» — и помахал рукой.
Один из офицеров сделал жест, будто потянулся за пистолетом, но юноши уже были за воротами, в непроглядной тьме ночи. Они громко расхохотались. Из темноты им ответил такой же смех двух немцев. Офицеры были еще слишком молоды и неопытны.
— Война не кончилась, вопреки тому, что говорил тот немец,— сказал Анджей, когда они шли к своей хате.— Война только начинается. Те молодцы скоро это поймут.
— Дай-то бог! — сказал Ромек.
Они вошли в хату. В горнице сидели Оля и Казимеж и пили горячий чай. На стене горела маленькая керосиновая лампа. Оля с улыбкой слушала Казимежа, который рассказывал ей что-то.
Спыхала сказал недовольно:
— Где вы запропастились? Мы ждем вас. Яичницу хотите?
— Разумеется,— ответил Ромек.— И вдобавок по три десятка яиц на каждого!
— Прости, мама,— Анджей поцеловал матери руку,— мы задержались в усадьбе. Навестили немчуру в их резиденции, представляешь? Этот визит занял у нас немного времени. Ты беспокоилась?
— Сам понимаешь,— сказала Оля,— очень беспокоилась. И тут же сердце ее болезненно сжалось: она ведь даже
не заметила отсутствия сына.
VI
Едва только повозка, увозившая Олю и Спыхалу из Пустых Лонк, исчезла за воротами парка, с противоположной стороны снова появился вездеход и, описав круг, остановился у крыльца. На этот раз Валерек приехал один.
Ройская встретила его холодно.
— Дай мне поесть, мама,— сказал Валерий,— я дьявольски голоден.
Ройская провела сына в столовую. Наскоро собрала на стол, подав, что осталось из приготовленного на дорогу. Уже за столом она сказала:
— Я ведь просила тебя не появляться здесь. Валерек как-то даже растроганно взглянул на мать.
— Я помню это, мама, и не приехал бы, если бы у меня не было к тебе важного дела.
— Какого именно? — спросила Ройская.
— О, сейчас, сейчас... А Голомбеки уехали? Что-то их не видно.
— Так это дело к Голомбекам?
— Да нет же. Спрашиваю о родственниках. Я как будто видел на крыльце Геленку.
— Да, Геленка в Пустых Лонках.
— А Оля? Упорхнула с паном Спыхалой?
— Перестань,— сказала Ройская.— До чего же ты несносный, все такой же! Что же это за дело?
— «Все такой же»,— вздохнул Валерек.— А помнишь, мама, как ты не хотела взять меня в Одессу? Какое трогательное воспоминание.
Ройская мягче взглянула на сына.
— Помнишь, мама? Ведь тогда я не был «все такой же», я был другой. И ты считала меня тогда своим сыном.
— А разве теперь я не считаю тебя своим сыном?
— Как знать? Пожалуй, твое отношение ко мне совершенно переменилось.
— Да ведь и ты изменился.
— Но не мое к тебе отношение. Ну, да что об этом говорить... Как есть, так и есть.
— Могло бы сложиться иначе,— с грустью сказала Ройская.
— Возможно, но не сложилось. Наибольшая житейская мудрость заключается в том, чтобы мириться с фактами. Пожалуйста, отрежь мне еще полендвицы.
— Похоже, что ты не ел дня два.
— Я голоден. Сентябрьское утро обостряет аппетит. А если бы еще поохотиться...
— Не вздумай только приводить сюда немцев на охоту!
— Нет, нет... Здесь я больше не появлюсь. Я как раз приехал попрощаться.
— Попрощаться? Со мной? Почему?
— Я место получил, довольно далеко отсюда. В Пулавах. Предложили быть управляющим несколькими имениями.
— В Пулавах?
— Под Пулавами.
— На немцев будешь работать?
— А как ты себе представляешь? Не могут же они допустить, чтобы имения оставались без присмотра. Им же нужен кто-то ответственный.
— И доверенный,— иронически добавила Ройская.
— Вот-вот... Ты нашла точное слово. И доверенный. Кому можно доверять. В конце концов, это и для поляков важно — нельзя допустить развала сельского хозяйства...
— Но ведь ты как будто не слишком разбираешься в сельском хозяйстве.
— Что ты, мама. Ведь это моя специальность.
— А... не знала.
Ройская хотела взять тарелку, стоявшую перед Валереком, но он схватил ее обеими руками.
— Подожди.
— Я хочу сменить тарелку, вот фрукты. Замечательные сливы.— Она пододвинула сыну корзинку.
— Гордишься своим садом.
— Сад в самом деле хорош,— улыбнулась Ройская. И вдруг смягчилась. Положила ладонь на руку сына,— Ну,— спросила она,— почему ты бежишь из Седльц?
Валерек отшатнулся.
— Бегу? Зачем мне бежать? Я же сказал, что мне дают прекрасную должность. А что в Пулавах... так ведь, господи, это совсем недалеко.
— Боишься, что нас здесь слишком хорошо знают? — невольно перейдя на шепот, спросила Ройская.
Валерек замолчал и посмотрел на мать. Молчал долго. Потом принялся за сливы.
— Действительно, замечательные,— сказал он.— Сладкие, как мед. Дай мне немного этих слив для моей малышки.
— Ну конечно, сейчас же велю тебе дать.
— Я надеюсь, мама, что ты присмотришь за ней. Я не беру с собой в Пулавы ни жену, ни дочь.
— Почему?
— Как сказать? Возможно, в Седльцах им будет спокойнее.
— Спокойнее?.. Или безопаснее? — спросила пани Эвелина. Валерек съел еще одну сливу.
— Лучше всего было бы, если бы ты взяла Зюню к себе. Надеюсь, она здесь не помешает...
— Ну конечно, могу взять. Это моя единственная внучка.
— Вот именно. Если что случится, жена привезет ее к тебе. И ты позаботишься о ней?
— Странные ты вопросы задаешь.
— Так ведь жизнь стала очень странной. Когда еще немецкая власть утвердится.
— Полагаешь, она утвердится?
— Ну а как же иначе? Немцы победили! Ты, кажется, об этом забываешь. При такой организационной основе, как их партия, как не победить.
— Оставим эту тему.
— Ладно, оставим. Ты еще убедишься.
— Возможно.— Ройская позвонила прислуге и велела упаковать корзину слив для пана Валерия.
— Выпроваживаешь меня! — засмеялся Валерий.— А ты из этих слив еще ничего не делала?
— Из нынешнего урожая — еще нет. Но водки, если хочешь, могу дать,— примирительно сказала Ройская.
— Ох нет. Если трудно, то не надо. К тому же я за рулем, лучше не пить.
— Это твоя машина?
— Сельскохозяйственного управления. Все равно что моя. Ройская пожала плечами.
— Ах, да,— спохватился Валерек,— дай мне, пожалуйста, фотографию твоего отца.
— Фотографию моего отца? Зачем тебе?
— Ну, а почему бы нет? У тебя ведь две. Одна на камине, другая в альбоме. Пожалуйста...
Ройская пристально посмотрела на сына.
— Что? Уже поговаривают?
— Вовсе нет. Просто мне хотелось бы иметь этот портрет. Дедушка на нем такой красивый.
Ройская ушла к себе. Потом вернулась с портретом в зеленой бархатной рамке. Высокий, худощавый джентльмен с бакенбардами выглядел на снимке очень эффектно. Прежде чем отдать фотографию сыну, Ройская пристально взглянула на него.
— Бери,— сказала она, отдавая портрет Валереку.
— Дедушка был очень представительный,— сказал Валерек.— Эти бакенбарды великолепны. Вылитый Александр Второй. Правда ведь, он был похож на Александра Второго?
— Не знаю, не думала об этом.
Пани Эвелина не садилась за стол. По всему было видно, что ей бы уж хотелось положить конец этому сыновнему визиту.
— Дедушка был блондином? — спросил Валерек.
— Конечно, светлым блондином,— заверила Ройская.
— Настоящий нордический тип,— заключил Валерек, все так же не спуская глаз с фотографии.
Ройская иронически улыбнулась.
— Геленка на него похожа. Валерек вскочил.
— Геленка? Почему Геленка? Ах, да, она ведь его правнучка. Родственное сходство обычно так далеко не распространяется.
— Геленка тоже нордический тип,— сказала Ройская. Валерек вздохнул.
— Зюня, к сожалению, нет, такая темная. Он направился к дверям.
— Значит, я не увижу Геленку? — спросил он мать.
— Может, она где-нибудь возле дома. Попрощается с тобой на крыльце.
Валерек послушно вышел на крыльцо. Однако Геленки и там не было.
— Жаль,— сказал он, прощаясь с матерью.— Очень красивая девушка. Напоминает мне какую-то варшавскую актрису.
VII
К вечеру следующего дня путешественники свернули за Венгровом с основной магистрали и поехали по узкой, но хорошей дороге, ведущей в деревню, где жила «бабуля». Анджей просто заставил мать заехать туда, потому что надеялся узнать там что-нибудь об отце. Он не представлял себе, как могла уйти машина и почему отец не вернулся за женой и дочерью. Оля же видела, как все было, и инстинктивно чувствовала, что Франтишек исчез безвозвратно.
Спыхала тоже не очень рвался к матери Голомбека. А Оле стыдно было перед свекровью, она прекрасно понимала, что ей просто невозможно будет объяснить, каким образом они потеряли Франтишека на шоссе. Старуха Голомбекова жила у проселка, из дому никуда не выбиралась и понятия не имела о том, как теперь выглядят шоссейные дороги. Олю пугал первый разговор.
Между тем все обошлось спокойно. Старуха еще лежала в постели, никак не могла выкарабкаться из гриппа. Она была поглощена своей болезнью, и к вести о том, что Франек запропал где-то на шоссе, отнеслась с полным пониманием. Как все крестьяне, она привыкла мириться с самыми трудными обстоятельствами и никогда не противопоставляла свои слабые силы всесильной судьбе. Так уже было на роду написано, и дело с концом. Франек уехал? Видно, такова уж судьба.
Но Антек такой терпимостью не отличался. Встреча с Анте-ком была большой неожиданностью. Ни Оля, ни Анджей не знали, что он здесь, и, увидев его рослую фигуру во дворе, очень обрадовались. Антек сердечно обнял мать, но, в свою очередь, был крайне удивлен при виде Казимежа Спыхалы, сидевшего в столь знакомой ему повозке. (Антек, так же как Анджей, хорошо знал пустолон-ковских коней и упряжки.) Он без особой охоты подал Спы-хале руку. Анеля тотчас же принялась готовить ужин. Оле пришлось рассказать старухе Голомбековой о всех своих злоключениях — и о том, что творилось в Варшаве и в Пустых Лонках,— и одновременно выслушать все бабкины жалобы.
Спыхала остался на крылечке хаты, Антек же тотчас потащил Анджея к гумну, где шла молотьба (это соседи молотили свое зерно на молотилке старой Голомбековой), и, уведя его за ригу и даже чуть дальше, за кучу соломы, спросил прямо.
— Слушай, что это значит? Откуда взялся этот кавалер? Почему он едет с вами?
Анджей попытался представить все очень просто.
— Ну и что? Торчал в Пустых Лонках, хочет в Варшаву, мы его и прихватили.
— Все-таки,— с сомнением протянул Антек,— не нравится мне это. Он что, снова подбирается к маме?
— С ума ты спятил! — рассердился Анджей.
— Ну конечно, сначала отца потеряли,— Антек уже и Анджея считал виновным,— а теперь готовы отдать маму ее давнишнему обожателю...
Анджей не любил таких разговоров.
— Брось,— сказал он,— не болтай зря. Подумаешь, какой-то там бывший жених...
— А где эта старуха, Билинская?
— Уехала на его машине. Наверно, в Румынию.
— А он остался? Зачем?
— Почем я знаю! Тоже собирался ехать, но вернулся. Антек был очень недоволен.
— Не нравится мне вся эта история,— повторял он упрямо.
— Поедешь теперь с нами в Варшаву,— начал было Анджей,— вместе будет здорово...
— И не подумаю,— оборвал Антек.— Что мне делать сейчас в Варшаве? Ты думаешь, немцы позволят открыть университет?
— Посмотрим,— сказал Анджей, задумавшись.— Как-нибудь обойдется.
— Пока там войско, еще полбеды,— рассуждал Антек,— но когда придет полиция...
— Мне кажется, в городе человек менее заметен,— сказал Анджей.
— Я предпочитаю сидеть здесь. Мне, в конце концов, и у бабки хорошо. У них здесь нет ни одного мужчины. Должен же кто-то помогать. Анеле одной не справиться.
— Ну, а какая она, эта Анеля? — спросил Анджей без всякой задней мысли. Но тут же заметил, что брат вдруг покраснел и, скрывая смущение, стал грызть соломинку. Анджей всегда был необычайно деликатным, никогда не спрашивал брата о таких вещах и тем более не настаивал, если Антек не хотел говорить. Он и сам ничего не говорил ему о Касе, хотя знал, что и в Варшаве и в Пустых Лонках — все болтали об этой Касе. Ему было неприятно, что он заставил брата смутиться. И вовсе не хотел выслушивать его признания — ужасно не любил он этих разговоров о женщинах. С Ромеком еще куда ни шло, но с Антонием он ни за что на свете не стал бы говорить об этом.
Видя, что Антек лишь буркнул что-то и молчит, Анджей добавил:
— А знаешь, мне она показалась очень милой девушкой. Тут уж Антеку пришлось ответить.
— И очень работящая,— добавил он убежденно.
Анджея позабавило это высказывание, но он не подал виду. Однако не мог утерпеть, чтобы не показать брату свое превосходство.
— Ах ты, наивная душа,— сказал он.
Аптек пропустил это мимо ушей и вернулся к разговору о Спыхале. Но тут уж Анджей не захотел вдаваться в обсуждения. Крестьянский характер бабки немного передался ему.
«Чему быть, того не миновать»,— подумал он и не поддержал разговора.
— А знаешь что? Взгляни, какие у меня брюки,— сказал Антек,— видал?
Анджей равнодушно посмотрел.
— Брюки как брюки,— сказал он. Но тут же спохватился.
— А верно, ты ведь был в военной форме. Как же ты переоделся?
— Ого! Все зарыто в землю,— ответил Антек,— а брюки мне Анеля достала из чулана. Это брюки Владека Голомбека. Знаешь?
— Владек Голомбек? — задумался Анджей.— Кто это такой?
— Не знаешь? Не помнишь? Брат отца, он живет сейчас в Советах.
— Живет? — Анджей пожал плечами.— Там его, наверно, давно уже прикончили...
— Нет,— твердо сказал Антек.— Бабуля получила от него известие, ее разыскивали еще в Бартодзеях. Конечно, устное известие, но есть. Он жив, просил всем кланяться и сказать, что, наверно, скоро увидимся.
— Кто знает? Может, и правда.
— Думаешь, они скоро придут?
— Скоро или не скоро, но придут.
— Ну, идем, наверно, можно уже поесть.
Когда они вернулись в дом, начался ритуал ужина. Бабка поднялась с постели, нарядилась в черное платье и даже набросила на голову «одесскую» шаль, которую когда-то подарила ей тетя Михася. Шаль была кружевная, длинная — такие некогда были очень распространены на юге России. В этом наряде, редко доставаемом из шкафа, бабуся выглядела очень благообразно. Видимо, ей хотелось как-то отметить приезд невестки и внуков.
Но ужин не получился ни веселым, ни торжественным, а был печальным и скорее напоминал поминки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82