Сразу после обеда родители уехали. Оля как-то особенно сердечно обняла Анджея и поцеловала его в лоб. Анджею стало совестно. Как он все же несправедлив к матери.
— Я скоро вернусь в Варшаву,— сказал он.
И действительно, каникулы уже подходили к концу. Дни становились все короче, но долгие теплые вечера были особенно хороши. Именно в такие вечера приходил Ромек, и они играли с Анджеем «Simple Aveu» и другие сентиментальные пустячки. Не знаменитых садовниц Ройской (в этом году их было немного, да и со времени женитьбы Валерека на Климе никакой роли и «светской» жизни двора они уже не играли) под руку прохаживались перед домом, среди благоухающих левкоев и настурций, и шептались о разных господских переживаниях и секретах. Кася работала опять на дворе, и Анджей совсем перестал ее видеть.
Как-то поздно вечером, уже после ужина, Ромек вытащил его на «круг» в Петрыборы. Петрыборы были куда больше Пустых Лонк, и перед волостным правлением там устроили танцевальный круг. Площадку сделали довольно просторную, только вот оркестр был убогий, типично деревенский — гармошка, скрипка и барабан, монотонный ритм которого придавал музыке совсем примитивный характер.
— Ну прямо Центральная Африка,— заявил Ромек тоном бывалого путешественника.
— Молено подумать, будто ты не вылезал из этой самой Центральной Африки,— засмеялся Анджей.
Освещенные большим рефлектором, танцоры кружились по площадке без особого увлечения. И вообще веселье протекало спокойно. Чинно и благородно, как говорят в таких случаях люди преклонного возраста.
Стоя в сторонке, Анджей с Ромеком поглядывали на танцующих.
— Гляди,— воскликнул Ромек.— Кася с Алюней танцует! И действительно, они заметили в толпе высоченного Алексия.
Кася была гораздо ниже его и почти терялась среди танцующих пар. Время от времени мелькала только ее черная, гладко причесанная голова.
— А нам и потанцевать-то не с кем,— сказал Ромек. — Все девчата танцуют со своими постоянными кавалерами.
Анджей не очень-то был знаком ни с девчатами, ни с кавалерами. Но Ромек, как местный житель, конечно, разбирался лучше.
Музыка оборвалась. Пары сошли с деревянной площадки и подались в тень, избегая яркого света лампы.
— А я и не знал, что в Петрыборах есть электричество,— сказал Анджей.
— Уже второй год. Ты что, не заметил в костеле?
— И верно, какой же я раззява.
Неожиданно из тени появилась Кася. Она прошла по освещенному месту, но Анджей заметил ее, только когда она была уже рядом.
И вновь Кася была совершенно иная. Впервые он увидел се во время работы, тогда она выглядела такой кроткой, и ее маленькая фигурка как-то терялась. Потом он видел ее возле умирающей бабки — в патетической роли сиделки, и она была окружена, как и тетя Михася, торжественным нимбом смерти. А теперь вот Кася подошла к нему свободно, этакой, подумал Анджей, совершенно «светской» походкой. Он чувствовал ее превосходство, понимал, что Кася гораздо лучше, чем он, владеет собой. И только тут заметил, насколько он выше ее ростом; чтобы взглянуть ему в лицо, ей приходилось закидывать голову, и тогда он видел ее белую полную шею. На ней была белоснежная блузка и темная, тонувшая в тени юбка.
— Здравствуйте,— сказала она, и голос у нее тоже был совсем другой, низкий и глубокий. Она еще тяжело дышала после танца и говорила свободнее, чем всегда, непринужденнее.
Анджей никогда еще не ощущал так обаяния человеческого голоса. «Как хорошо она это сказала»,— подумал он и откликнулся:
— Здравствуйте.
— А теперь вы со мной потанцуете.
— А как же Алексий? — вмешался Ромек.
— Нехорошо все время танцевать с одним кавалером,— ответила Кася и улыбнулась.— Я теперь с паном Анджеем хочу станцевать.
— А со мной? — спросил Ромек.
— Ас тобой потом,— засмеялась она,— с тобой я уже натанцевалась.
Анджей заметил, что у нее тот приятный полесский выговор, который не имеет ничего общего с искаженным языком окраин и вместе с тем совершенно отличен от варшавской речи, особенно от речи варшавских женщин.
Ударил барабан, зачастила музыка, и начался быстрый танец. Анджей чувствовал, что не он, а скорее Кася ведет его в танце, и это задело его. Когда оркестр перестал играть, он крикнул:
— Еще, еще! Давайте!
И музыканты с готовностью, медленно и степенно начали. Не все оказались любителями этого танца. На площадке стало просторнее, танцевало лишь несколько пар. Анджей просто обожал куявяк, особенно солидно-неторопливую часть, и даже жалел, что у него нет усов (только при таких оказиях и жалел), чтобы можно было их подкручивать. Кася куявяк танцевала неважно, она не всегда понимала, что нужно делать, вначале слишком спешила и сбивалась с такта. И Анджей радовался, что теперь он может вести ее.
— Нет, нет, Кася, не торопись. А вот теперь — пошли! И вертелся с нею до головокружения, чтобы потом вновь
остановиться, медленно покачиваясь на месте. Скоро Кася освоилась, и дело пошло на лад. Когда оркестр смолк, они спустились с площадки. Подошел Алюня.
— Хорошо танцуешь,— сказал он Анджею.
— Куявяк — самый лучший танец,— ответил тот, отдуваясь.
Кася ничего не говорила, но не выпускала руки Апджея. Оркестр переключился на модное танго.
— Станцуем? — предложил Алексий. Кася покачала головой.
— Устала. Погоди немножко.
Алексий помрачнел. Анджей заметил это и выпустил Касину руку.
— А где Роме к? — спросил он. Кася усмехнулась.
— Танцует, наверно, со своей Анусей,— сказала она, обмахиваясь платочком. Ночь была душная.
Анджей протанцевал еще несколько раз с Касей, потом с другими девушками и наконец, не дожидаясь Ромека, направился домой. Тропинку он знал хорошо, с детства ходил по ней, но только сейчас ему пришло в голову, что ночью он идет по ней впервые. Узнать ее было трудно, деревья казались выше, кусты гуще. Он услышал за собою шаги, оглянулся и увидел в темноте фигуру Алексия.
— Один доберешься? — спросил доброжелательно Алексий.— Гляди не заблудись ночью.
— А ведь я впервые иду здесь впотьмах,— признался Анджей.
— Я провожу тебя немного.
В голосе Алексия не было угрозы, и все же Анджею сделалось не по себе.
Они шли молча.
Неожиданно Алексий остановился и взял Анджея за руку.
— Кася тебе нравится? — спросил он.
Анджей мгновенно превратился в благовоспитанного юношу и призвал на помощь всю свою сообразительность.
— Очень милая девушка,— ответил он вежливым тоном. Алексий постоял, помолчал.
— Я не собираюсь махать кулаками,— сказал он,— не пойми меня плохо. Но это моя девушка. Мы думаем пожениться... Оставь ее.
В темноте не было видно, как Анджей пожал плечами, но от этого движения рука Алексия упала с его плеча.
— Если бы я тебя не знал, то подумал бы, что ты вызываешь меня на драку. Поверь мне, я не бегаю за Касей и не обхаживаю ее. Я и видел-то ее всего раз или два... и мне все равно... А кроме того, Алюня, не занимайся мифотворчеством,— произнес он вдруг по-ученому,— оставь, пожалуйста, этот извечный сюжет — молодой барин и крестьяночка. Давно прошли те времена...
— Не совсем,— отозвался в темноте серьезный, низкий голос Алексия.
— Для меня — во всяком случае. Я считал бы это... Как бы это выразить? Как говорят у Сенкевича, считал бы это посрамлением чести своей.
Алексий коротко рассмеялся.
— Можно, конечно, и просто притвориться холодным,— сказал он, точно оскорбленный тем, что Анджей выказывает столь явное равнодушие к прелестям Каси,— до поры до времени.
— А времени-то у меня немного, через неделю я уезжаю,— откликнулся Анджей, все старательнее придавая этому разговору тон объяснения мужчины с мужчиной,— и думаю я сейчас исключительно об экзаменах... Ты и не представляешь, как я трясусь от страха.
Алексий замедлил шаг.
— Ну ладно, только ты не обижайся, что я об этом заговорил. Мог бы поступить иначе, но ты мне нравишься... давно еще, с тех времен...
— Это ты ксендза Ромалу вспомнил?
— Ага. Ну, привет! До свиданья. Я еще вернусь туда, на танцы.
Алексий остановился.
— Желаю тебе хорошо повеселиться,— неожиданно барским тоном произнес Анджей и как-то снисходительно подал Алюне руку. Его самого удивил этот жест, когда потом, позднее, он вспоминал о нем.
Дальше он шел уже парком. Огромные деревья шумели над ним, хотя внизу ветра не было. Анджею вспомнился его приезд, ночь и размышления на крыльце дома. С того времени все дни были похожи один на другой, одинаково увлекательные и подчиняющие его своей власти вереницей самых обыденных событий. Но он ощущал, что та, первая, памятная ночь как будто отметила своим знаком все последующие дни и именно этим нынешние каникулы отличались от всех предыдущих.
Он так задумался, что не заметил, как подошел к дому. Услышав громкий разговор в темноте, он остановился.
Ройская и Валерек сидели на крыльце и разговаривали повышенным тоном. Они не слышали его шагов по гравию дорожки, не видели его самого. В доме было светло. Крыльцо тонуло в темноте; увитое виноградом, оно выглядело частицей сада.
Анджей стоял как вкопанный, не зная, что ему делать. Сердце колотилось в груди. С той давней, еще детской и глупой сцены он не мог спокойно видеть Валерека, не мог спокойно слышать его голоса. Каждый раз при виде его в Анджее вздымалось чувство стихийной ненависти. Он уже не помнил, обменялся ли он с Валерием за все эти годы хотя бы двумя фразами, но всегда стискивал кулаки, не только когда видел его, а стоило подумать о нем. У Анджея просто в голове не укладывалось, что очаровательный ребенок, которого он каждое утро видел за столом,— дочка Валерия. К счастью, Валерий почти не бывал в Пустых Лонках, только иногда, вот как сейчас, появлялся поздним вечером. Приезжал он из Седльц верхом на чудесном скакуне со своего завода. Анджей прислушался к разговору.
— Что ты, собственно, думаешь? — резко произнесла Ройская.— Нет у меня для тебя денег. Все, что у меня есть, я завещаю твоей дочери. А тебя и знать не хочу...
— Вы как будто забыли, мама, что я ваш единственный сын.
— К сожалению.
— Вы этих щенков тети Михаси, этих Олипых сынков, и то больше любите.
— Ошибаешься.
— Во всяком случае, для них вы делаете больше, чем для меня. Деваться от них некуда. Ну почему вы не хотите дать мне эти деньги?
— Потому что знаю — толку от этого не будет.
— Не пропью же я их!
— Уж лучше бы пропивал.
Валерий засмеялся. Даже сейчас, когда его не было видно, смех этот таил в себе удивительное очарование. В нем еще оставалось обаяние прежнего, юного Валерека, обаяние, уже улетучившееся из расплывшихся черт его лица. И голос тети Эвелины как будто смягчился:
— Ведь для Климы и Зюни у тебя хватает.
— Климе, к счастью, не много надо. Опустилась до того, что смотреть стыдно. Хоть бы вы, мама, повлияли на нее, чтобы молодая Ройская не ходила по Седльцам такой распустехой.
— Ты ее любишь? —неожиданно наивным тоном спросила Ройская.
Валерий снова засмеялся, но на этот раз уже неприятно. Анджей почувствовал, что на лбу его выступают капельки пота. Он кашлянул и, не дожидаясь ответа Валерия, поднялся на крыльцо. Ройская насторожилась.
— Кто тут? — спросила она.
— Это я, Анджей.
— О боже, я думала, ты давно спишь,— всполошилась тетя Эвелина.
— Где это наш кавалер так поздно разгуливает? — спросил Валерий, небрежно сунув Анджею руку.
Анджей промолчал.
— Ты ужинал? — встревожилась Ройская.
— Ну конечно, тетя, я просто вышел пройтись после ужина. Но неуверенные нотки в голосе выдали его. Валерий обрадовался.
— Гулять ходил?! Один? — спросил он, хихикая совсем уж противно; что-то маниакальное было в этом смехе.
— А если и не один? — сказала Ройская.— Анджей уже взрослый, аттестат зрелости получил.
— Ах да, знаю, знаю,— торопливо и с иронией проговорил Валерий.
— Мы с Ромеком и Алексием были в Петрыборах,— смело заявил Анджей.— Они еще там остались.
— Вы гляньте! — воскликнул Валерий.— Наш барин общался с народом... Так сказать, с крестьянством...
— Я не барин,— отрезал Анджей.
— Как знать, а вдруг моя мать как раз тебе-то и откажет Пустые Лопки со всеми капиталами... Но ты не обольщайся, голубчик, там одни долги.
— Как ты можешь говорить мальчику такие вещи! — воскликнула задетая за живое Ройская.
Но Анджей быстро нашелся.
— Не беспокойтесь, тетя, я уже привык к шуточкам дяди Валерия.— И направился к двери.— Спокойной ночи, тетя,— добавил он совсем иным, неожиданно теплым, грудным голосом.
На этот раз он долго не мог заснуть. Уже за полночь услышал конский топот и галоп; уехал Валерий. Но он думал не о Валерии, а о Касе, Алюне и Ромеке, о том, что через неделю надо возвращаться в Варшаву, а в Варшаве нет никого, кроме отца и панны Романы. И так пусто будет без бабушки Михаси. И он подумал, что бабушка Михася лежит неподалеку отсюда, возле круга, где он танцевал с Касей, и что сейчас, помещенная в деревянный ящик, она страшно изменяется. А ему в Варшаве будет без нее очень плохо. Только сейчас он осознал все значение этой смерти. Анджей встал, подошел к окну и глянул в темноту. Ему показалось, что он еще слышит топот скачущего коня. Он так редко глядел в это окно, что даже сейчас не знает, какой из него вид. Время от времени слышались порывы ветра, как в ту, первую ночь. Неужели опять к дождю? Ветер налетал на его голое тело и наполнял его дрожью. В зыбком сумраке виднелись высокие стволы. Он перегнулся через подоконник и прислушался, не долетают ли сюда :шутки «африканского» барабана. Но было тихо. Дождя ветер так и не нагнал.
Под конец пребывания Анджея в Пустых Лонках погода совсем испортилась. Было очень ветрено, холодно и вместе с тем сухо.
— Такая скверная погода, чтобы тебе не жалко было уезжать,— сказала ему за завтраком тетя Эвелина.
— Будь она еще хуже, все равно жалко,— ответил Анджей. И тут же почувствовал, что с той поры, как он узнал, что с его
приездами в Пустые Лонки связывают какие-то материальные расчеты и что кто-то может подумать, будто он караулит Пустые Лонки и видит в них вовсе не место для отдыха и размышлений, а предмет каких-то посягательств, он почувствовал, что нет у него уже былой свободы в отношениях с тетей Эвелиной, нет прежней радости от пребывания в этом чудесном месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82