— Похоже, что удирают,— сказал вдруг громко Вевюрский.
— Тише, товарищи, давайте спать,— окликнул их дежурный по камере, ведь была уже ночь.
— В эту ночь спать не придется,— прошептал Лилек.
— Ты слышишь, Лилек?— шепнул ему Вевюрский.— Они удирают.
— Что это значит? — спросил Алексий.
— А шут их знает!
— Тише, тише! — зашикали товарищи.
Вевюрский прилег на постель, но спать не стал. Неожиданно уже почти под утро они услышали, как автомашины отъезжают от тюрьмы.
Сначала зарычал один мотор, потом другой, затем еще и еще, и наконец все машины двинулись.
— Товарищи, они смываются,— вскочил Вевюрский.-— Удирают! Смылись!
Все повскакали с нар.
— Ну и болван же! — закричал Вит Новак.— Мозга за мозгу у тебя заскочила. Спать не даешь...
— Какое там спать! Сейчас не до сна! Лилек с разбегу грохнул в дверь.
В других камерах тоже послышались шум, крики, удары. Стало ясно, что надзирателей в коридоре нет. Гам поднялся такой, что даже Вит Новак перестал ворчать и закричал вместе со всеми:
— Открывайте, открывайте!
Алексий попытался дотянуться до окна. Один из заключенных подсадил его, но открыть окно Алексий так и не смог. Увидел только светло-синее, ясное осеннее небо над тюрьмой. Светало.
Вдруг в коридоре послышались быстрые шаги, где-то внизу — крики, а потом скрежет и лязг; кто-то одну за другой отпирал камеры. Все столпились у двери, а когда она распахнулась — высыпали в коридор, чуть не опрокинув отворившего. Только Вевюрский задержался возле него. Это был пожилой человек с седеющей бородой.
— Что случилось? — спросил Янек.
— Все сбежали. Оставили нас одних.
— Как так сбежали?
— А вот так. Драпанули.
— Почему?
— Ты еще спрашиваешь. Немцы подходят.
— Немцы?!
Янек даже привалился к коридорной стене, недоуменно глядя на пожилого человека.
— Как же так? Немцы подходят, а мы не защищаемся?..
— Защищаемся... Только, похоже, разбили нас...— И он по-русски добавил: — В пух и прах.
А Лилек уже мчался по коридору назад, крича во все горло:
— Вевюрский!.. Где Вевюрский?.. Вевюрский!..
— Тут я! Чего орешь?
В этот момент погасло электричество, Воцарилась темнота. Лилек нащупал во тьме Вевюрского и ухватил его за плечи, как будто боясь потерять.
— Товарищи,— сказал он,— ключи от камер лежали внизу, у входа на столе, и там же было написано; «Те, что остались, все коммунисты».
— На смерть нас обрекли...
Но Янек не слушал, твердя только одно!
— Разбили, разбили, разбили...
В здании тюрьмы было темно, зловонно и ужасно душно. За воротами же их встретил предрассветный холод и свежий, удивительно бодрящий ветерок. У Янека так закружилась голова, что он даже зашатался. Лилек подхватил его.
— Что с вами, товарищ Ян? — с тревогой спросил он. Неподалеку от тюрьмы находилось Познанское шоссе. На нем
кипело движение. Люди, машины и лошади — все неслись к этому шоссе. Мчась во всю мочь, Янек, Лилек и Алексий — теперь их осталось только трое — наткнулись на какого-то гражданскою, бежавшего в ту же сторону.
— Гражданин, что происходит? — спросил его Алексий.
— А вы откуда? — недоверчиво спросил тот.
— Мы политические...
— А может, шпионы?
— Хватит шутки шутить! — нетерпеливо вмешался Янек.— Скажите нам, что происходит. Мы не знаем, мы из тюрьмы.
— Гонят нас, как собак.
— А на шоссе что?
— Люди бегут.
— Куда?
— Куда глаза глядят, хоть в ту же Познань...
— А где немцы? — спросил Алексий.
— Везде, сударь, везде.
Человек этот, в светлом пиджаке и без шапки, был, видимо, насмерть перепуган.
— Как это везде?
— А так. Уже под Варшавой. Варшава отбивается.
— Быстрей, Лилек! — заорал Вевюрский с неожиданной силой.— Бежим!
И помчался вперед, как будто Варшава была в двух шагах.
И вот они очутились у шоссе.
По нему ехали повозки и велосипеды. Время от времени сквозь эту кашу, громко рыча, продирался автомобиль. Все это озарял свет заходящей луны. Было как раз полнолуние.
Алексий взглянул на запад, где небо было еще совсем темное. На темном фоне вспыхивали какие-то странные всполохи и, быстро пробегая по небосводу, гасли. Как будто все небо корчилось и извивалось в судорогах.
— Гляди,— сказал он Лилеку.
— Что это? — спросил тот.
— Пушки бьют. Это снаряды.
Сквозь скрип телег и мерный, непрерывный, струившийся, как река, шорох шагов на шоссе пробился далекий однотонный гул.
— Война! — сказал Лилек, шмыгая носом так, как будто собирался заплакать.— Война!
— Гляди, армейский грузовик! Прыгай! — закричал Янек товарищам и бросился за медленно пробирающимся грузовиком.— Прыгайте! Граждане, подвезите до Познани! — закричал он, держась за борт.
— Влезай, мы до самой Варшавы,-— ответили ему бодрые голоса, в которых не было ни нотки испуга.
При свете луны они увидели в грузовике группу спокойных и сосредоточенных людей.
«Железнодорожники!» — подумал Янек и подал руку Лилеку и Алексию, помогая им влезть в машину. Потом обратился к сидящим:
— Спасибо вам... товарищи...
Грузовик, пробившись сквозь пробку, быстрее помчал в сторону Познани.
— Вы в Варшаву? — спросил чей-то голос.— Мы ведь Познань стороной объезжаем...
— В Варшаву,— торопливо подтвердил Лилек.
— В Варшаву,— задумчиво повторил Янек.— В столицу.
VII
Казимеж Спыхала позвонил в министерство. Взглянул в открытое окно. Стояла темная, теплая ночь, издалека доносился гул, отдаленное движение, как будто огромные насекомые вереницей устремлялись куда-то вдаль. Словно гудение майского жука, бьющегося в стекло, только многократно усиленное.
В трубке отозвался сонный голосу
— Алло!
— Мой автомобиль готов?
— Кто говорит?
— Казимеж Спыхала.
— Ваш автомобиль, пан советник, взяла пани министерша.
— Вот как? — удивился Казимеж.
— Да. Он понадобился.
— А еще какая-нибудь машина есть?
— Больше нет.
— А кто там еще в отделах остался?
— Никого нет. Я один.
— А кто это говорит?
— Швейцар. Станислав Блащик. Спыхала положил трубку. Нет машины!
— Черт бы их взял! — Он вновь прошел в спальню и зажег свет. На застеленной постели лежал раскрытый кожаный несессер, сверкая серебряными крышками флаконов и баночек.
Спыхала встал посреди комнаты и задумался.
— Сбежали. Все сбежали. Он позвонил.
Слуга появился сразу. На кухне, видимо, не спали. Встав у порога, он смотрел на Спыхалу грустно, но почтительно. Казимеж приказал:
— Уложите, Войцех, мой чемодан. Как для малого выезда.
— Для малого? — меланхолически переспросил Войцех.
— Для самого малого. Вполне возможно, что мне придется самому его нести.
— А автомобиль?
— Нет автомобиля.
— Нет автомобиля,— повторил Войцех и помрачнел. Видимо, он и сам рассчитывал на этот автомобиль.
— Вы что, тоже хотите уехать? — спросил Спыхала.
— Все бегут, что же мне одному в Варшаве делать?
— И верно,— задумался Казимеж.— Только вот ни одной машины в министерстве нет.
— А автомобиль господина советника?
— Я уступил его княгине...
— Ах, вот оно что...— встревоженно протянул Войцех.— Ну и как же теперь?
— Увидим, увидим,— нервно произнес Спыхала и взглянул на часы. Было три двадцать ночи.— Торопиться некуда.
— О! А мне кажется, что сейчас как раз надо торопиться,— многозначительно заметил Войцех.
«Они у себя на кухне знают куда больше, чем я»,— подумал Спыхала и включил радио. Оно молчало.
— Ну, так я схожу к княгине, может быть, она еще не уехала,— сказал Спыхала.
Когда он вышел на улицу, небо за Вислой уже розовело. От воды тянуло холодком, а на западе сверкал ущербный месяц.
В переулках царило полное безмолвие. Шум доносился с главных улиц. Чтобы добраться до дома Билинской, ему даже не нужно было пересекать Иерусалимские Аллеи. Перед флигельком во дворе чернел: его автомобиль, нагруженный чемоданами. Текла стояла на лестнице и следила за погрузкой. Глаза ее были заплаканы, на утомленное лицо падали розовые рассветные блики, соперничая с ярким светом, падавшим из холла.
С лестничной клетки большого дома послышался сонный голос:
— Затемнение, затемнение!..
— Кто это там? — сердито спросила Текла.
— Дежурный противовоздушной обороны,— послышалось в темноте.— А ну, затемнение!
— Да ведь светает, день уж на дворе! — раздраженно откликнулась Текла.
— Княгиня у себя? — спросил Спыхала.
— В гостиной, укладывает миниатюры,— ответила Текла.
Казимеж вошел в дом. Повсюду горел свет. Все было освещено a giorno, как в дни больших приемов. В холле на стуле сидел Алек в пальто, в шляпе, с несессером в руке. Сонно уставившись в одну точку, он курил сигарету. Ни Алек, ни Спыхала не поздоровались.
— Где мама? — только и спросил Спыхала. Алек молча указал папиросой на дверь гостиной. Спыхала вошел туда.
В гостиной царил беспорядок. Среди соломы и стружки, среди нагроможденной мебели неподвижно стояла Мария. Подтянутая и высокая, она вдруг показалась Казимежу той, былой, давней. В тот памятный день, когда он впервые увидел ее, она вот так же стояла посреди развороченной комнаты и протягивала к нему руки. На этот раз она рук не протянула.
— Поезжай, Мария,— без всяких вступлений сказал Спыхала.— Уже светает. А то днем самолеты бомбят...
Княгиня в смятении посмотрела на него. В ее больших голубых глазах застыли и скорбь, и какой-то испуг. Не немецких самолетов боялась она, а той минуты, которая должна была наступить.
— Поезжай,— повторил Спыхала.
Мария накинула парусиновый плащ и вновь с тревогой посмотрела на Спыхалу, а потом бросила взгляд на портреты и миниатюры, висящие над диваном. Так она их и не уложила.
— Ну вот видишь, видишь...
Наконец-то она протянула к нему руки. Спыхала так долго ждал этого. Он бросился к ней и стал целовать ее руки — как тогда, двадцать лет назад, и, как тогда, ему показалось, что начинается какая-то другая, новая эпоха в его жизни, наступает что-то огромное...
— Вот видишь, видишь, снова скитания,— сказала княгиня. В этот момент вошел Алек.
— Мама, все готово,— нетерпеливо произнес он,— едем же.
— Возьми эти миниатюры,— сказала княгиня.
Алек быстрым движением сорвал со стены — словно горсть крыжовника с куста — несколько миниатюр и сунул их в карман.
— До свиданья,— сказала княгиня Спыхале и, вскинув обе руки, повязала на маленькой соломенной шляпке шелковую густую вуаль дымчатого цвета.— До свиданья.
Вот и все. И только когда она уже сидела в автомобиле рядом с сонным Алеком и коричневой Мухой, которая одна веселилась и звонко лаяла, радуясь поездке, когда Текла уложила в ногах последние чемоданы и пледы, только тогда Билинская обратилась к Спыхале.
— Казн,— сказала она, высунув из автомобиля руку в коричневой перчатке,— а может быть, ты все же поедешь с нами?
— Места уже нет,— угрюмо сказал Алек.
— Нет, нет,— покачал головой Спыхала и почувствовал, что взгляд его застилают слезы. Он даже не понял, отчего так расстроился,— то ли жаль было, что она уезжает, то ли потому, что она так жестока в своем эгоизме.
— Ох, Кази,— сказала княгиня,— ne pleurez pas .
В этот момент шофер включил мотор. Красивый «бьюик» Спы-халы легко отъехал от крыльца, обогнул двор и исчез в черном провале ворот. Казимеж взглянул на высокое небо, простирающееся над четырехэтажным домом. Небо было зеленое, а с одной стороны розовое.
— Только бы беда с ними не стряслась,— прошептала стоявшая рядом с ним Текла. И как-то про себя прибавила: — Пойти закрыть там все.
Спыхала вышел на улицу. От Иерусалимских Аллей его отделяло несколько десятков шагов. Он взглянул в ту сторону. По мостовой с мерным шумом двигался плотный поток повозок, лошадей, экипажей, карет, автомобилей. Пешие цеплялись за грядки телег, за подножки, усаживались сзади на багажниках. Раненые солдаты с окровавленными повязками на голове сидели на каких-то пушках, которые непонятно каким образом затесались в этот хаос и катились вперед, словно огромные муравьеды с задранными мордами. В машинах сидели бледные, сонные люди; собаки, клетки, лампы и пальмы создавали на возах беспорядочные натюрморты.
Все это было озарено серовато-розовым, театральным светом, идущим из-за Вислы. Время от времени то один, то другой из беженцев поднимал голову и, озираясь, кидал беспокойный взгляд на высокое, еще темное на западе небо.
На углу Брацкой и Иерусалимских Аллей густая толпа разделялась на два потока, а потом снова сливалась, огибая свободный островок. На островке этом лежала убитая лошадь, вывернув далеко откинутую голову, задрав все четыре ноги. Большие, крепкие подковы на копытах розовели в рассветных лучах.
Спыхала постоял на краю тротуара, бессмысленно глядя на прущую толпу, на поток лошадей и коров, на людей, которые, согнувшись, автоматически двигались вперед, вперед, вперед. Что же делать дальше?
В эту минуту небольшой темно-синий автомобильчик резко затормозил перед ним, заскрежетав подножкой о край тротуара. За стеклом возникло спокойное лицо Ройской.
— Едемте со мной,— сказала она, опуская стекло.— Скорее, скорее, тут нельзя стоять.
Казимеж, не раздумывая, позабыв о «малом» и «большом» чемодане, уложенных Войцехом, открыл дверцу машины, сел рядом с пани Эвелиной, и они поехали. Все тот же розоватый, призрачный свет падал теперь на лицо Ройской, озарял ее серебристые волосы и слепил ему глаза. Машина с трудом пробивала себе дорогу. На виадуке было посвободнее, но на Праге они вновь попали в такой затор, что двигаться вперед пришлось черепашьим шагом. Ехали молча.
Ройская нагнулась к шоферу и сказала:
— Поезжай, Людвик, по Отвоцкому шоссе, может быть, там посвободнее.
Действительно, на Отвоцком шоссе было свободнее, и маленький синий автомобиль рванулся вперед. Со стороны Любельского шоссе доносились первые взрывы, становилось все светлее. Вставал день, полный солнечной славы.
Через час они уже были в Пустых Лонках. Ройская принялась хлопотать по хозяйству. Спыхала даже не вошел в дом, а сразу прошел в парк.
Старые, высокие деревья стояли в самом расцвете сил и красоты под голубым утренним небом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82