«Как странно, за все время, что я пробыл у этого крестьянина, мне ни разу не вспомнилась Марыся»,— отметил он мысленно.
И обратился к Анджею, словно только сейчас заметил его и собирался задать ему ряд вопросов.
— От отца нет никаких вестей? Анджей покраснел до корней волос. —- Нет,— буркнул он.
Спыхала хотел еще о чем-то спросить, но сдержался.
— Ну так едем мы в Варшаву или нет? — вмешался раздраженно Ромек.
— Вы не представляете, пан Казимеж, как Оля всем этим расстроена,— подчеркнуто светским тоном произнесла Ройская.
Спыхала сообразил, что она разгадала его невысказанный вопрос. И встревожился:
— Пани Оля еще здесь? Надеюсь, она никуда не уехала? Ройская удивилась.
— Разумеется, здесь. Куда же ей ехать? Неизвестно, где мужа искать, а отправляться сейчас в дорогу слишком опасно. Анджей не отпустил бы мать одну.
— Довольно и того, что я потерял отца,— глухо сказал Анджей. В словах его слышалось глубокое отчаяние.
Спыхала с сочувствием посмотрел на Анджея.
— Но мне кажется,— сказал он, обращаясь прямо к нему,— что и здесь сидеть бессмысленно. В любой день сюда могут нагрянуть немцы. В Варшаве, пожалуй, безопаснее. Особенно для молодых людей.
— Пока здесь только военные,— сказала Ройская,— они ведут себя сравнительно прилично. Я была в городе, там еще тоже так-сяк. Но вскоре прибудут гражданские власти, и тогда идиллии конец.
— Вот почему я и думаю, что нам следует двигаться в сторону Варшавы,— сказал Спыхала каким-то новым тоном, словно обрадуясь уже к обоим юношам и удовлетворяя нетерпение Ромека.
— Варшава еще защищается,— сказала Ройская почти безучастно.
— Представляю себе, как это выглядит,— прошептал Анджей, стиснув зубы.
— Это невозможно себе представить,— воскликнул Ромек.— Это ужасно.
— У вас есть опыт, пан Казимеж,— сказала Ройская, взяв Спыхалу за руку,— вы ведь все-таки навоевались...
— Нельзя сравнивать эту войну с прошлой,— ответил Спыхала,— за двадцать лет прогресс в технике огромный. Масштабы непредвиденные. Танки предрешили победу американцев в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Сегодня танками никого не удивишь. А о газах пока не слышно.
— Противогазы, значит, можно выбросить к черту,— радостно подхватил Ромек.— Только лишняя тяжесть для солдата.
— Кто же мог это знать?— заметила Ройская.
— Есть такие, кому полагалось знать,— упрямо возразил Анджей.
— Я думаю,— медленно продолжал Спыхала, как бы следя па ходом своих мыслей,— я думаю, что именно сейчас лучше всего подобраться поближе к Варшаве, пока она еще не занята немцами. Войти туда сразу же после капитуляции.
— Напрямик туда не пробраться,— сказал Ромек.
— Я тоже так считаю. Поедем окольным путем — со стороны Пущи Кампиносской и Сохачева. Там ведь можно к Янушу заехать. Нет ли у вас карты, пани Эвелина? Дорожной, автомобильной?
— В нашей машине была такая замечательная карта,— нздохнул Анджей.
— Я сейчас принесу.— И Ройская вышла из комнаты.
Анджей поднялся и налил себе еще простокваши. Поставил стакан и перед Ромеком.
— Пей, умнее будешь.
Спыхала с любопытством взглянул на Анджея. В голосе юноши зазвучали нотки радостного ожидания. «Каких-то операций, приключений»,— подумал Спыхала.
Он не осуждал это. Его самого уже увлекла возможность, порожденная новой ситуацией: возможность приключения. Чего-то такого, что уцелело, когда нормальная жизнь разбилась вдребезги. Все могло сложиться по-новому,— даже сама жизнь.
Они склонились над принесенной Ройской картой,— над картой того, что уже не существовало,— над картой Польши. Смотрели на этот кленовый листок, тонким стебельком соединенный с морем, на лебедя с крут.о выгнутой грудью.
Анджей краем уха слушал обсуждение маршрутов, пролегающих по дорогам, на которых в эту минуту уже гудели немецкие танки. Он смотрел на контуры страны — на линию Вислы, изогнутую, как арфа, и думал: «Это моя родина, ее уж нет».
— Вот так мы выедем к Пуще Кампиносской,— водя пальцем по карте, сказал Спыхала.
— И через Вислу в Вышогроде,— захметил Ромек.
— Сколько же времени займет такая поездка? — спросила Ройская.
— Здесь не может быть никаких расчетов. Неизвестно, что ждет нас за ближайшим поворотом.
Анджей отошел от карты. Стал у окна и смотрел на парк, утонувший в ночи. «Никаких расчетов быть не может»,— мысленно повторял он.
Однако ведь должен же быть какой-то расчет, какое-то вычисление, пусть даже с сотнями неизвестных. Только вот расчет этот начинать надо с главного, с первооснов. Все может быть иным — но должно быть конкретным.
«Довольно мечтаний, Анджей,— сказал он себе.— Надо идти, веря, что все будет нормально. И что конечный результат тоже будет нормальным.
Любой результат должен быть «нормальным»,— прибавил он.
И тут, у этого окна, ему в голову пришла отчетливая мысль о смерти, теперь он мог даже представить ее себе. Анджей взглянул на собравшихся у карты. На лице Ромека он прочел то, что еще минуту назад испытывал сам: жажду приключений.
«Можно ли быть настолько наивным? — подумал он.— Сейчас? А впрочем, как знать, не в этом ли спасение? В конце концов, не может ведь вся жизнь быть поражением».
Отворилась дверь, и вошла Оля. Анджей перевел взгляд на мать, словно от нее ждал окончательного решения. Оля, видно, вошла сюда из темноты, потому что зажмурилась от яркого света и не сразу поняла, кто в комнате. Спыхала поднялся и сказал:
— Добрый день.
Анджей не отрываясь смотрел в лицо матери. Он словно впервые увидел ее. Что-то девическое подметил он в выражении ее лица. Дело было не в ярком свете лампы, напротив, он только подчеркивал в ее облике все, что было от усталости и озабоченности. Но Анджей с удивлением подумал, что никогда прежде не смотрел на свою мать; в улыбке, с какой она приветствовала Казимежа, в том, как подала ему руку, он заметил нечто такое, что прежде не останавливало его внимания. Мать показалась ему необычайно красивой.
То ли под влиянием расспросов Ромека там, под кленом, то ли взволнованный чем-то другим, Анджей вдруг спросил самого себя: «Была ли мать счастлива?» Сейчас его интересовала не судьба матери, а судьба этой женщины. До сих пор Анджей не задумывался, любит ли он мать. Она существовала, и дело с концом. Но сейчас, увидев ее, озаренную спокойным светом, и осознав возможность ее существования только в этом покое, он почувствовал, что с матерью его связывают действительно нерасторжимые узы. Она вошла в его сознание, так же как вошла в эту комнату.
— Где ты был. Анджей?— обратилась Оля к сыну.— Я беспокоилась о тебе. Будь добр, не исчезай теперь надолго. Я не знаю, что и думать.
— Но я все время был возле дома.
— Ты не пришел к ужину.
— Какой уж там ужин,— заметила пани Эвелина. И обратилась к Казимежу: — Так хочется, чтобы все было как всегда, но ведь многого теперь не достать.
— Вы испытываете какие-нибудь затруднения? — осведомился Спыхала скорей из вежливости. На самом деле это ничуть его не интересовало.
— Люди уже немного свыклись с положением,— вздохнула Ройская,— и начинают капризничать. А у меня нет никаких возможностей. И я не могу им угодить...
Анджей вышел на середину комнаты.
— Мама, мы возвращаемся в Варшаву.
Он заметил быстрый взгляд матери, на мгновение задержавшийся на лице Казимежа и тут же погасший.
— А лошадей отошлете обратно? — спросила Ройская.
— Мы оставим их у Януша,— сказал Спыхала.
— Конечно! — обрадованно подхватил Ромек.
Шагая по комнате, Анджей заговорил назидательно:
— В Варшаве все может разъясниться. Прежде всего надо узнать, что делать; там должно быть какое-то руководство. Мы должны знать, что делают люди...
Ройская перебила его здравым замечанием:
— Могли бы и подождать. В конце концов наладится же какое-то сообщение.
— Полагаю, что этого слишком долго придется ждать. Немцам незачем с этим спешить, у них ведь есть транспортное сообщение.
— Сколько же времени займет у нас путь в Варшаву? — неожиданно для самой себя спросила Оля.
Анджей остановился и с каким-то торжеством посмотрел на мать.
— Значит, тоже едешь?
— Ну, знаешь, одного я бы тебя не отпустила,— сказала Оля,— теперь я должна быть в курсе твоих дел. Знать каждый твой шаг.
— Антек тоже, вероятно, найдется в Варшаве,— добавил Анджей наставительным тоном.
В разговор вмешался Ромек:
— Вам не обязательно ехать. Это путешествие не для женщины. Мы будем оберегать Анджея, я и пан Спыхала.
Спыхала задумался.
— А мне кажется, что даже безопаснее ехать с женщиной. Так нас скорее примут за беженцев, возвращающихся в Варшаву или в ее окрестности. А одних мужчин могут принять за наскоро переодетых военных. Тем более что мальчики такие юные...
— Для армии даже слишком юные,— улыбнулась Ройская.— Я тоже думаю,— добавила она,— что безопаснее ехать с женщинами или с женщиной. Геленку лучше оставить пока у меня.
Оля согласилась.
— Да, так будет лучше. Геленка останется у тети, и посмотрим, как будут развиваться события. Если Франек или Антек доберутся до Пустых Лонк, они застанут тут Геленку.
Ромек повторил свой вопрос:
— Можем мы выехать завтра?
— К завтрашнему дню едва ли успеем приготовиться. Нужно дать вам хорошую повозку и снарядить ее в дальний путь,— смазать, осмотреть. И продукты надо собрать на дорогу... Хотите ли взять с собой кучера?
— Зачем? — спросил Ромек,— С лошадьми я справлюсь, Анджей мне поможет.
Спыхала сказал, улыбаясь:
— А я ведь служил в конной артиллерии. Кони обычно меня слушались... А это в пути тоже может пригодиться.
— Вы будете начальником экспедиции,— усмехнулась пани Эвелина.
В эту минуту в комнату вошла Геленка.
Когда она щурила глаза, то никак не выглядела на свои пятнадцать лет — казалась зрелой и мудрой женщиной.
— Что тут за совещание? — спросила она.
— Едем в Варшаву! — воскликнул Анджей почти весело.— Мама, пан Спыхала, Ромек и я.
— А я? — спросила Геленка.— Как вы мной распорядились?
— Ты остаешься, Геленка,— сказала Ройская.— Неизвестно, как все сложится.
Геленка задумалась.
— Действительно,— сказала она,— пожалуй, так будет лучше.
Она вопросительно взглянула на мать, но Оля сидела выпрямившись, уверенная в себе и даже улыбалась.
Увидев, как спокойна мать, Геленка улыбнулась снисходительно и даже с оттенком презрения. Удивительное дело, как улыбка эта меняла лицо Геленки. Она снимала неприятную резкость, которая так его портила, и придавала выражение, очень напоминающее пана Франтишека. Геленка становилась очень милой, хотя и не столь красивой. Девушка знала об этом и старалась не улыбаться.
— Так будет лучше,— повторила она,— не стану с вами спорить.
— Ну вот,— сказала Ройская в раздумье,— теперь я очень одинока. Правда, есть пан Козловский,— поспешно добавила она, взглянув на Ромека,— но все же я буду чувствовать себя очень одинокой после вашего отъезда.
— Да-а,— протянула Оля.— А что с Валереком? Ройская нашего не ответила на этот вопрос. Встала и обратилась к Анджего:
— Может быть, хочешь еще простокваши?
— Нет, нет,— торопливо ответил Анджей,— с меня вполне достаточно.
IV
Комната, в которой умерла тетя Михася, постепенно освободилась от поселившихся в ней беженцев. Одни нашли себе жилье в ближайшем городишке, другие отправились в Седльцы, третьи двинулись к востоку — оттуда еще можно было переправиться в Литву и в Советский Союз. Комнату даже привели в порядок, в ней после отъезда матери должна была поселиться Геленка.
Утром Геленка направилась туда. Перед старомодным, овальным, исполосованным зелеными тенями зеркалом стояла мать. Геленка замешкалась на пороге, и мать не заметила ее. Она напряженно вглядывалась в зеленоватую гладь зеркала, словно в воду, брови ее были сдвинуты, казалось, она силилась что-то вспомнить. Прежнюю прическу? Платье, о котором давным-давно и думать забыла?
Геленка кашлянула, и мать обернулась.
— Кокетка ты, мать,— сказала Геленка и принялась наводить порядок в шкафу, стоявшем у противоположной стены,— кокетничаешь перед зеркалом...
Оля возмутилась.
— Как ты выражаешься! Ты хорошо знаешь, что я никогда не кокетничаю перед зеркалом.
— Верно. Но сейчас ты так старательно себя разглядывала.
— Да, смотрела.
— И что же ты высмотрела?
— Геленка,— Оля резко повернулась к дочери,— неужели тебе никогда не приходит в голову, что мать тоже человек?
Геленка повернулась к ней.
— Нет, никогда. Так же, как тебе не приходит в голову, что дочь тоже человек.
— Послушай,— уже мягче сказала Оля,— прежде всего ты не знаешь, что и когда приходит мне в голову. Слишком мало тебя это интересует.
— До чего же ты сентиментальна.
— Лучше быть сентиментальной, чем черствой, — сказала Оля и вышла из комнаты.
Был уже полдень. Оля сошла в холл. С другой стороны туда спускался Слыхала. Вдруг поднялся крик:
— Немцы едут, немцы едут!
Анджей и Ройская бросились к окнам столовой. На главной аллее показался маленький немецкий вездеход. Сидящих в машине разглядеть было нельзя.
— Все будьте наверху,— сказала Ройская и пошла к входной двери.
В холле стояли растерянные Оля и Казимеж.
— Ступайте наверх и никуда не выходите,— повторила Ройская.— Немцы.
Анджей не отошел от окна. Машина остановилась у крыльца, п из нее вышли двое. Один был немецкий летчик, ловкий и элегантный с виду, другой — штатский, в полувоенной фуражке, высоких сапогах и полушубке. Этот тоже держался, как военный, «допустим, как бывший военный»,— мысленно поправился Анджей. И вдруг он узнал его: это был Валерек.
Анджей двинулся следом за пани Эвелиной, он не хотел оставлять тетку одну. Впервые ой близко видел немца в военном мундире, появление Валерека тоже не вызывало в нем приятных ощущений. Анджей почувствовал, что бледнеет, руки у него похолодели.
Валерек с молодым летчиком уже вошли в прихожую. Лицо Ройской тоже было бледно, губы сжаты. Валерек, казалось, этого не замечал.
— Я попросил моего друга господина фон Бёма подвезти меня сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82