— закричал чернявый.— Посидим здесь еще немного — и землю грызть будем. Фриц того и гляди припрется...
— Да вы что, вы что? — выдавил Антек, с трудом возвращаясь к действительности.
— Собаки ночью за лесом лаяли, вон в той стороне,— указал Вилек.— Ступай, Голомбек, погляди, нет ли там чего. Может, молока раздобудешь или еще чего-нибудь, а?
— И верно, слетай, Голомбек, в ту сторону.
Голомбек не очень-то мог «летать», так как основательно стер ноги, но все же пошел в указанном направлении. Хотя было еще очень рано, и ночь была холодная, воздух уже предвещал жару. Неимоверно обильная роса отягощала листья высоких папоротников и сверкала в густых зарослях брусники и черники. Твердые листики ягодника, кое-где уже зарумянившиеся, блестели, как стекло. Пробираясь сквозь лесную чащу, Антек ловил себя на странном чувстве, что он пробуждается от неприятного сна. По мере того как он шел вперед, знакомое каждому ощущение, что ты уже видел когда-то этот пейзаж, эти деревья и эти заросли, переходило в уверенность, что он попал в знакомые места. Он прибавил шагу, забыв о стертых ногах, а когда среди редких сосен начала просвечивать поляна, вернее, поле,— побежал. Выйдя на опушку, он остановился как вкопанный и глубоко втянул воздух. Да, перед ним была знакомая и такая спокойная сейчас картина. Поле, начиная от леса, веером спускалось вниз, покрытое побуревшими плетями картофельной ботвы, а внизу белой полосой тянулось знакомое шоссе. За шоссе виднелись хата и постройки, хата была низкая, но большая и чистая; из нее как раз вышла высокая, прямая, как натянутая струна, девушка.
— Анелька, Анелька! — закричал Антек, сознавая, что крик не долетит до женщины, и даже сам удивился звучанию своего голоса — такая в нем была радость и страх. Еще минуту назад он думал, что просыпается, узнавая знакомые предметы, а сейчас ему показалось, что все это опять во сне и сон такой приятный — привиделось вновь обретенное детство. И тут же стало страшно, что крик его развеет эту картину и снова останутся только страх, боль в ногах, усталость и невероятная бессмыслица войны.
— Анелька, Анелька!—повторил он уже еле слышно; повторяя это имя, он даже не хотел окликнуть ее, а только сам себе называл явление, которое видел перед собой.
Хата бабки не исчезала, оставаясь реальностью, но такой же реальностью была и война: откуда-то издалека — не с востока и не с севера — донеслись раскаты артиллерийских залпов.
Антек побежал с холма по картофельному полю, спотыкаясь и кувыркаясь, как заяц, и все твердил имя бабкиной воспитанницы. А Анеля тем временем вышла за ворота и, держась в тени двух вишен, стоящих у плетня, встала на шоссе и, прикрыв глаза от солнца, смотрела то в одну, то в другую сторону. На картофельное поле она, конечно, даже не взглянула. И обернулась только на топот солдата, который бежал к ней, спотыкаясь. Она вздрогнула, насторожилась и зашла за плетень, как будто это могло защитить ее.
Антек подбежал к плетню и, тяжело дыша, ухватился за него:
— Анелька! Не узнаешь?
— Антек! — помолчав, воскликнула та.— Господи! Откуда ты здесь?
— Стою с товарищами в лесу!
— Езус-Мария, а родители только что уехали...
— Чьи родители?
— Да твои же! С Геленкой. Минут десять, ну, пятнадцать... На автомобиле. Выехали в полночь из Варшавы, хотели до свету в Пустые Лонки добраться. Но тут отцу стало плохо, тетка их не пустила (старую Голомбекову она называла теткой), ну и провозились. Всего каких-то десять минут...
— А зачем они туда поехали?
— Ты что, не знаешь? Все же бегут из Варшавы...
— Как это все?
— Ну, может...
— И Варшаву не будут защищать?
—- А я почем знаю? По шоссе народ так валом и валит... Пани Оля говорила... А тут спокойно, потому как проселок...
— Зачем же они в Пустые Лонки поехали?
— А я почем знаю? Не знаю... Бегут люди, только бы куда-нибудь убежать. Еврея из Острува на шоссе убили... К нам ехал.
— Бабка спит? — спросил Антек, лишь бы что-то сказать, лишь бы прервать этот невероятный сон. А потом снова затвердил: — Родители уехали... Родители уехали...
Вся эта история почему-то встревожила его, хотя оснований для беспокойства, вообще говоря, не было.
— Значит, отцу плохо стало? — обратился он к Анельке, их од я в хату.
— Да. Потому и провозились. Пани Оля решила укол сделать, а вода для иглы все не закипала. Поздно уже выехали, наверно, только сейчас до большого шоссе добрались, а тут того и гляди самолеты нагрянут...
— Кто машину повел?
— Отец.
— Новая машина?
— Новая. Легковая.
— Боже ты мой! — И у Антека вновь защемило сердце.— А Геленка?
— Геленке что — она как ребенок. Веселая, смеется...
— Смеется?
— Лучше уж пусть смеется, чем плачет. Пани Оля — та все плакала.
Антек посмотрел на Анельку.
Она стояла перед ним, прямая, как струна, грудь девичья — никак не дашь ей ее лет. Антек подумал: «А ей ведь уже за тридцать...— И тут же разозлился на себя.— Черт знает что за мысли в голову лезут... в такую-то минуту!»
И, обращаясь к Анельке, сказал:
— Дай мне молока, что ли, или еще чего-нибудь. Меня там, в лесу, два дружка дожидаются.
— Молоко есть,— сказала Анелька,— да родители твои консервов оставили...
Бабка еще лежала в постели. Она едва понимала, что творится вокруг. Только что Франтишек с женой и дочкой (графиню какую-то из нее растят!) явились и исчезли, а теперь вот старший внук объявился, красивый, чернявый.
— А ты откуда? — спросила она, высвобождая руку из-под сложного нагромождения перин, одеял и покрывал.
— Да я тут, бабушка,— закричал Антек, хотя старая Голомбекова не была глухой,— тут, недалеко. Так уж получилось.
— Родителей видел? — заохав, спросила бабка.
— Нет, не видал.
Бабка равнодушно восприняла этот ответ.
— Что творится! Ой, что творится! — вздохнула она.— Я уже ничего не понимаю. Значит, бьют нас германцы?
— Не знаю, бабушка, я в лесу стою. Вроде как бьют.
— Бегут люди из Варшавы... Франек сказывал.— II вдруг про себя, сварливо: — В Пустые Лонки, в Пустые Лонки... А чего бы, кажется, у меня не остаться? В мужицкой хате оно понадеж-нее. Так нет же...
Вошла Анелька.
— Вот тебе две бутылки молока. Как понесешь-то?
— Дай какую-нибудь кошелку.
— Солдат — да с кошелкой?
— Не твое дело.— И Аптек с горечью добавил: -- Я уж вроде и не солдат теперь.
Он пошел в гору прямо через картофельное поле, неся кошелку с двумя бутылками молока и сверкающей банкой консервов. Спотыкаясь о картофельные плети, он вдруг обернулся. Анелька стояла перед хатой.
— А кто картошку-то тебе выкопает? — насмешливо бросил он.
— Да ты, наверно,— откликнулась Анеля.— Больше-то тебе вроде и делать нечего!
— Пока вроде нечего... Товарищи заждались его.
— Ну, где ты пропал? Мы уж подумали, что ты смылся.
— А тут моя бабка живет,— сказал Антек, ставя перед товарищами бутылки.
— Брось трепаться!
— Ей-богу!
— А может, у тебя в каждой деревне по бабке?
— Честное слово. Родная бабка, отца моего мать.
— Выходит, Голомбекова,— сказал Людвиг и откупорил бутылку.
— Пойдем-ка, что я тебе покажу,— закричал Вилек, вскочив и бросив наполовину открытую банку с консервами.— Пошли, пошли!..
И он потянул Антека вдоль закинутого на ветви телефонного провода. Метрах в пятнадцати — двадцати, не больше, провод кончался. Обрезанный конец его, болтаясь, свисал с сосновой ветви, а неподалеку лежала пустая катушка.
— Вот и стереги этот провод, малый,— сказал Вилек, и в голосе его звучала злость и насмешка.— Стой тут и жди. А позывной помнишь? Тверди позывной в свою дырку, может, кто и ответит.
— Не понимаю. Что это значит?
— А то и значит, что сбагрил нас пан поручик. Так и сидели бы здесь, пока задница к земле не прирастет. Фрицы явятся — а мы на боевом посту...
— Вот же, язви его...
— Отвоевались, значит, можно теперь и к твоей бабке наведаться,— сказал чернявый Людвик.
Но молоко все же выпили и мясо с черным зачерствевшим хлебом съели здесь, в лесу. Артиллерийская канонада приближалась, все трое хорошо ее слышали, но ни один не подал и вида, что слышит. Над лесом время от времени раздавался тяжелый гул бомбовозов, и где-то на шоссе в стороне Седльц падали бомбы. Часто-часто раздавались глухие взрывы, а потом все смолкло.
Наконец они направились к хате старой Голомбековой. Анеля встретила их равнодушно. Все четверо уселись — кто на скамейку, кто на завалинку. На юге все стихло. Самолеты улетели.
— Ну и что теперь? — спросил Антек. Темнело; солнце уже пошло на закат.
— Отец сказал,— обратилась к нему Анелька,— что теперь всему капут.
Вилек вскипел.
— А чему капут? Чему? За неделю весь народ не перебьют. В эту минуту они услышали глухой рокот мотора, и довольно
высоко над ними появился немецкий истребитель. Заходящее солнце сверкало на его винтах и серебрило фюзеляж.
— Гляди, как спокойно летает! И никто его не трогает!
— Вот я сейчас трону,— сказал Людвик.
И, сорвав винтовку с плеча, выстрелил вверх, в сторону самолета. Хотел выстрелить еще раз, но Вилек остановил его.
— Да уймись ты, разрази тебя! Приманишь сюда их отряд.
— Будто уж они так близко!
— Да уже тут, под боком,— хмуро сказал Вилек. Самолет, как большой жук, не торопясь полетел дальше, в ту
сторону, откуда доносился монотонный, то пронзительный, то угасающий гул бомбовозов.
— Может, бабку в погреб спрятать? — спросила Анелька.
— А зачем? — засмеялся Антек.— Что ей сделается?
— Опять же если чему бывать, так и в погребе не миновать. В этот самый момент бабка встала на пороге.
— Анелька!— сильным голосом крикнула она.— Побойся бога, девка! Ты же коров не подоила.
Анелька схватилась за голову.
—- Тут мир рушится,— сказал Антек, не вставая с лавки,— а ты, бабушка, хочешь, чтобы люди о коровах помнили.
— Рушится не рушится, а как же можно корову не подоить? Анелька уже бежала с подойником в хлев.
— И не покормила, поди,— упрекнула бабка.
— Кабы не покормила, так ревели бы.
— Бедная скотина,— вздохнула бабка, потом окинула взглядом трех сидящих солдат и довольно сурово осведомилась: — А вы чего тут пристроились?
— Бросили нас, вот и не знаем, что делать,— сказал Людвик.
Бабка подошла поближе.
— Сидите? А я-то думала, уж коли война, так война...
— Так ведь раз на раз, бабушка, не приходится. Война — она не похожа на то, как ее расписывают! Одно — что людей убивают.
— Бьют по этим шоссейкам, как по муравейникам,— с ужасом в голосе сказал чернявый Лютек.
— А где тут город поблизости, бабка? — спросил силезец.
— А где ему быть? Тут городов близко нету. В Седльцы можно податься. И речки тут нет. В Бартодзеях хоть Пилица была.,.
— А на что нам речка, бабушка? — засмеялся Антек.— Все равно ж купаться не будем, немчура не даст.
— Ну, Антек, Людвик, вставайте, пошли! — сказал Вилек, поднялся и щелкнул каблуками, чтобы размять затекшие ноги.
— Куда? — неохотно спросил Людвик.
— Радио, бабушка, здесь нет? — спросил Антек.
— Чего? Радио? А откуда ему быть?
— Что же это, отец не мог устроить?
— Твой-то? Ему и без того забот хватало...
— А теперь вот убежал...
— Что ему в Варшаве было делать? Ждать, пока застрелят?
— А на дорогах лучше, что ли? Бр-р-р...
Тем временем, подоив коров, вернулась Анелька.
— Ты не ходи, Антек,— сказала она.— Как стемнеет, пойдем к соседу. Два километра отсюда. У него есть радио.
— И вы оставайтесь,— сказал Антек.
— Нет, нет, нам надо идти,— сказал Вилек.— Ведь есть же где-то наши войска.
— Лишь бы только попались наши! — усмехнулся Людвик.
Но даже горькие мысли не охладили его темперамента. Людвик всегда держался молодцевато, вид у него был такой, словно он танцует на чьей-то свадьбе. Было в нем что-то вызывающее симпатию, хоть и выглядел он хмурым. Неожиданно он обнял Антека и поцеловал его.
— Вместо твоей сестрицы — тебя, — сказал он. Анеля засмеялась.
— Можно и меня. Я не из стыдливых. Но ее Людвик не стал целовать.
Выйдя за ворота, на дорогу, они простились так, словно расставались после кино, и Вилек с Людвиком пошли в сторону Седльц.
— Через четыре километра будет большое шоссе! — крикнула им вслед Анелька.
— Спасибо! — откликнулись они и помахали рукой. Антек с Анелькой стояли у ворот до тех пор, пока фигурки двух солдат не исчезли за поворотом. Небо над лесом уже потемнело.
— Пошли в дом,— сказала Анеля.
— И дай мне чего-нибудь поесть, а то я с голоду умираю,— вздохнул Антек.
— Яичницы с картошкой дам,— сказала она,— плита давно уж топится.
— Жалко, что ты их не покормила.
— Консервы же взяли,— сказала Анеля, и они прошли в дом.
Неожиданно на душе у них стало легко и весело. Как будто свалилась какая-то тяжесть и уже не нужно было ни о чем думать. Не слышно немецких самолетов — вот и война как будто отодвинулась. «А может, это все неправда? — думал каждый из них.— Может, и войны-то никакой нет? А может, немцы вернутся к себе? Возьмут и уйдут к чертовой бабушке?»
— Водка у тебя есть? — спросил Антек.
— А ты что, паршивец, и водку уже пьешь? — ответила «сестрица».
— Так есть или нет?
— Есть, да не про твою честь... Выпили.
— А знаешь, раз я завтра пойду в Седльцы, надо бы раздобыть для меня какую-нибудь гражданскую одежку. Не найдется ли у вас чего-нибудь такого?
— Вот бабка заснет, погляжу в сундуке. Что-то должно быть.
— Еще от дедушки?
— Ну да, тоже мне богач!.. Владек все оставил, когда скрылся.
— Какой Владек?
— Как какой? Брат твоего отца.
— У отца нет брата.
— Значит, тебе никогда не говорили? Брат Франека, Владек..,
— Впервые слышу.
— Так вот, был. Только скрылся. Сначала сидел в кутузке, а потом перебежал. В Россию.
— Что ты говоришь?
— Вот от него и осталось много всякого...
Неожиданно перед самым домом послышался гул мотора. Анеля выглянула в окно.
— Езус-Мария, немцы! — тихо вскрикнула она.— Беги, Антек!
— Как, уже?
— Да ну, скорей же! За дом давай и в сарай. Я приду сейчас.
Антек выскочил в открытое окно и, пробравшись вдоль задней стены, нырнул в сарай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82