Что уцелело, то немцы наверняка забрали.
— Действительно,— сказала Геленка без улыбки.— Иногда ты рассуждаешь вполне логично.
— Ну, Геленка, едем с нами,— сказал Ромек, усаживаясь на соломенных козлах.
— Знаешь, что-то нет охоты,— ответила Геленка.— Уж очень скучная будет поездка...
— Боюсь, как бы она не оказалась слишком веселой,— заметил Анджей.
Геленка пожала плечами.
— Тетя тоже уговаривала меня ехать,— вдруг сказала она как-то многозначительно,— но мама не согласилась. Она непременно хочет, чтобы я осталась.
Ребята не обратили внимания на ее слова, но Геленка вздохнула как-то так по-взрослому, что Анджей, бросив укладывать корзины, испытующе взглянул на нее.
— Что это ты такая сентиментальная? — спросил он, хмуря брови.
— Знаешь, ты себя так ведешь, словно на пикник собрался, в лес,— неприязненно сказала Геленка.— Этакое ребячество.
— Ребячество оно ребячество,—сказал Ромек,—но что все это может кончиться уходом в лес — это точно.
Анджей задумался. Это старинное выражение, попахивающее романтизмом, которая ему так претила, приобретало новое значение.
— В лес! — сказал он.— До чего же это неизменно. Геленка еще не поняла, еще не ухватила смысла этих слов.
«Что это значит: в лес?» — спросила она и тут же устыдилась своего вопроса, хотя по-прежнему не осознавала истинного значения этих слов.
Выезд и в самом деле был похож на обычный пикник. Ройская храбрилась, юноши нетерпеливо вертелись на козлах. Оля в серой вуали, накинутой на голову, была очень красивой. Спыхала сидел бледный, сжав губы, пожалуй, только он понимал всю странность и безумие этой экспедиции, этого внезапного возврата к древней системе мышления, передвижения, к нецивилизованному существованию.
Ромек стегнул лошадей, они рванули, и не успели Ройская и Геленка оглянуться, как повозка выехала за ворота и покатила по деревенской улице: было сухо, и клубы придорожной пыли вскоре скрыли повозку от их глаз.
За деревней простирались вспаханные поля, всходила молодая, еще розовая озимь. На бледно-голубом небе показались редкие, очень белые облачка. Погода и вправду неизменна.
Подъезжая к городку, они, к своему удивлению, еще издалека увидели красный флаг на ратуше. Каким образом он оказался по эту сторону Буга — было непонятно. На рыночной площади стояли советские танки и автомобили. Немецких тоже было немало. В ратуше велись какие-то переговоры. Не задерживаясь, они поехали дальше.
Сразу же за железнодорожным полотном, за дорогой, ведущей к кирпичному зданию сахарного завода, готические трубы которого виднелись издали, начинался лес. Сперва он тянулся только по левую сторону дороги, а затем — по обеим сторонам. Выехали на шоссе, по которому отступала польская армия. По обочинам, в кюветах валялось много военного имущества. Все чаще попадались зарядные ящики с боеприпасами. Когда выехали из лесу, их стало еще больше — кюветы были попросту завалены ими.
Ехали молча. Всем стало как-то не по себе, когда они увидели войска — причем, не только немецкие — в местечке. Лишь сейчас Оля поняла, на что отважилась, и ее охватил страх. Каким безумием было согласиться на такую прогулку — видимо, так расценила она эту поездку, если решилась на нее, да не одна, а с сыном! Она ждала, что Спыхала как-то успокоит ее, ободрит. По Казимеж сидел нахохлившийся, угрюмый, думал о чем-то своем и не произносил ни слова. Оле ни разу не пришло в голову, что рядом с ней сидит ее бывший жених. С этой историей было покончено навек, и она о ней даже не вспоминала — давно поставила па этом крест. Ведь столько лет минуло с тех пор, она тревожилась о детях, о пропавшем муже и вовсе не думала ни о прошлом, ни о той песне, которую пела когда-то в Одессе.
Туман медленно подымался меж деревьев, и шоссе открывалось перед глазами, словно пустынная просека. Лента асфальта тут и там была испещрена следами снарядов. Еще несколько дней назад бомбили и эту дорогу. Некоторые деревья стояли обезглавленные. Переломанные ветви густо устилали землю меж стволами сосен и грабов. Высоко на дерево закинуло трупик зайца. Раздробленные лапы зверька свисали с ветки, будто елочное украшение.
Убитых они еще не видели. Но по дороге заметили маленький свеженасыпанный холмик. Песок, взятый из придорожного рва, был влажный. На коричневой могилке лежала солдатская каска. Больше ничего.
Проезжая мимо холмика, они не сказали друг другу ни слова, только Ромек, переложив вожжи в левую руку, снял на минуту фуражку. Потом они встретили много таких могилок.
Лес кончился. По обе стороны дороги раскинулись вспаханные и невспаханные поля. Но людей на них не было видно. Еще не было покоя, трудно было взяться за сев или пахоту. Хотя в окрестностях Пустых Лонк крестьяне уже выходили в поле — работали и во время бомбежек, и во время боев.
По мере того как лошади трусили по шоссе, а когда останавливались, тишина полей охватывала путников, по мере того как Ромек все спокойнее погонял своих рысаков, возвращалось утреннее настроение, все снова почувствовали себя словно на прогулке.
Шоссе было пустынно — ни пешеходов, ни телег, ни автомобилей.
Лошади шли резво, даже после двух часов пути не похоже было, что они устали. Анджей и Спыхала вылезли из повозки и пошли полем размять ноги. До сих пор они не обменялись ни словом — ни когда ехали, ни сейчас, оставшись наедине.
На кое-где уцелевшие вдоль шоссе провода садились ласточки. Анджей удивился, что они еще здесь, что их не спугнула война.
Едва после привала повозка двинулась, как Анджей, оглянувшись, вскрикнул:
— Внимание, грузовик!
Ромек испугался и натянул поводья. Анджей успокоил егоз
— Ладно, ладно, он еще далеко, не тяни так, коней растревожишь.
Он то и дело оглядывался. Ромек свернул вправо, на обочину, чтобы дать дорогу грузовику.
Вскоре их нагнала большая серая машина. В кузове стоя ехали немецкие солдаты с винтовками в руках. Мелькнула военная фуражка шофера.
Когда грузовик обогнал их, они увидели, что солдаты конвоируют сидящих на дне кузова одетых в черное бородатых людей: грузовик был полон евреев.
— Куда они едут? — спросила Оля. Вопрос был чисто формальный, все равно никто не мог бы на него ответить.
Прямая линия шоссе видна была далеко впереди. Она постепенно поднималась в гору. Неожиданно грузовик остановился, и люди соскочили на обочину. Едущим в повозке не ясно было, что там происходит. Вдруг раздался ружейный залп, лошади навострили уши и рванулись, но Ромек удержал их.
— Что они там делают? — спросила Оля.
— Не имею понятия,— сказал Анджей.— Смотрите,— обратился он к Спыхале,— они их не расстреливают. Видите, евреи двигаются у шоссе, и довольно быстро.
Спустя минуту они наткнулись на выставленную охрану. Немецкий солдат задержал их движением руки. Ромек остановился, а Спыхала и Анджей спокойно подошли к немцу. Оле стало не по себе.
— Можно нам проехать? — спросил Спыхала, не дожидаясь, когда немец заговорит с ним.
Тот задумался.
— Езжайте,— решил он через минуту.— А куда едете?
— В Варшаву,— с оттенком торжества сказал Анджей,— nach Warschau.
— Тогда поторопитесь, а то мы, возможно, недолго здесь задержимся.
Немец казался добродушным, и Спыхала рискнул задать вопрос:
— А что они там делают? Солдат засмеялся.
— Э, ничего особенного. Поляки много патронов здесь растеряли. А нам собирать приходится. Евреи их собирают.
— Но ведь там стреляют,— сказал Спыхала.
— Не бойтесь,— немец засмеялся, на этот раз весьма неприятно.— Стрельба в воздух. Стреляют, чтоб те живее шевелились.
Когда повозка приблизилась к тому месту, где стоял грузовик, они увидели толпу евреев, вытаскивающих из канав ящики с патронами. Время от времени немецкий унтер давал команду, и солдаты вскидывали винтовки. Повозка уже проехала мимо, когда грянул очередной залп. Лошади рванули, Анджей оглянулся. Он увидел, что солдаты стреляют поверх голов несчастных жителей местечка.
— Пока что стреляют поверх голов,— сказал Спыхала.
Первая встреча с войной была вполне невинной, но Оля не могла избавиться от воспоминания об этом зрелище. Напуганные евреи украдкой бросали на них взгляды, когда повозка проезжала мимо, даже силились улыбаться. Один еврей помоложе подмигнул Оле, словно говоря: «Ну, на этот раз обойдется, пусть себе постреляют». Этот взгляд преследовал ее всю дорогу, и, когда они поздно ночью, уже за Венгровом, остановились на ночлег в какой-то придорожной избе у бедных оробевших крестьян, она долго неподвижно сидела на табуретке перед кухонным очагом и не могла произнести ни слова.
Спыхала подошел к ней.
— Вы устали? — спросил он.
Она не ответила. И лишь немного погодя спросила:
— Где мальчики?
— Выпрягают лошадей, их надо напоить и накормить. Иначе коняги завтра не потянут.
— Много ли мы проехали?
— Немного,— ответил Спыхала,— каких-нибудь сорок километров.— Что с вами? — спросил он, заметив, как Оля бледна.
— Да ничего. Только я все думаю: неужели этих евреев они потом расстреляли?
— Нет, пожалуй;— сказал Спыхала.— Они ведь им еще нужны, чтобы собирать патроны.
— Почему же наши все так побросали? — спросила Оля без всякого, впрочем, любопытства.
— Было тяжеловато. Удирать приходилось.
— Удирали, всюду удирали,— повторила Оля.— Я же видела, что делалось на шоссе, когда мы ехали из Варшавы.
— Не удивляйтесь,— с какой-то теплотой сказал Спыхала.
Изможденная крестьянка, которая когда-то, наверно, прислуживала в помещичьих домах и знала, как «господа кушают», вскипятила в чайнике воду. Она была очень растрогана, когда Спыхала, заварив чай из маленькой коробочки, полученной в Пустых Лонках, угостил ее горячим золотистым напитком. Потом все сидели на чистой половине, которую им отвели для ночлега. Здесь стояли две кровати. Решили, что Ромек будет спать на сеновале над конюшней, чтобы и ночью быть возле лошадей. Спыхала с Анджеем улягутся на одну кровать. Другая кровать — широкая, хотя и жесткая,— была предоставлена Оле. Над ней висели старые и новые образа, а также фотография хозяина в военной форме, который и сейчас, верно, где-то там защищал отчизну, так как в доме его не было и на все вопросы о нем хозяйка отмалчивалась и только вздыхала тяжко.
Оля и Спыхала сидели в горнице за столом, пили чай и ждали мальчиков, чтобы поджарить яичницу. У хозяйки в чулане нашлось еще несколько яиц.
Тем временем Ромек и Анджей, накормив и напоив лошадей, вышли на дорогу. Возле дома асфальт шоссе серебрился в густой темноте сентябрьского вечера. Из парка неподалеку глухо доносились голоса. Хозяйский сын, парень лет четырнадцати, сказал Ромеку, что в парке стоят немцы.
— Там, наверно, штаб,— заявил мальчуган, он уже неплохо разбирался в военных порядках.— Сколько всего туда понаехало! И автомобили, и разные офицеры... Идите посмотрите.
— Да нас небось не пустят?
— Э-э, они даже охраны не выставили,— ответил мальчик.— Я там уже три раза был. Немецкого супа получил. Они на кострах готовят. Там помещичья усадьба,— пояснил он.
— Пойдем,— потащил Ромек Анджея, который стоял в нерешительности,— посмотрим.
И в самом деле не было никакой охраны, они свободно прошли в расположение части; никто даже не заметил их. Несколько деревенских мальчишек вертелись у костров.
Ворота, ведущие в парк, были разрушены. Видимо, оказались узкими для грузовиков или танков. От ворот вела к дому аллея старых грабов. Вдоль аллеи, отступив в глубь парка, стояли легковые автомобили и грузовики. Между деревьями тут и там пылали костры. Солдаты, лежа, грелись у огня либо сновали с котелками в руках.
Анджей и Ромек подошли по аллее почти к самой усадьбе. Несмотря на костры и льющийся из дома яркий электрический свет, в аллее было довольно темно. На классическом крыльце бывшего помещичьего дома были установлены рефлекторы с аккумуляторами.
Юноши ходили по аллее взад и вперед, и никто не обращал на них внимания. По той же грабовой аллее прогуливались, то и дело встречаясь с ними, два молоденьких немецких офицера. В неверном свете лица их казались красивыми, интеллигентными — ни дать ни взять студенты, гуляющие по университетскому дворику. То держась за руки, точно школьники, то в обнимку они очень оживленно рассказывали что-то друг другу, поминутно хохоча и совершенно не замечая проходящих мимо поляков.
Каждый раз, поравнявшись с офицерами, Анджей стискивал зубы.
— Посмотри,— сказал он наконец Ромеку,— какие они счастливые. Подумай только: поход удачный, нас разбили, все развалилось, а они ходят себе торжествующие и сияющие. Радуются, что молоды и что победили.
Ромек не очень-то понимал, о чем говорит Анджей.
— Пистолет бы сейчас,— сказал он.— Мы бы их как пить дать укокошили.
— А дальше что? — спросил Анджей.
— Ничего, конечно! Я даже знаю, что у Спыхалы есть пистолет. Но я ведь не возьму его и не стану стрелять в этих негодяев.
— Видишь ли, самое страшное, что эти даже не выглядят негодяями. Они похожи на нас.
— Ошибаешься,— сказал Ромек.— Видал, как они стреляли в евреев? Тот, что стоял на шоссе, тоже был похож на нас... Но...
— Вот именно — но... Хотелось бы мне поговорить с таким. Когда тот немец с Валереком приехал в Пустые Лонки, я так растерялся, что ничего не смог ему сказать.
— Пани Ройская, по-моему, много сказала ему своим молчанием.
И они пошли дальше по аллее.
Темная ночь пахла осенью и грибами, но была очень, очень теплой. Огни отбрасывали красные блики на гуляющих офицеров. Наконец они заметили поляков. Когда Анджей и Ромек были совсем рядом, офицеры вдруг повернулись и оказались лицом к лицу с ними.
— Was machen sie hier? — спросил один из них совсем другим, гортанным голосом, в котором не оставалось и следа смеха.— Sind sie Polen?
— А что, разве тут нельзя? — самым наивным тоном спросил Ромек.
— Raus! — крикнул другой немец, указывая на ворота. Юноши спокойно повернулись и ушли.
У ворот Ромек обернулся. Немецкие офицеры стояли на месте и смотрели им вслед. Ромек крикнул: «Адье!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82