Что ж то получится: один —в лес, другой — по дрова? Нет, управлять производством должен один, и его распоряжения должны четко исполняться — в противном Челышева никто не убедит. Какой же согласованности можно ждать от рабочих, если ее нет среди руководства?'
и «Навязали либерала на мою голову,— думал он.—А инженер толковый».
Все пришли в срок, ожидали директора. Разместились в большей из двух комнат заводской конторы (меньшая — отгороженная фанерой каморка в углу — была кабинетом Челышева).
Старший мастер Петр Андосов уже успел изрядно накурить, и не терпящая дыма Ксения Корташова открыла форточку. Левенков чертил что-то на полях газеты, по всему видно, схему бесконечной откатки, и объяснял мастерам — Климуку и Волкову — что к чему. Снабженец Николай Палагин, как обычно, посапывал в углу, стараясь быть незаметным. При входе директора он встрепенулся и виновато заморгал, изображая на оплывшем лице подобие
улыбки. Челышев хмуро поздоровался, прошел в свой кабинет и снял кожанку. С первой минуты он дал всем понять, что не в духе — пусть знают и настраиваются соответственно, разговор предстоит не из приятных. Прислушался — за стеной перешептываются — и шагнул к дверям.
Все притихли в напряженном ожидании, только Андосов вел себя свободно: неспешно прошелся к окну, щелчком выметнул в форточку окурок, трубно прокашлялся и опустил свое грузное тело на скрипучий стул, проговорив, добродушно ухмыляясь:
— Погодка, едри ее...
Это сняло напряжение, вызвало улыбки, что не понравилось Челышеву: не балагурить собрались. По существу, Андосов своим тоном расхолаживал людей.
— Сколько гамовочных пустует?
Вопрос был риторическим: все знали положение вещей на заводе до мельчайших подробностей.
— Два,— ответил Андосов нехотя.
— Зимой, значит, будем чаи гонять?
Челышев угрожающе кашлянул и окинул взглядом собравшихся. Улыбки стаяли с лиц Климука и Волкова; Палагин уставился преданными глазами на своего директива. Подействовало.
— Время еще есть...
— Потому я вас и собрал сегодня.— Челышев уселся на заранее приготовленный для него стул, побарабанил
пальцами по краю стола.— Потому и собрал, что время еще есть, и упускать его мы не должны. А упускаем, ссылаясь на плохую погоду. Так, Петро Андосов? Так, так, нечего стулом скрипеть. И чтобы о погоде я больше не слышал. Сегодня — дождик, завтра — солнышко. Сердобольных, вижу, развелось... В прошлом году к ноябрю все пять гамовочных сараев уже были заполнены. И в этом должны быть, иначе к весне останемся без сырца. В общем, задача одна: заготовить сырец во что бы то ни стало! Пока не выполним — никаких выходных и отгулов. Зимой отгуляем. Платить за выходные в полуторном размере. Волков, тебе как парторгу завтра же собрать всех коммунистов, разъяснить и поставить задачу, чтобы провели соответствующую работу во всех бригадах, на всех участках. Палагин, за снабжение отвечаешь головой. Если не окажется даже каких-то, там рукавиц, пеняй на себя. Денег дам, можешь своих доставателей хоть в спирте купать, но чтобы все было. Сергей Николаевич, все ремонтные работы проводить только на ходу, в обеденные перерывы, в пересменки, чтобы ни минуты простоя. Считайте все это, та-аскать, боевым' заданием. Спрашивать буду с каждого персонально. Все. Кому что не ясно, до кого, та-аскать, не дошло?
Сейчас даже его «та-аскать» не вызвало скрытых улыбок. Не до того было. Челышев знал, что поставленная им задача крайне сложна и надо работать на пределе сил, чтобы ее выполнить. Тут без вопросов, без обсуждений — одним приказом — не отделаешься. Вопросы — пусть: ответит, но возражений не потерпит никаких. Он все продумал заранее и отлично понимает, что такое задание вряд ли выполнимо. Но он его и намечал несколько завышенным, с запасом, как делал это всегда. Такой метод себя оправдывал: если всего и не осилишь, то необходимое, во всяком случае, будет сделано. И потом, в руках у директора всегда оставался козырь — «все-таки не вытянули», козырь, не позволяющий людям расхолаживаться.
Сказанное Челышевым, как он и ожидал, озадачило собравшихся. Закряхтели мастера, задвигался Левенков, бухгалтер Корташова уставилась недоуменно, дескать, из чего платить? Даже постоянный балагур и безотказный работник Андосов сощурился, заскреб подбородок.
Минуту-другую все молчали, осмысливая слова директора, наконец Волков выдавил из себя:
— Боюсь, не потянем.
— А ты не бойся,— сказал Челышев.— Делай, что тебе говорят, и все будет хорошо.
— Оно-то так. Да вот хватит ли силенок, люди ж не двужильные, Онисим Ефимович.
— Плохо, парторг, людей знаешь. Надо — они пяти-жильными станут. Такую войну выстояли, такую махину свалили! А он еще сомневается.
— Какой ценой? — спросил Левенков.
Челышев повернулся к инженеру, молча кольнул его взглядом и полез в карман за папиросами. Этого вопроса следовало ждать именно от Левенкова, для него главное — цена, затраты. Экий торгаш выискался. Не на базаре, понимаешь!
— Дорогой ценой. Невероятно дорогой! — сказал Челышев, сдерживаясь, чтобы не повысить голоса.— Скажи мне, Сергей Николаевич, на фронте, когда получали задание, приценивались? Вот ты сам как поступал?
— Не всегда приценивались. И жаль. Неоправданных жертв было много. Но то была война, был враг.
— И сейчас — война, и сейчас — фронт, только трудовой. И сейчас враги: разруха, голод.— Он повысил голос.— Пора бы это понять, товарищи! Трудовая дисциплина чуть ли не к военной приравнена — это вам о чем-нибудь говорит? Что, строго? Да. Чересчур? Может быть. А нужно ли? Нужно, жизненно необходимо! Волков, я твою, та-аскать, работу выполняю. Плохо шевелишься, парторг.
Волков был человеком покладистым, работником старательным и толковым, но как парторг Челышеву не нравился. Недоставало в нем напористости, инициативы. Избрали его полгода назад, в первые месяцы директор помогал ему, подсказывал во всем, но теперь, видя бесполезность своих усилий, не стеснялся указывать на промахи и недостатки прямо при людях. Пусть видят, что ошиблись при избрании, и извлекают соответственно урок.
- Я ведь на заводе человек новый,— заговорил снова Левенков.— Но кажется, что мы собираемся взять на себя явно завышенные обязательства. Это, знаете ли, на пределе человеческих возможностей.
Эк ты его, Левенков! Усек, ничего не скажешь. Это даже приятно, что инженер «глазастый».
— Именно так! — отрубил Челышев.— Вся страна — на пределе, а мы что же, в холодок?
- Речь идет не о холодке, а о реальности планов.
— При желании да при старании все реально. Тут уж положись на мой опыт, Сергей Николаевич.
— А я что-то не пойму,— подал голос непривычно долго молчавший Андосов.
— Чего не поймешь?
— Из-за чего сыр-бор.
— Вот и я не пойму.
Челышев удовлетворенно хмыкнул, но все же насторожился. От старшего мастера можно чего угодно ждать. Работник он безотказный, но языком своим не управляет совершенно: ворчит постоянно, пререкается, хотя и исполняет любые поручения.
На заводе, пожалуй, одному Петру Андосову было позволено спорить с директором, да и то не на полном серьезе — так, для видимости. Пускай ворчит, если не может сдержаться. Отворчится — с легкой душой и работать легче. По существу, все производство тянул на своих плечах старший мастер, Челышев лишь управлял, как и положено руководителю. Андосов же был вторым лицом на заводе, правой рукой директора, его верным помощником и заместителем на деле, а не по форме, как Левенков. Кирпичное производство старший мастер знал досконально. Сразу же после освобождения Белоруссии их вместе и прислали на Сосновский завод: Челышева — как опытного руководителя, Андосова — как специалиста-кирпичника.
Старший мастер заскрипел рассохшимся стулом, покрутил выщербленную пуговицу френчика на объемистом животе и с ухмылочкой проворкотал:
— Не пойму я этого звона колокольного. Кажись, никакого пожара не наблюдается. Годовой план мы выполним, еще и с привеском, четвертый гамовочный загрузим — хватит до нового сезона, если пупок не надрывать. А там, Сергей Николаевич вот обещался, будет готова бесконечная откатка — уже легче. Кто нас осудит? Еще и премию
тхватим. А надрываться какой резон. Вон бабам нашим рожать надо — работа деликатная...
Челышев нервно зашевелил усами. Опять Андосов зубоскалит, вместо того чтобы поддержать директора. Сразу идно, не хочет впрягаться в повышенные обязательства, кто хочет? И Челышев не хочет — нужда заставляет.
— Ты, Петро, что же предлагаешь — снизить прошлогодние показатели? Так тебя понимать?
— Хм, предлагаю... Я, Онисим Ефимович, вообще никогда ничего не предлагаю, кроме как хорошо работать.
А что такое хорошо работать — вопрос с закавыкой. Полторы нормы—хорошо, а, скажем, сто десять процентов разве плохо? Вот и возьми нас за рупь двадцать. Год на год не приходится. Отчитаемся в наилучшем виде.
— А перед совестью,— рассердился Челышев,— перед совестью как отчитываться будешь? Снижение производительности— всегда плохо!
Этого Андосова ничем не проймешь. Хоть бы ухом повел— сидит себе, ухмыляется.
— Ты вот что, Петро, огород не городи. Ответь лучше: потянем?
— Так чего ж не потянуть. Потянуть все можно. Дело оно такое...— закряхтел он, сгибаясь и поправляя на ноге кирзовый сапог.— Потянем — вытянем — протянем...— И снова подергал за голенище, шевеля носком сапога и внимательно его разглядывая, давая понять, что именно «протянем».
— Значит, и рядиться нечего,—оборвал его Челышев.— Будем считать вопрос решенным.
— И то ладно,—так же спокойно, как и возражал, согласился старший мастер.
В углу задвигалась бухгалтер Корташова. Конечно, ей непонятно, из чего платить сверхурочные, выделить снабженцу, как бы не превысить фонд заработной платы. Для Челышева эти вопросы —не вопросы, семечки. Лишь бы дать кирпича побольше, а там, если и будет какой-то перерасход—победителей не судят. На первых порах трях^ нет директорским фондом. Правда, он лишит себя возможности выделять всевозможные денежные пособия, но разве об этом сейчас думать. Кирпич! Кирпич —он все оправдает.
Щеки у Корташовой зарумянились: волнуется, порывается сказать. «А красивая, понимаешь...» —отметил машинально Челышев.
— Ксения Антиповна, ты подсчитай там наскоро, после собрания прикинем наши возможности.
— Хорошо.
— И мой фонд приплюсуй! —Он хлопнул ладонями по коленям, будто собираясь встать.—Ну, та-аскать, с первым вопросом ясно —впрягаемся. Теперь надо с участками,под раскорчевку решить, а то люди уже проходу не дают.Да-вай ты,—кивнул парторгу и достал новую папиросу.
Сосновский завод и поселок с трех сторон обступали вековые леса, лишь за сушильными сараями простирался
огромный пустырь, на котором велись разработки глины еще с тридцатых годов, нынче поросший кустарником и мелколесьем. Все сколько-нибудь пригодные для обработки клочки земли вблизи Сосновки были заняты под огороды, Заводской люд был сплошь из деревень, не представлял себе жизни без земли. Да и прожить в полуголодное после-военное время без подсобного хозяйства было мудрено, Держали скотину и птицу, сажали картошку, овощи, сеяли просо —в общем, были и рабочими, и крестьянами одно-временно. Не имели хозяйства только сезонные рабочие, холостежь да самые отъявленные лодыри.
Земли не хватало; люди отвоевывали ее у кустарника и мелколесья, занимаясь раскорчевкой в дозволенных для этого местах — на участках, не принадлежащих примыкающему к заводу лесхозу. Оставался нетронутым лишь доб-рый участок земли за старыми карьерами, на который и нацелились заводчане. Новые же разработки глины велись на другой стороне пустыря, в направлении березовой ро-щи. Здесь огородов не заводили, потому как через год их бы все равно срыли. Сегодня предстояло определить место под огороды. Челышеву эта затея не нравилась, поскольку корчевание требовало от людей много сил и времени, что не могло не отразиться на производстве. Запретить же или помешать корчеванию Челышев не мог, потому решил не вмешиваться и это дело — пусть сами разбираются.
Была у него еще одна причина, заставлявшая оставаться в стороне при выборе участка. Причина веская, лично для него болезненная, известная только Челышеву. Но о ней он и думать не хотел, гнал от себя назойливые мысли. Поднялся Никита Волков.
— Я, товарищи, так думаю, что об огородах нету надобности долго рядиться — все в курсе.
— В курсе, в курсе,— согласились с ним.
— Ну вот, где место определим?
— А где же его определять? — отозвался Андосов.— За старыми карьерами и определим.
- За старыми,— поддержал его Климук.
«Отлично!» — отметил про себя Челышев. Он был до-воден тем, что старший мастер сам определил именно этот участок, хотя иного никто себе не представлял. Судя по всему, иного и быть не могло. И все же Челышев, зная наверняка, что с ним не согласятся, спросил, будто выдвинул свое предложение:
— Может быть, у березовой рощи? Там земля лучше и
кустарник реденький.
Все с удивлением поглядели на своего директора — что ж это он задумал? Какой дурак станет горбатить спину из-за одного урожая? В следующем году рабочий карьер вплотную подступит к этому участку. Конечно, заводу выгодно— еще бы! — экономия средств и времени на расчистку. А людям каково?
Челышев знал, что именно так о нем и подумали.
— А чего же,— заулыбался лукаво Андосов,— и уро-жайчик соберут... один, и заводу подмога. Авось кто и клюнет.
— Ты, Петр Матвеевич, все шутишь! — занервничал
парторг.— От нас требуется немногое — указать людям границы заводской земли, а они уж сами разберутся. Я не понимаю вашего предложения, Онисим Ефимович.
Волков был прав. По существу, весь этот разговор о выборе участка был излишним. Пустырь, он и есть пустырь, и никакого особого разрешения разбивать на нем огороды не требовалось. Еще весной заводчане начали было корчевание за старыми карьерами, но, не зная границ заводских владений, вклинились в лесхозовские земли. Из-за этого вышел скандал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71