Какое великолепное изобретение! Тррр-тррр, выпустил очередь, даже не целясь, и готово — человек лежит.
— Я целился,— сказал Анджей.
— Цель подвернулась удобная. Валерий был в светлом пальто, а нынешняя ночь не совсем темная.
— Красивая ночь,— задумчиво сказал Анджей.
— Красивая и теплая. Октябрь здесь всегда красивый. Хороший месяц. Звезды особенно ярко горят!
— И поля пахнут.
— Ты шел полями? Перепачкался, как черт.
— Да, я торопился. Даже некогда было разобраться, какая погода. Только теперь вижу, как прекрасна эта ночь.
— И тихая. Распростерлась над польской равниной./ Это очень красивая страна. Ты молодчина, Анджей.
— А откуда вы...
— Владек мне сказал. Мы тут все вместе. Ну, и сам видел. К сожалению.
— Убили?
— Убили. Всех.
— И Антека?
— Да. К сожалению, и Антека. Для вашей матери это будет большое горе.
Анджей пошевелился.
— Все так ужасно!
— Это тебе только кажется. — Дядя протянул к нему руку.— Только кажется, во всем есть свой смысл.
— Какой смысл может быть в убийстве?
— Ты сам убил.
— Это был очень плохой человек.
— Может, тебе только казалось. Он такой же, как и любой другой.
— Подлый.
— У каждого из нас свои подлости. Да, он тоже убивал. Давно, но все-таки убивал.
— И что же? Там, у Тарговских?..
— Ну и ничего. Все вполне по-польски, по-шляхетски. Похоронят всех в одной могиле. Вот и договорились, вот и пришли к соглашению.
— Не надо было убивать их, чтобы они пришли к соглашению. У нас общий враг.
— Возможно. Одни считают, что у нас один враг, другие — что два врага. По-разному считают. Но сражаются, хорошо сражаются, как во времена Кмицица. Верно?
— А что же остается делать? И вдруг Анджей вспомнил:
— О боже! Антек убит!
— Тяжко тебе?
— Нет. Я не могу даже представить себе. Он всегда был рядом, столько лет, старший брат. Нет, я не верю. Откуда вы знаете, дядя?
— Мне сказал Владек. Он все видел.
— Их похоронили?
— Нет. Так быстро? Ночь ведь. Подождут утра. Потребуется время, чтобы выкопать яму, большую яму.
— И Кристину?
— И Кристину.
— И Марысю?
— Что касается Марыси, то я не уверен. Говорили, что кто-то убежал. А может быть, это о тебе говорили?
— Я не убежал.
— Нет. Ты вышел на рыцарский подвиг. Как в романе. Охота на краснокожих. Стрелял в спину безоружному...
—- У него был автомат.
— Откуда знаешь?
— Сказали.
— Ты стрелял в человека, которого ненавидел всю жизнь.
— Он унижал моего отца. Я имел право его ненавидеть.
— В самом деле? Разве за это убивают?
— Я убил его не за это. Но он высмеивал моего отца.
— Ты любил отца?
— Я и сейчас его люблю.
— Но отца уже нет.
— Где-то есть. Вернется.
— И снова будет печь пирожные.
— Да, печь пирожные! Кто-то ведь должен печь пирожные. Но он был мой отец.
— И за отца ты убил Валерия. Жестокая месть.
— Никто другой не мог этого сделать.
— Ну конечно. Это уж судьба распорядилась. Ради этого ты появился в усадьбе. Никто другой не мог этого сделать.
— Ни у кого не было личных поводов застрелить его.
— Это был человек.
— Ужасный человек.
— А помнишь его глаза? У него были очень красивые глаза, совсем такие же, как у Антония. И глаза Антония в эту минуту, наверно, выглядят точно так же. Открытые и невидящие. Словно глаза убитого зайца.
— У всех трупов такие глаза.
— У всех убитых.
— И умерших.
— Умершим в кругу семьи глаза закрывают. Помнишь бабушку Михасю?
Анджей рванулся.
— Откуда ты знаешь о бабушке Михасе? — вдруг крикнул он громко.
— Тише там! Дайте спать! Кто там кричит? — раздались голоса вокруг.
Анджей заговорил тише.
— Ты хочешь, чтобы я сожалел о том, что сделал, чтоб я говорил «не убий». Но я не скажу «не убий». Меня со школьной скамьи учили убивать, твердили, что это долг человека, мужско дело. Меня учили обращаться с оружием, велели убивать зайце и куропаток. Это мужское дело, а я мужчина, настоящий мужчина умею убивать. Я доказал это.
Анджей шептал страстно, хоть и тихонько, и не смотрел на того, в черном берете. Но удивился, что тот не отвечает ему. Он приподнял голову, которая весила центнер, и посмотрел в ту сторону.
Рядом никого не было.
IV
Анджея разбудило общее движение. Было еще довольно темно, но видно, объявили поезд — толпа заволновалась. Кто-то вставал, люди потягивались, зевали. Потом все гуртом ринулись на перрон. На перроне было уже светло и очень холодно. День начинался погожий. Был, видно, заморозок.
Около шести подкатил люблинский поезд. Он был уже достаточно полон, и за места новым пассажирам пришлось бороться. И с теми, кто уже сидел в вагонах, и между собой. Анджей благодаря своему росту возвышался над всеми и мог разработать t стратегию борьбы за место. Труднее всего было с бабами. Своими
мешками, корзинами, наконец, своим собственным телом (они обложены были ломтями солонины) эти пассажирки закрывали всякий доступ к дверям или окнам, ибо и через выбитые окна люди проникали в вагоны. На первый взгляд положение казалось безнадежным, но постепенно как-то все утряслось. Анджей пробрался относительно
легко, положил рюкзак на пол в коридоре и стал возле него. Со всех сторон его сжимали. Так предстояло ехать до самой Варшавы.
Отправление затягивалось, но наконец поезд двинулся. Ближайшие соседи постепенно осваивались. Но в основном люди были молчаливы и не расположены к беседам. В конце концов не знаешь ведь, с кем имеешь дело. Бабы боязливо поглядывали на свои мешки, загромоздившие полки, мужчины, которых было гораздо
меньше, закуривали и, одолжаясь спичками, внимательно присматривались к любезным соседям.
Ехали, однако, недолго. Через несколько километров поезд начал замедлять ход.
— Что случилось? — спросила какая-то баба.
— Не бойтесь. Это Голомб, — успокоил ее мужчина, сидевший рядом.
Вдруг грянуло:
— О боже, жандармы!
Поезд затормозил и остановился. Вдоль всего перрона растянулась цепь жандармов. Они ничего не говорили и не двигались, но и без слов все было понятно. Перепуганные бабы начали выкидывать мешки из окон по другую сторону. В поезде поднялся крик.
В вагоны вошло несколько жандармов. Велели высаживаться без багажа. Мешки и корзины, сундучки и чемоданы — должны были оставаться на месте.
Анджей надел свой рюкзак и вышел вслед за другими. Какой-то жандарм накинулся на него:
— А рюкзак, рюкзак! — кричал он.
— Это мои личные вещи, — ответил Анджей по-немецки. Жандарм смягчился.
— Ну-ка, покажи.
Анджей развязал рюкзак. Жандарм обыскал его. Действительно, там были только личные вещи. Немец взял себе маленькое круглое зеркальце и при этом даже улыбнулся Анджею.
— Бриться, бриться,— пояснил он по-польски. Анджей пожал плечами.
Жандарм, не встретив должного понимания, снова стал грозным:
— Haben sie einen Ausweis?
Анджей показал свои бумаги. Все было в полном порядке.
— Ну, пошел на место! — крикнул жандарм и так толкнул Анджея, что тот пошатнулся.
Пассажиры с пустыми руками выстроились вдоль поезда — между вагонами и шеренгой немцев. Бабы с немым отчаянием смотрели, как жандармы выносили из вагонов их товар. Мешки складывали в большие кучи, на небольшом расстоянии друг от друга. Действительно, мешков было много.
Никто не плакал. Порой слышалось ругательство. И тогда откликался голос жандарма:
— Ruhig!
Анджей поглядывал на людей, которые вели себя спокойно, хоть и были взбешены. Они стояли в шеренге, весьма, впрочем, тесной — едущих было много.
Вдруг шагах в двадцати от себя он увидел знакомое лицо. Светлые волосы Марыси выделялись среди ярких и линялых бабьих платков. Актриса без пальто, без головного убора, стояла среди баб. Она озябла и была очень бледна. Губы ее посинели.
Анджей хотел пробраться к ней, но жандарм, стоящий позади, снова сказал:
— Ruhig!
Пришлось ждать, пока кончится вся эта церемония. Обыск продолжался больше часа. Наконец был отдан приказ:
— Alles aufsteigen!
Однако некоторые не возвращались в вагоны — уже незачем было ехать. Какая-то баба тянула из груды вещей на перроне свой мешок, спокойно объясняя взбешенному жандарму, что там ничего нет. К удивлению Анджея, ей удалось извлечь мешок и затащить его в вагон.
Лишь когда началась посадка, Анджей смог пробраться к Марысе.
— У меня в рюкзаке есть запасной свитер, сейчас дам тебе. В вагонах стало свободнее. Марыся прижалась к Анджею.
Она дрожала. Зубы у нее стучали.
Анджей слегка отстранил ее, снял рюкзак, хотя соседи ворчали, вытащил свитер и помог Марысе надеть его.
— Теперь будет теплее,— сказал он. Поезд медленно поехал.
Они не говорили друг другу ни слова. О чем им было говорить? Анджею казалось, что каждое слово сейчас было бы лишним. Но Марыся, видно, не собиралась отказываться от разговора.
— Ты куда девался? — спросила она. Анджей пожал плечами.
— Пришлось уехать. Мне надо было возвращаться в Варшаву.
— Договорился с Антонием?
— Даже если бы и договорился...— сказал Анджей. __ Ну? — спросила Марыся.— Думаешь что?
— Ты ничего не знаешь?
— Нет. Мы с Анелей удрали. Спрятались в чулане. Я только схватила свою сумку. Через парк...
— А где Анеля?
— Осталась. Побежала в деревню.
— А потом? Марыся нахмурилась.
— Там стреляли,— прошептала она.
— Еще бы! Он успел сообщить! — сказал Анджей, хотя и чувствовал, что слова его звучат неискренне.
Марыся пристально взглянула на него.
— Ты думаешь? — спросила она едва слышно.
— Этот, твой,— сказал Анджей.
— Ты похож на него.
— Перестань,— грозно сказал Анджей и сжал ей запястье.— Перестань!
— Ты какой-то нервный,— спокойно сказала Марыся и высвободила руку.
Анджей видел, как она постепенно успокаивалась. Уверенность возвращалась к ней. Он даже не заметил, когда она успела привести в порядок волосы, приладить свитер. Вынула из сумки какой-то шерстяной шарфик, повязала на шею — одним словом, стала нормальной пассажиркой. И даже снова сделалась красивой. Кое-кто из спутников с любопытством взглянул на нее.
Поезд ехал медленно, останавливался на станциях. Подошел и минул полдень. Хотя на остановках садились люди, все как-то так утряслось, что вокруг Анджея и Марыси стало даже просторно. Теперь разговаривали непринужденнее, но уже не возвращались к вчерашним событиям. Марыся даже старалась не произносить имени своей приятельницы Кристины.
— Как идут дела в этом кафе?
— Так себе. По крайней мере, на жизнь хватает. Еще несколько актрис кофе у меня подают. Как-то идет. У меня чудесная комнатка — над самым кафе. Это очень важно. Комнатка так расположена, что о ней почти никто не знает.
— Интересно,— сказал Анджей, так, лишь бы что-нибудь сказать.
— Правда? Ты навестишь меня в этой комнате?
— Я? — удивился Анджей.— А зачем?
— Ты очень любезен,— сказала Марыся уже вполне кокетливо.
Анджей с любопытством приглядывался к ней. Он начинал подозревать, что это она привела немцев в усадьбу. Ведь Валерий не мог этого сделать, а они поспели в самый раз. Она одна уцелела. Могла, конечно, не знать о расправе, но уж догадаться должна была. Пожалуй, эти человеческие жизни были на ее совести. Но по мере того как поезд уходил все дальше от тех страшных мест, Марыся из перепуганного и жалкого существа снова превращалась в изящную, привлекательную женщину, полную очарования и жаждущую испробовать на Анджее свои чары.
Анджей должен был призвать всю силу воли, чтобы разговаривать как ни в чем не бывало, чтобы не возбудить подозрения, не выдать своего волнения или даже испуга. Он сдерживал себя— и становился неестественно холодным.
«Собственно, я должен ее прикончить, как и его,— думал он,— только вот нет оружия. Она преступница, это ясно».
И одновременно ощущал все ее обаяние. Казалось, чем ближе они подъезжали к Варшаве, тем лучше становилось настроение у Марыси, она уже чувствовала себя в привычной атмосфере. В какой-то момент он заметил, что Марыся весьма заинтересована заполучить его, и сказал себе: «Даже и не надейся, милочка, ни за что на свете!» Марыся рассказывала ему о своей актерской жизни до войны, об истории со старым Губе; теперь она уже не стеснялась и говорила так громко, что все вокруг могли ее слышать. Впрочем, слушать было некому —- бабы, едущие с товаром или за товаром, наверняка не понимали, о чем говорит эта стройная артисточка, а если даже догадывались о ее профессии, то окидывали ее недоброжелательным взглядом. Следуя за этими взглядами, Анджей увидел необычайно красивые ноги Марыси, едва прикрытые короткой юбкой. Чулки, обувь — все было отменного качества.
— А что поделывает Губи-губи? — спросила вдруг Марыся. Анджей насторожился. «Берегись»,— подумал он и равнодушно ответил:
— Не знаю, давно его не видел.
— Скрывается? — спросила она еще.
— А зачем ему скрываться? «Капсюль» заняли немцы, никакого конфликта не было. Учится, наверно. А может, развлекается.
— Приходите вместе в кафе. Мне тоже хочется повидать его. Это очень веселый парень.
— Не слишком подходящее сейчас время для веселья.
— Ах,— Марыся повела грудью,— да не будь таким целомудренным, у меня в кафе иногда бывает очень весело. И всегда очень приятно. Эльжбетка Шиллер порой заглядывает. Надо попросить ее, чтобы она как-нибудь спела. Что ты скажешь о таком концертике?
— Не будет она петь в такой дыре.
— О, вовсе не такая уж дыра,— как-то многозначительно произнесла Марыся.
— Я не хотел тебя обидеть,— засмеялся Анджей. Марыся благодарно взглянула на него.
— У тебя такая улыбка, ну просто не знаю...— сказала она вдруг.
Анджей с неприязнью подумал, что события развиваются /слишком быстро, и насторожился. Марыся это заметила.
— Не хмурься,— сказала она,— это просто комплимент... без задней мысли.
— Откуда ты взяла? — Анджей сжал ее руку.— Я вовсе не хмурюсь.
И вдруг перед ним опять всплыла сцена на ночной дороге, лицо убитого, освещенное слабым светом фонарика, и стеклянный отблеск в мертвых глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82