Януш ответил отрицательно:
— Никогда не заглядывали.
Он привык ни о чем не спрашивать. И раньше-то он не отличался любопытством, а сейчас тем более. Геленка заняла одну из комнаток наверху и спускалась вниз или приходила, что Януша тоже почти не интересовало, только к обеду.
Присутствие Геленки за столом сначала тревожило Януша. Он не мог привыкнуть к ее красоте. Особенно сходство Геленки с Юзеком Ройским мешало ему спокойно с ней беседовать; каждое ее слово, каждая улыбка будили в нем давно забытые сны. Но и к этому он привык спустя несколько дней.
Глядя в ее ясные, с косым разрезом глаза, Януш вспоминал скорее фразу, услышанную в горах: «Ты уж никогда не будешь с ними», чем прежние времена. Разумеется, он тогда не мог быть с ними. Но, заметив, что Геленка не такая, как в те времена, веселая, гримасничающая, что она может быть ему сестрой в грусти в разочаровании, в беде, он почувствовал к ней горячую симпатию. Она была теперь не так красива, как несколько лет назад, но стала как будто более близкой. Огромную разницу в возрасте, которая существовала между ними, как-то сгладила общая беда. Поэтому немного погодя Януш обнаружил в себе какие-то перемены.
Хотя Януш с самого начала войны, пожалуй, еще раньше, после возвращения из Испании и Рима, постоянно пребывал в какой-то прострации — состоянии духа, которое легко определить словами «ни к чему»,— он все же вскоре почувствовал, что с приездом Геленки многое изменилось в Коморове. Изменилось самое главное — настроение. А если меняется настроение, то меняется и все остальное. Не ощущалось уже вялой меланхолии, которую распространял вокруг себя Януш и которой подчинялись его домашние. Что-то происходило в доме. Януш не знал, в чем причина — в красоте ли Геленки или попросту в ее молодости. Иные жизненные интересы были той новью, которую внесло в его дом присутствие девушки.
И в себе самом заметил Януш некоторую перемену. Словно бы пробуждение чего-то нового. Словно бы слабой тени надежды. А может, все это и обойдется — и с войной, и вообще со всем человечеством?
Когда они сидели втроем за обедом, Янушу достаточно было взглянуть на золотую прядь, вьющуюся надо лбом «малышки», на луч света, преломлявшийся в витках этой пряди, на отблеск осеннего дня, отраженный в ее зрачках, чтобы почувствовать эту перемену. Порой ему казалось, что нет войны, нет чудовищных зверств гитлеровцев, которые этой осенью бесчинствовали вовсю, а есть только осеннее солнце, осыпающее светлыми бликами косу девушки. Януш почти не разговаривал с Геленкой. Слишком поглощенный работами в теплицах и строительством нового крыла оранжереи, он обычно перебрасывался лишь несколькими словами с Ядвигой: отправлено ли то или это? Кто поедет в Сохачев и не надо ли ехать в Варшаву?
Но Ядвига не дала себя обмануть этим безразличием. Как-то она спросила:
— Чего ты так теряешься за столом? Януш только пожал плечами.
— Je t'embete, oui1,— мрачно произнесла Ядвига и вышла, громко хлопнув дверью.
«Только этого мне еще не хватало»,— подумал Януш. Однако вечером, за ужином, он вспомнил:\
— Я видел вас когда-то в горах, на Хале Гонсеницовой. Геленка внимательно посмотрела на него.
— Когда вы нас видели, дядя? — спросила она.
— Перед самой войной. Ты была с Анджеем и еще с каким-то чернявым пареньком...
— Это был Бронек.
— Вы шли ?
— Да. Анджей хотел сделать сюрприз, не говорил нам, какой вид открывается с Кшыжны...
— А это великолепный вид.
— Целая панорама.
— Вероятно, это была для вас большая неожиданность...
— Да,— как бы собираясь с мыслями, проговорила Геленка,— но, собственно, по пути туда я пережила большую...
— Какую?
Геленка вдруг оживилась. Януш никогда ее такой не видел. Сначала это его озадачило, потом он все понял. В страшные годы оккупации та экскурсия была для девушки светлым воспоминанием, единственным событием, к которому хотелось мысленно возвращаться,— та пешая прогулка с братом и его другом, который наверняка именно тогда стал ее возлюбленным.
— Удивительно приятная была прогулка,— сказала она, улыбаясь и словно бы отбрасывая вдруг всю свою серьезность — серьезность конспиратора, человека, который так много знает.
«Интересно, носит ли она при себе цианистый калий?» — невольно подумал в этот момент Януш.
— Удивительно приятная была прогулка,— повторила Геленка, глядя мимо Януша в окно, словно видела там пройденный тогда путь.— Ведь мы шли пешком... Бронек всегда говорил: «Мы шли пешком от Кракова до Закопане», но это было не совсем так. Мы доехали до Мыслениц автобусом... и только потом двинулись до шоссе.
— Долго шли? — поинтересовался Януш.
— Три дня,— ответила Геленка и, взглянув на Януша, со вздохом добавила: — То были самые счастливые дни в моей жизни.
— И какой вас ждал сюрприз?
— Мы не пошли по шоссе прямо до Кликушовой, а свернули. Я никогда не была в Рабке и не знала, красиво там или нет. А вы бывали когда-нибудь в Рабке, дядя? — спросила она с внезапным любопытством.
Януш испытующе посмотрел на нее. Геленка изменилась до неузнаваемости, казалось, это была другая девушка. Ее восхитительные черты утратили скованность — улыбка озарила их изнутри. Она слегка выпячивала красиво очерченные губы, у глаз сбежались мелкие" морщинки, и на щеке снова появилась ямочка, которая некогда придавала ей столько очарования.
— Нет, никогда не был,— ответил он.— И что же ты там нашла особенного?
— Ах, это была такая неожиданность, когда мы подошли к старому костелу. Я совершенно выдохлась и рухнула, как колода, под первым попавшимся деревом. Я видела, что деревья там старые и раскидистые, но не заметила, до чего же огромные...
— Ты, должно быть, утомилась. Жуткое дело — столько протопать пешком...
Януш старался изъясняться в стиле Геленки, между тем она забыла о своих обычных словечках и выражалась очень литературно. Это поразило Януша.
— Деревья как деревья,— продолжала девушка.— Но когда я взглянула на костел, то онемела от восторга; только схватила Бронека за руку и воскликнула: «Взгляни, взгляни...»
— Это деревянный костел?
— Из лиственницы. Но когда его видишь словно присевшим среди могучих, высоких лип и ясеней, он кажется совершенно нереальным. Точнее, он построен не из дерева, а из чего-то другого. Попросту чудится, что весь из шелковых полотнищ. Ты будешь надо мной смеяться, дядюшка...— вдруг заколебалась Геленка,— будешь презирать меня. Ведь я действительно ничего не видела. Но все-таки мне кажется, что этот костел потрясающе прекрасен. Всюду был бы прекрасен.
— Наверняка,— поддакнул Януш, упиваясь чудесным преображением Геленки.— Наверняка. Эти сооружения очень красивы.
— И не в смысле каких-либо архитектурных красот, по крайней мере, так говорил Бронек, а с точки зрения красоты фактуры,— продолжала Геленка.— Бронек был помешан на этой красоте фактуры. Он обо всем говорил так. И о костеле в Рабке, и о ясенях возле Кликушовой... Его восхищала фактура. Он говорил, что лишь Константен Гиз умел передать красоту фактуры. Вечно ссылался на этого Гиза.
— А ты когда-нибудь видела рисунки Гиза?
— Ведь я же ничего не видела, дядя,— произнесла Геленка, заметно сникая.
— И Анджей был с вами? — чуть ли не с ревностью спросил Януш.
— Был.
— Не поехал тем летом на каникулы в Пустые Лонки?
— Ах, нет,— сказала Геленка уже с суховатой язвительностью.— Его возлюбленная как раз вышла замуж. А ее супруга посадили в каталажку... Боялся соблазна.
Она цинично усмехнулась. Януш смутился.
Жермена захихикала. Торжествующе взглянула на Януша, точно хотела сказать: «Видишь, каковы эти детки». Но промолчала.
Януш уставился в тарелку, чувствуя, как у него сжимается сердце. И лишь немного погодя пробормотал:
— Ты недобрая, Геленка.
— Никто не велит мне быть доброй. И уж от того, что творится вокруг, вряд ли подобреешь, — довольно резко проговорила девушка. Злая усмешка не сходила с ее лица.— Анджей — тот добрый. Он был так забавно влюблен в простую девушку, проще которой не найдешь на целом свете.
— Все-то ты знаешь, Геленка,— заметила несколько задетая Ядвига.— И помнишь, что было четыре года назад. А почему нельзя любить простых девчат? — добавила она спустя минуту.
Геленка ничего не ответила. Она ушла к себе в комнату и в тот день уже не спускалась вниз.
Так коротали они дни в невеселых разговорах или в еще более суровом молчании. Только недели через три Януш осознал, как жаждет он, чтобы это молчание продолжалось вечно. И полные разногласий застольные беседы, и этот шорох в мансарде — признак жизни на верхотуре, которая прежде всегда пустовала, а теперь была обитаема. Он не хотел признаться самому себе, что этой осенью, когда новости одна хуже другой приходили не только из Варшавы, но и из Сохачева, сердце его наполняло удивительное чувство гармонии, какого он давно не испытывал. Януш лицемерно приписывал все добрым вестям с фронтов. Впрочем, это не мешало ему следить за каждым шагом Геленки.
Постепенно он убедился, что ее пребывание в Коморове вовсе не связано с бегством из Варшавы. Смекнул, что Геленка здесь, на месте, выполняет какое-то задание. Она совершала далекие прогулки по направлению к Сохачеву, но ходила и в противоположную сторону, к лесам. Януш видел ее однажды прохаживающейся по аллее в обществе какого-то юнца. Это его сердило. Как ему казалось, его злило слишком неосторожное поведение девушки.
— И это они называют конспирацией! — сказал он как-то Ядвиге.
Экономка испытующе поглядела на него и, пожав плечами, вышла. Яыушу не понравилось это молчание.
— А, пусть называют как хотят,— проворчала она, когда он в другой раз повторил ей свои наблюдения.
В Коморове ни для кого не было тайной, что в лесу под Броховом, за Кампостом, обосновались партизаны. Отряд, ближе всех находящийся к Варшаве, но как будто весьма активный.
Януш подумывал, что Геленка выполняет роль связной между отрядом и Варшавой. Однако потом он убедился, что это не так.
В конце октября стояли теплые, солнечные дни. Лес, казалось, был отлит из меди. По утрам чистое, сапфировое небо подымалось из предрассветной мглы.
Чувство гармонии нарастало. Януш находил в себе силы преодолевать все преходящее. Взирал на события как бы с высоты. И в то же время он знал, что скоро все эти чувства будут в нем подавлены. Решил сочинить что-нибудь. Сидел теперь по утрам за столиком, что-то писал и зачеркивал.
В то утро он тоже сидел часа два. Устал. Решил немного поработать в оранжерее. С радостью вышел во двор, оставив листки на столе.
Когда он уже был в теплице, Игнац доложил, что его непременно хотят видеть какие-то бабы.
Януш был несколько раздосадован.
— Какие бабы? Что за бабы?
— А это, сударь, бабы из леса, из-за Брохова.
— Что им надо?
— Они, сударь, из Люцины.
— Из Люцины? Что это значит?
— А это деревня такая есть,— сказал Игнац.— В глубине леса. Сами понимаете, сударь...
Игнац многозначительно подмигнул. Януш знал, что Игнац тайком в овине слушает радио и почитывает газеты. Поэтому сразу догадался, о чем он ведет речь.
«Люцина,— вспомнил Януш,— деревня, лежащая глубоко в пуще. Полностью контролируется партизанами».
— Ну так зови этих баб,— сказал он, сдаваясь.
Вошли две женщины, высокие, загорелые, громкоголосые. Какие-то удивительно смелые и очень симпатичные. Януш улыбнулся, только увидев их. Та, что повыше ростом и постарше, подождала, пока Игнац вышел из оранжереи, и начала без всяких предисловий:
— Мы пришли сюда, благодетель, с просьбой.
— Это не наша просьба,— добавила младшая.
— А чья?
— Да тех, из леса,— без смущения сказала старшая.
— Что вам нужно? — холодно спросил Януш.
— Да у них, благодетель, теперь есть два англичанина, а столковаться с ними невозможно.
— Значит, я должен пойти к тем, из леса? И служить им переводчиком?
— Просили, чтобы сейчас же, а то им очень некогда. Надо этих англичан поскорее отправить, что ли... А столковаться с ними — ни в какую!
— Но ведь это далеко, чертовски далеко.
— Безделица для таких ножек, как ваши. Километров двенадцать будет... Только они просили, чтобы вы непременно пришли пешком. Ведь бричка да конь и все такое прочее могут навлечь... Ей-ей, недалеко, двенадцать...
— Да что ты болтаешь,— перебила младшая,— до Люцины восемь, а там еще два-три...
— Надо в обход, не через деревню. Так что будет километров тринадцать... Часа два ходу.
— Но как же я туда попаду? — спросил Януш, раздосадованный.
— А мы вас проводим. За этим и пришли.
— Значит, я прямо сейчас должен собраться и идти?
— Выходит так, благодетель. Пока еще тепло и солнышко светит. Мы пойдем впереди...
— Чтобы не навлекать...
— А вы следом. Мы будем оглядываться, поспеваете ли за нами.— Бабы засмеялись. Януш почувствовал себя задетым.
— Не бойтесь,— сказал он,— ноги у меня еще сильные.
— Так мы межами, межами. Прыг-скок, словно зайчишки...
— Сюда-то мы шли, пожалуй, не более часа.
— Ну так и я пойду межами,— улыбнулся Януш.— Надо только взять какой-нибудь еды. Ведь это займет целый день.
— Не стоит, благодетель, там вас покормят. И у нас в Люцине перекусите. Не стоит нагружаться.
Януш уже давно не был в чистом поле. Он бодро шагал теперь за двумя веселыми бабами; они шли легко, как цыганки. Сперва у него чуть-чуть захватило дух, так стремительно двинулись они вперед. Бабы оглядывались на него и подталкивали друг друга локтем, словно это была какая-то любовная игра. Смешно ему было мчаться так вдоль межи, «прыг-скок, словно зайчишки», вдогонку за женщинами. Во всей этой осенней безмятежности он уловил вдруг новый, давно забытый оттенок сердечности или дружелюбия, нечто отрадное и прекрасное.
Мышинский не объяснил, куда направляется, но Геленку и Ядвигу, встретившихся ему в саду, слегка встревожило упрямое выражение его лица. Януш миновал их, ничего не сказав, и направился к лазу, пробитому в каменной ограде сада; вышел в поле. Когда обернулся, увидел, что обе женщины стоят в проломе стены и смотрят ему вслед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82