подвесная тумба в ванную 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Утро уже давно наступило, птицы пели в глубине садов, где в изобилии зрели плоды, когда повозка добралась до немощеной Московской улицы. Несколько белых, забрызганных грязью, уток барахталось в мутной луже. В низких домиках отворялись окна. Пригород. Деревенский покой.
В квартире, где они нашли приют, была всего одна комната и кухня. Кое-как разместили вещи, постлали постели. Ясна, все время отвечавшая смехом на смех Жарко, вдруг опечалилась. Перестала расставлять вещи и села рядом с ним. Говорили они долго, вполголоса; разговор часто обрывался. Раз только Ненад услышал, как Жарко сказал:
— Я должен... я надеялся, Ясна, что ты меня вполне поймешь. Нельзя же защищать страну с фотоаппаратом в руках.
Ясна молчала. Отвернулась. Ненад заметил, что она плачет. Он затрепетал. Отчего Ясна плачет? Ему казалось вполне естественным идти туда, где Мича. И если бы он сам был постарше... Между тем испуг после ночного пожара не совсем прошел. Он ждал ночи с волнением. Ночь была полна неведомых звуков.
Ненад просыпался несколько раз. И видел все тот же стол, еще не убранный после ужина, и вокруг него, как в дымке, бабушку, Ясну и Жарко. Настольная лампа была с зеленым абажуром, и предметы на столе блестели, хотя они, как и те, что находились в тени, были окутаны голубоватым табачным дымом, непрерывно притекающим из темноты к свету. Перед Жарко стояла большая открытая коробка с табаком. Его белые руки с пожелтевшими кончиками пальцев быстро и ловко скручивали сигареты, которые горкой нагромождались подле коробки. Ненад дважды погружался в сон, так и не разобрав, о чем говорили Жарко и Ясна. Но в третий раз он окончательно проснулся и по тягостному молчанию, царившему за столом, понял, что то страшное, чего нельзя было выразить словами, означало отъезд Жарко. Ненад вдруг всем своим существом почувствовал, что Жарко не должен уходить; его охватило ощущение
невыносимой боли; он потихоньку поднялся и слез с кровати. Взрослые за столом не шевелились. Часы быстро тикали, и это тиканье вызывало у Ненада удушье. Он подбежал к Жарко, бросился ему на грудь, зарылся головой в мягкий черный галстук, от которого пахло здоровым мужским запахом — запахом масляных красок и табака, и, задыхаясь от внезапного приступа слез, крикнул:
— Дядечка, не уходи, пожалуйста, не уходи...
Жарко крепко прижал мальчика к бархатной куртке,
и его выразительное лицо наклонилось к нему...
— Ну, ну, не плачь, не плачь.
Часы пробили три. Бабушка встрепенулась, со вздохом встала из-за стола, подошла к стулу, на котором лежал мешок Жарко, и еще раз его осмотрела. При этом она низко наклонилась, так что лицо ее оставалось в тени. Жарко стал помогать Ненаду одеваться. И одновременно рассказывал ему о Праге, о покинутой мастерской, о том, что он повезет его туда после войны. Ненад расспрашивал о Принципе...
— Его били, избили в кровь; кровь лилась у него изо рта, из носа, он потерял сознание. Тогда ему связали руки на спине и потом еще всего скрутили веревками. Бросили на скамью во дворе какой-то казармы; кругом стояли солдаты с примкнутыми штыками. И никто не помог ему, никто не вытер кровь на его лице.
Пока Жарко рассказывал это Ненаду, Ясна отворила кухонную дверь; в саду все словно замерло; в призрачном зеленоватом свете бледный месяц на ущербе опускался за деревья.
Они шли по пустынным улицам, дома по сторонам становились все реже и реже. Жарко вел бабушку под руку, был весел, рассказывал и смеялся от всей души — хо, хо! Ясна с Ненадом шли за ними. Так они пересекли скошенное поле, зашли в молодую кукурузу и достигли Чубурского ручья. На той стороне поднималась освещенная гора; вода в ручье была свинцово- серая, застывшая, словно мертвая. Они двинулись гуськом вдоль ручья по узкой тропинке. От сильной росы у них промокли башмаки. Вдруг Жарко остановился.
— Мы тебя еще немного проводим,— предложила Ясна.
Бабушка ничего не сказала.
— Я спешу, Ясна,— ответил Жарко.
Бабушка молча его обняла. Обхватила его голову руками и с минуту близко, близко на него смотрела.
— Береги себя.
Жарко забросил свой мешок за спину, помахал рукой, перепрыгнул через ручей и сразу исчез в зелени.
Обратный путь был намного дольше. Пели невидимые птицы. Ненад боролся с собой, чтобы не пролить ни одной слезы, плакать не следовало — это могло послужить дурным предзнаменованием.
Дом, пропахший табаком, показался Ненаду пустым. На столе, возле потушенной лампы, стояла большая жестяная коробка, открытая и пустая. Ясна подняла штору и распахнула окно. В коробке осталась сигарета, на столе другая, на полу третья, сломанная. Ненад видит, как бабушка их собирает, бережно кладет в коробку, а коробку уносит и запирает в ящик шкафа. Потом она выпрямляется.
— Да хранит его бог!
Ненад вдруг вспомнил Принципа: избитый, связанный по рукам и ногам, и некому стереть кровь с лица. Гнев овладел им, и он расплакался от сознания своего бессилия. Он устал, был огорчен и возбужден. Скорчившись на кровати, он заснул со страшными мыслями: в руках у него бомбы, они взрываются и выворачивают ему внутренности, по лицу струится кровь, и никто не хочет вытереть ее.
БЕЖЕНЦЫ 1914 ГОДА
Два луча прожекторов медленно, с остановками блуждали по низким и тяжелым кучевым облакам, которые ветер быстро гнал через гребень Топчидерской горы. Прожекторы поминутно освещали и самую гору, и тогда в дрожащем свете возникала из темноты вереница нагруженных повозок, с трудом поднимавшихся в гору. По обе стороны дороги, сгорбившись, молча шли мужчины. Притулившиеся между узлами и тюками женщины пугливо озирались на темную громаду Белграда, окаймленную заревом далекого пожара. Орудия стреляли лениво, с перерывами, словно размышляя. Но взрывы постепенно приближались. Два или три раза гранаты со свистом пролетели над самой горой и разорвались в виноградниках.
Телега, в которой были Ясна, бабушка и Ненад, выехала из-под деревьев на открытый склон горы и покатила быстрее. Ненаду были видны вся Белградская возвышенность с ясно очерченными куполообразными башнями дворца и колокольней Соборной церкви и опоясывающая ее светлая лента Савы и кусочек Дуная. На горизонте, за Белградом, мерцал подожженный тростник. Вдруг орудия проснулись, и началась частая и равномерная пальба. Один из прожекторов нащупал своим светлым лучом дорогу и возле нее домишко: окна заблестели, как расплавленный свинец. Другой прожектор, с Торлака, старался поймать первый и ослепить его. На мгновение два огромных светлых меча скрестились и сразу погасли. Все потонуло в непроницаемом мраке. В страшный момент полного ослепления слышалось только щелканье бичей, крики возниц и мягкий шум колес по грязной дороге.
Жужжание, фиолетовая молния, взрыв и темнота. И где-то в виноградниках еще одна вспышка. Потом ближе, слева. Одну повозку понесло в сторону, под гору. При новой вспышке было видно, как возница, стоя, изо всех сил натягивал вожжи, но и это видение потонуло во мраке. За Белградом снова появился прожектор, пошарил по клубящимся облакам, которые неслись дальше, за горы, и сразу лег на дорогу. Телега с Ненадом добралась до плоскогорья и пошла быстрее. Впереди них катила целая вереница повозок. Дорога была узкая, и они сворачивали на поле, чтобы как можно скорее выйти из неподвижного светлого круга прожектора. По нескольку повозок мчалось в ряд, почти соприкасаясь колесами, а возницы при этом яростно хлестали лошадей. Тут Ненад увидел посреди дороги бесформенную кучу, в которой можно было различить вдребезги разбитую извозчичью пролетку и двух еще бьющихся белых лошадей. Из этой кучи доносился тихий стон. Какие-то люди бежали по полю. Телега проехала дальше. Прожектор снова погас.
Дорога повернула. Миновав едва различимые фруктовые сады, телега въехала в деревню. Перед одним из домов стояла группа солдат и следила за проезжавшими беженцами. Из открытых окон на дорогу падал красный свет. Немного поодаль горел костер из сухих сучьев. Полосу света пересек всадник и спешился возле дома.
РЕСНИК
Все утро они просидели около своих вещей на низменной, затопляемой равнине перед пустой железнодорожной станцией. Солнце кое-где пробивалось сквозь облака; около полудня совсем разведрилось и начало припекать; трава, вещи, животные и люди быстро стали обсыхать. Горели костры, и сырой дым стлался по долине. Крестьяне, шлепая босыми ногами по жидкой грязи, смешанной с навозом, продавали горячую вареную кукурузу. Несколько раз, без какого-либо серьезного повода, возбужденная чьим-то внезапным восклицанием, вся эта толпа, копошившаяся среди разбросанных вещей и горелой соломы, вскакивала и с криками беспорядочно устремлялась к закрытым воротам станции. Но линия оставалась свободной, никакого поезда не было видно. Столпившиеся люди с потными лицами тяжело дышали, пробивались локтями, углы ящиков врезались в плечи, а по ту сторону ограды солдаты с винтовками в руках равнодушно смотрели на давку.
Днем подошел состав платформ, груженных щебнем. Под натиском толпы ворота затрещали. К ограде прижался маленький, тщедушный человечек. На толстом ремне, перекинутом через шею и плечо, висел у него на боку небольшой, но тяжелый ящик, который он придерживал обеими руками. Мужчины перескакивали через ограду. Иные обходили кругом, через поле. Ворота подались. Солдаты отгоняли народ винтовками, останавливали и кричали: «Тише, люди, всем хватит места, эй, люди!» Но все было напрасно — народ продолжал напирать. Женщины и дети кричали, проход сразу был забит стиснутыми телами, и, хотя ворота были открыты, пробраться удалось лишь немногим. Крепко держа Ненада за руку, Ясна стояла сбоку, не решаясь даже попытаться пройти. Ненад видел, как людская волна несет старичка с деревянным ящиком. Ящик мешал ему, задевал за ограду; старик тщетно пытался бороться с толпой, тщетно старался отстегнуть затянутый ремень, который его душил. Непонятно было, почему солдаты не пускали в открытые уже ворота. Какая-то женщина, которую сдавили, вскрикнула и потеряла сознание. Маленький веснушчатый солдатик в широкой шинели, до этого свертывавший сигарету, велел Ясне следовать за ним. И сам понес вещи. Другой солдат, стоявший
на часах в конце ограды, пропустил их. В поезде неожиданно оказалось полно солдат. Втащили вещи, втащили бабушку, Ясну, Ненада. Устроились среди тюков. Веснушчатый солдатик сел рядом с Ненадом и свесил ноги наружу; и только тогда закурил. При малейшем движении щебень сыпался с платформы.
Поезд тронулся, потом стал и двинулся назад. Народ все еще ждал перед сломанными воротами. Двое солдат преграждали проход винтовками. Немного поодаль стоял молодой унтер-офицер с хлыстом в руке, крайне обозленный. Издали видно было, как у него непрерывно двигались губы, но слов нельзя было разобрать. Подошел начальник станции и стал ему что-то говорить. Унтер- офицер продолжал негодовать, словно это доставляло ему удовольствие, нервно расхаживал между двумя ветвистыми деревьями, пожимал плечами. Солдаты все же опустили винтовки. Унтер-офицер остановился в отдалении. Усмехнулся. Но не произнес больше ни слова.
Сдавленный, в первых рядах стоял старичок с ящиком. Опять началась страшная давка. Старичка оттолкнули назад; он зашатался, но снова зацепил ящиком за поваленные ворота, застрял и почти закрыл проход. Те, что шли сзади, ругались, женщины его проклинали. Старик старался высвободиться, но для этого надо было, чтобы задние хоть немного подались назад. Так продолжалось несколько минут. Молодой унтер-офицер вдруг перестал усмехаться. Лицо его налилось кровью, он что-то крикнул. Но так как никто не послушался его приказа, он взмахнул над головами хлыстом. Старичок оказался ближе всех; удар пришелся ему по лицу, меховая шапка слетела (блеснули редкие, седые волосы); старик поднял руку, пытаясь защитить лицо, по которому, поднявшись на цыпочки, с остервенением хлестал унтер-офицер; попало и тем, кто стоял за стариком; они немного отступили, и освободившийся ящик отцепился. При падении приоткрылась крышка, и по земле рассыпались деревянные колодки сапожника. Народ ринулся в ворота, топча старика. Поезд уже тронулся. Опоздавшие бежали, пытаясь влезть на ходу, потом, еле дыша, останавливались и смотрели на катившиеся мимо них вагоны. Ненад, бледный, дрожал всем телом. Ясна, стиснув губы, прижимала его к себе.
— Как скоты,— проговорил маленький веснушчатый солдатик,— убили человека.
Эти слова как ножом полоснули Ненада по сердцу; у него похолодели руки и ноги. Солдатик продолжал ругаться. Ненад почувствовал к нему необычайную нежность; он понял, что их сближает общее чувство омерзения.
А тем временем поезд, пыхтя и дымя, громыхал по высокой насыпи среди пожелтелых кукурузных полей, среди поределых, побуревших лесов и волнистых лугов, на которых торчали стога сена.
НОЧЬ
В долине, по которой среди одиноких тополей, усеянных грачами, медленно полз поезд, сгущался туман и стлался над водой длинными голубовато-серыми прядями. Из паровоза валил черный дым с искрами. Кружась, они подымались высоко вверх, а затем дождем сыпались на вагоны и на людей, скорчившихся на камнях. Вуаль на шляпе Ясны была прожжена в двух местах. У веснушчатого солдатика загорелась пола шинели. Глаза у всех были утомлены и слезились. Пробегали станции с красными и зелеными фонарями, доносился мелодичный звон сдвоенных ударов колокола. На маленькой станции им попался встречный поезд, который вез орудия и моторную лодку. Возле нее, освещенные карбидной лампой, стояли два матроса, приземистые, с большими красными помпонами на круглых бескозырках. Их появление воодушевило всех. Люди стали махать шапками: «Да здравствуют французы, да здравствуют французы!» Один из них курил трубку. Вынув ее изо рта, он помахал ею в знак приветствия. Поезд тронулся. Маленькие французы со своей лодкой исчезли во мраке.
— Вот это народ! — сказал задумчиво веснушчатый солдатик, укрывая Ненада шерстяным одеялом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67


А-П

П-Я