руками, шаталась от ветра, словно колеблющееся пламя свечи. Увидев ее, Ненад вскрикнул, сам не зная почему; сердце у него сжалось, и он грохнулся на пол.
Первое, что он услышал, когда пришел в себя, была назойливая игра Марии, еще более назойливый вой Ами, и среди этого причитания Ясны, поднимавшейся по лестнице.
Значит, Мича действительно умер.
В тот год зима была ранняя. Целыми днями сыпал сухой, мелкий снег. И скоро весь город окутался снежным покровом. Сугробы возле домов были так высоки, что видны были только головы прохожих. По боковым улицам вот уже несколько дней не мог проехать ни один экипаж. Повсюду лежал нетронутый, глубокий снег, по которому даже кошки не решались ступать. Ничем не нарушаемой, гробовой тишиной веяло от этого белого покрова. Трубы стояли под своими белыми колпаками, в большинстве не подавая признаков жизни. Белград умирал белой смертью. Умирал без колокольного звона.
В большую комнату падали радужные отблески от крыш, покрытых снегом. По комнате, как тень, бродила бабушка, закутанная в шали, с бледными губами, тихая, спокойная, ни на что не жалуясь. Только раз Ненад застал ее всю в слезах над географическим атласом; стареньким, сморщенным указательным пальцем водила она по синим и красным пятнам, которые означали горы, реки, ущелья — целый край, покрытый теперь, как и наш, непроходимыми снегами. Бабушкин палец двигался взад и вперед по карте, ласково ощупывал и останавливался с такой нежностью, словно хотел найти нечто скрытое, недоступное для глаз. Ненад мог и не заглядывать: он знал, что под бабушкиным пальцем
лежит проклятое место, где-то в глубине албанских гор, место, где находится безымянная могила Мичи.
Как только комната немного нагревалась, с растрескавшегося потолка начинало капать. Крыша в этом месте была ровная, а на ней целая гора снега. Вода капала в подставленную посуду крупными, чистыми каплями, наполнявшими комнату монотонным постукиванием проходящего времени и тяжелой, холодной сыростью, пахнущей мокрой штукатуркой. Румянец, который Ненад приобрел за лето, быстро исчез. Однажды утром бабушка не смогла подняться с постели. Она лежала неподвижно. Окна были разукрашены ледяными узорами. Постная еда, которую Ясна ей предлагала со слезами на глазах, оставалась нетронутой. Пришел врач. Нашел положение серьезным: острая анемия, истощение всего организма. Прописал хорошее питание, молоко, чистый воздух и ушел. На следующий день бабушка не стала смотреть на обледеневшее окно и на красивые узоры, через которые свет преломлялся тысячью красок. Она отвернулась к стене, где висели две фотографии в черном крепе — Жарко и Мичи.
Ясна перестала ходить на работу. Она слонялась по комнате или бродила по чердаку, откуда извлекала все, что могло пригодиться как топливо. Вскоре уже ничего не осталось. Госпожа Огорелица, Лела и госпожа Марич дежурили днем у постели бабушки. По нескольку раз прибегала Мария и приносила то полено, то лимон с сахаром, то чашку молока. Но смеркалось рано, все расходились, и в темной комнате, сырой и холодной, Ясна с Ненадом оставались одни, окруженные тенями. Печь потухала и быстро охлаждалась. Капли с потолка падали реже, становилось жутко, как в пустой церкви. Ясна быстро тушила лампу и зажигала маленький светильник с маслом. От колеблющегося пламени расходились длинные дрожащие тени, и от этого комната, где лежала больная, наполнялась неизъяснимой тревогой глухой, мертвой ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67