Колышко бывал у них в доме, хотя приходил обычно к Оле. Она пела какие-то там песни на его слова. Но Франтишек не очень-то в этом разбирался, и их знакомство, пожалуй, сводилось к тому, что они раза два обменялись рукопожатием. Теперь Керубин встретил его как старого знакомого.
— Пан Голомбек,— заговорил он торопливо,— прошу вас, умоляю вас проехать немного вперед, там, всего в нескольких шагах отсюда, раненая, надо ее доставить в Седльиы. Это Вычерувна, известная актриса.
Второй мужчина был какой-то молодой актер. Он только повторял последние слова Колышко.
— Известная актриса...
Он был испуган до потери сознания. Большие голубые глаза его вылезали из орбит.
Франтишек старался овладеть собой.
— Простите, я не один, со мной жена и дочь, я должен дождаться их.
— Но, пан Франтишек,— сказал Керубин,— время не терпит, надо спешить, Вычерувна потеряла много крови. Довезем ее до ближайшего перевязочного пункта, и вы тотчас же назад. Прежде чем ваши дамы подойдут, вы уже вернетесь.
— Уже вернетесь,— точно эхо, повторил голубоглазый актер.
— Взгляните, движение утихло.
Действительно, движение на шоссе утихло. Беженцы, согнанные с дороги пикирующими самолетами, еще не успели возвратиться на белую ленту шоссе, а машины куда-то разъехались, что ли (молодой актер произнес «что ли», отвечая на какие-то свои мысли); в отдалении, там, где лента дороги подымалась на пригорок, виднелось несколько перевернутых автомобилей и торчащие вверх ноги убитой снарядом лошади. Машины дымились, видно, туда угодило всерьез.
Голомбек не успел даже как следует собраться с мыслями. Колышко попросту заставил его занять место за рулем. Садясь в машину, Франтишек оглянулся, ища жену и дочь. Но Оли не было. Может, она еще лежала на картофельном поле или подальше ушла? Он торопливо осмотрелся по сторонам. И вдруг заметил Геленку. Она была совсем уже близко и в удивлении остановилась, увидев, что отец садится в машину с чужими людьми.
Голомбек успел только махнуть ей рукой. Это движение его маленькой пухлой ладони означало: «Ждите». Но могло так же означать и «До свиданья». На самом же деле оно означало — но тогда этого еще никто не знал — «Прощайте».
Они проехали — Голомбек даже сам не заметил как — километра полтора. У дороги, под кустом ивняка, лежала Вычерувна. Она была бледна и страшно напугана. Ее большие глаза казались сейчас еще больше, чем на сцене. Молодой актер, как две капли воды похожий на того, который сопровождал Колышко, поддерживал актрису под руку и крепко стягивал белый платочек, которым была перевязана ладонь Вычерувны.
— Садитесь, садитесь, — торопил Колышко,— едем в Седльцы!
— Как это в Седльцы?— попытался запротестовать Гол ом-бек.
— Ну да, ведь ближайший перевязочный пункт наверняка в Седльцах.
— А где же рана? — совсем растерянно спросил Голомбек, оглядываясь на входивших в автомобиль.
Вычерувна не ответила. Молча показала на перевязанную руку.
— Постойте, постойте,— воскликнул Голомбек,— так вы ранены только в руку?
— Только!
Оба молодых актера казались крайне возмущенными.
— Пожалуйста,— сказал один из них,— поезжайте побыстрее. Вычерувна потеряла много крови.
— В руку попал осколок снаряда.
— Пан Франтишек, дорогой,— умоляюще и торопливо говорил Колышко,— дорогой пан Франтишек, поезжайте. Ведь вы же хотите поскорей вернуться? Сейчас же вернуться, правда? Так поезжайте же, пан Франек, дорогой!
Голомбек подумал: пожалуй, верно — чем скорей он избавится от раненой актрисы, тем скорее вернется за Олей и Геленкой. Он нажал на газ.
Очень скоро, миновав сожженные машины и убитую лошадь, они выбрались из толпы беженцев и поднялись на взгорок. Оттуда открывался вид на предместья Седльц. Они были охвачены огнем, и столбы густого черного дыма вздымались ввысь, прямо в голубое и чистое небо сентябрьского утра.
У шоссе горели железнодорожные склады. Судя по черному дыму, там был керосин либо бензин. У железнодорожного переезда сгрудились повозки и автомобили, грузовики и кавалеристы. Теснота была такая, что не повернуться. Голомбек, надеясь как-нибудь прорваться, вломился в самую гущу машин и повозок. Лошади пугались и вставали на дыбы, грозя смять кузов автомобиля. Голомбек держал баранку, словно во сне, к тому же сегодня он ведь и не спал всю ночь. Не знал, что с ним творится.
Когда они стояли в толчее, ему вдруг вспомнился Апджеи. Что с ним? Где он? Франтишек думал нагнать его у бабки, но у бабки его не было. Наверно, отправился в Пустые-Лопки.
И тут его осенило: ведь именно здесь, у переезда, поворот налево — в Пустые Лонки. Будь что будет, они поедут в Пустые Лонки.
Голомбек попытался выбраться из этой неразберихи. Но водитель он был не очень умелый и нарвался на скандал. То ли он врезался в какую-то повозку, запряженную парой коней, то ли повозка эта врезалась в его машину, только за стеклом вдруг показалось взбешенное лицо сержанта. Он ехал в той повозке. Видно, взобрался на нее где-то между Варшавой и Седльцами.
— Выходите сейчас же из машины,— сурово сказал сержант.— Вылезайте немедленно. Понятно?
Голомбек не знал, что делать. Почему этот сержант велит ему выходить?
— Вылезайте немедленно!— повторял сержант вне себя от бешенства и, видимо, потеряв способность соображать: ведь в этой сутолоке невозможно было даже отворить дверцу, не то что выйти из машины. Наконец, если бы даже Голомбек и вышел, это ничего бы не дало повозке, в которой ехал сержант. В лучшем случае он мог бы перебраться в лимузин, но это, кажется, не приходило ему в голову. Он совершенно обезумел.
Двое молодых актеров молчали, потрясенные. Колышко попытался вмешаться, прибегнуть к лести.
— Пан подхорунжий,— сказал он, хотя прекрасно разбирался в звездочках.— Пан подхорунжий, а зачем водителю выходить? Что это вам даст?
— Немедленно вылезайте!— орал сержант с пеной у рта.— Смотрите, что вы натворили! Коня мне обезножили!
Но лошадь, словно демонстрируя, что ноги у нее в полном порядке, вдруг прянула в сторону, оборвав постромки. Сержант схватил ее за морду, лошадь вырвалась и стала бросаться из стороны в сторону, ломая повозку. Встав на дыбы, конь занес передние ноги над крышей «бьюика».
Вычерувна закричала, как безумная, даже сержант испугался ее крика. Это был отнюдь не театральный, не деланный крик, а самый что ни на есть настоящий, ничем не напоминающий вопли Электры или Балладины.
Сержант схватил коня за холку и пригнул его к земле. Жеребец задними ногами ударил еще несколько раз в передок повозки и успокоился.
— Сержант,— кричала Вычерувна, которая вполне разбиралась в чинах,— сержант, как вы смеете? Я ранена, еду в госпиталь, пропустите меня!
Сержанта вдруг как подменили. Он увидел кричащую женщину, взглянул на нее через окошко и вдруг проникся уважением.
— Поезжайте в Седльцы,— сказал он,—в госпиталь поезжайте. Нельзя женщину оставлять без помощи.
— Легко сказать,— успокоился Колышко.— Как же ехать?.. Между тем сержант, вдруг очутившийся на подножке «бьюика»,
принялся покрикивать на окружающих:
— С дороги, господа, с дороги, здесь раненая женщина... Каким-то чудом повозка исчезла с глаз сидящих в автомобиле,
громкие окрики сержанта заставили потесниться и остальных.
— Назад, сдай назад! — кричал сержант Голомбеку.— В сторону давай, в сторону. Стоп!
И вот так, командуя перепуганным, взмокшим, как мышь, Голомбеком, сержант постепенно вывел машину на такое место, откуда можно было свернуть на проселочную дорогу.
«Ну, теперь в Пустые Лоики,— решил про себя Франтишек.— Оля и Геленка как-нибудь туда доберутся. Только бы до Пустых Лонк».
Но тут вдруг один из молодых актеров наклонился над Вычерувной.
— Пани Янина, Езус-Мария, что с вами!
— Опять хлынула кровь,— совсем не театральным голосом сказала Вычерувна.
— Плохо дело! — отреагировал Керубин на возглас Вычерувны, а также на то, что Голомбек решительно остановил машину у проселка.
— Ну, теперь выбирайте,— сказал Голомбек,— здесь выйдете или поедете со мной на север?
Все онемели.
Один из актеров попытался запротестовать:
— Вы разве не слышите, у Вычерувны открылась рана!
— Меня это уже не касается,— с неожиданной, неосознанной решимостью заявил пан Франтишек.— Я еду на север. Там мои дети.
Пассажиры молчали. Вычерувна, побледневшая еще больше, была близка к самому настоящему обмороку. Актеры исподлобья поглядывали друг на друга, даже Керубин лишился дара речи.
И только сержант, все еще стоявший на подножке, просунул голову в машину и, с беспокойством поглядывая на побледневшую актрису, вдруг обрушил всю силу своего унтер-офицерского голоса на бедного пана Франтишека.
— Вы что, рехнулись? О чем вы думаете! На север... на север?! Да ведь они с севера идут, эти гитлеры проклятые... Куда? Куда?! Куда?! — заорал он, заметив какую-то повозку, которая тоже катила в северном направлении. Но повозка с грохотом умчалась.
— Вот видите,— упавшим голосом сказал Франтишек.
— Ничего я не вижу, только знаю, что ату телегу обстреляет немчура. Вы-то еще ничего не видели,— многозначительно добавил сержант,— а я уж повидал. Под Лодзью мы лежали в поле, а они как начали с самолетов... Ну, будет зря болтать: поворачивай к югу...
Тут уж не выдержал Колышко.
— Отсюда на юг не проехать. Надо на Брест.
— Ладно, на Брест, так на Брест.— И сержант открыл левую дверцу машины.— Эге, да здесь и для меня место найдется,— сказал он, садясь на корточки в ногах у Вычерувны.— Ну, давай, гони, объезжай Седльцы, чтобы миновать пожары, и прямиком на Брест.
— Послушайте,— дрожащим голосом сказал Франтишек,— я жену оставил на дороге.
— Не беспокойся,— с явной издевкой ответил сержант,— вексель и жена всегда найдутся. И только попробуй, сукин сын, не поехать!
Вдруг дверца машины с правой стороны отворилась, и один из молодых актеров выпрыгнул на дорогу. Через минуту он исчез в толпе.
— Видали героя? — засмеялся сержант и добавил уже мягче, подталкивая Голомбека револьвером в затылок: — Ну, поехали, поехали, красавчик, жми, пока бензин не кончится.
— Ради бога, поезжайте поскорее,— безжизненным голосом произнесла Вычерувна.
Голомбек подчинился приказу вооруженного сержанта.
III
Войдя в столовую, Анджей и Ромек увидели за столом Ройскую и Спыхалу. Яркий свет лампы разливал вокруг спокойствие, поразившее Анджея. Мирная, обжитая комната, стол с еще не убранными синими тарелками, хлебные крошки на скатерти,— все это принадлежало тому, «тихому» миру, с которым он простился там, под кленом. Щуря глаза, Анджей без тени удивления поздоровался с Казимежем. Свет лампы падал прямо на пани Ройскую, высвечивая морщины на ее стареющем лице и ясные, янтарного цвета глаза. Она слушала Спыхалу с необычайным вниманием. Тот говорил очень медленно, словно с трудом объяснял Ройской, почему вернулся. Ясно было, что одновременно объяснял и самому себе. Выглядел он очень усталым. Не присаживаясь к столу, Анджей неожиданно вмешался в разговор.
— Но ведь это вполне понятно,— сказал он Казимежу,— что вы вернулись. И наверняка хотите вернуться в Варшаву? Мы тоже.
Ройская взглянула на Анджея. Ее удивило возбужденное состояние юноши.
— Хочешь простокваши? — спросила она.— Мы уже поужинали, но простокваша в буфете стоит. Поешь и ты, Ромек.
Анджей нашел в буфете горшочек простокваши, налил по стакану себе и Ромеку. Они уселись за стол.
— Послушайте, что рассказывает пан Спыхала,— сказала Ройская.
Спыхала бегло взглянул на нее. То, что он тут рассказывал, предназначалось только для Ройской. Ему вовсе не хотелось продолжать при мальчиках.
В то же время он внимательно слушал Анджея.
— Чего уж там,— говорил молодой Голомбек.— Здесь мы ничего не высидим, мы с Ромеком решили ехать в Варшаву.
Анджей все больше раздражал Ройскую. Она повернулась к Спыхале:
— Шофер, который вернулся, рассказывал про вас удивительные вещи...
Опустив глаза, Спыхала вертел в руках подставку от столового прибора. Разговор этот был ему явно не по вкусу. Анджей замолчал, глядя на бывшего учителя. Ему казалось, что тот чего-то стыдится.
— Те удивительные вещи,— сказал Спыхала как бы через силу,— длились недолго. Для литературы это, возможно, интересный факт, но — это надо констатировать — литература бесполезна в такие напряженные моменты. Пахать — это хорошо лишь у Реймонта.
Анджей не понимал, о чем говорит Спыхала, но почувствовал: в его словах кроется что-то важное.
Казимеж решительно поднял глаза и обратился теперь прямо к Анджею:
— Тот старый крестьянин, у которого я пахал, сказал мне: «Вы никогда ничего не сможете сделать, если не будете в самой середке...»
— В самой середке? Что это значит? — наивно спросил Анджей.
Ромек коснулся руки Анджея, как бы удерживая его от этого вопроса.
Спыхала не ответил. А Ройская улыбнулась и, как всегда, слегка запинаясь, сказала:
— Этот крестьянин был прав, пан Казимеж.
Но Спыхала все молчал, не зная точно, чего можно ожидать от Анджея. Временами он побаивался этого парня, который знал о нем больше, чем надо. И мог скомпрометировать ею в глазах Ройской, а то и еще в чьих-нибудь глазах.
— Мне тоже кажется,— продолжала пани Эвелина,— что ничего нельзя сделать, оставаясь в стороне. Надо быть «в середке», если хочешь чего-то добиться.
— Наше положение настолько сложное,— серьезно сказал Спыхала,— что сейчас даже трудно сказать, что именно надо делать и где надо быть. Пе исключено, что даже разговор о необходимости что-либо делагь является сейчас безумием. Все попытки установить истину сведены на нет. Мы лишены какой-либо возможности...
— Но все-таки не возможности мыслить,— очень убежденно сказала Ройская.
Спыхала взглянул на нее внимательно. Кажется, даже с удивлением.
«Она теперь совсем иная, чем в ту войну»,— мелькнуло в его мозгу, и он на минуту задумался. Поймал себя на сентиментальных воспоминаниях о былых беседах с Ройской и тут же заставил себя вернуться к действительности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82