— Где переводчик? — кричал Левой. — Утек, наверно,— отозвался Лазарь.
— Что-о?! — Левон кинулся к Лазарю, но, поняв, что от этого балаболки проку мало, повернулся к старосте.
— Надо собчить, Таврило Коидратьевич. Надо соб-чить,— суетился полицай.
Гаврилка стоял растерянный и перепуганный, только часто хлопал ресницами, поблескивая круглыми, как гривенники, глазами, и тяжело вздыхал.
Левон опять кинулся к мужикам и бабам, задавая все тот же вопрос: «Где ховались?» У кого скрывались партизаны, когда они пришли в деревню и долго ли были здесь, никто ничего не знал. Знали, что было их четверо, ночевали они в Метелице. То ли немцы, сборщики продуктов, напоролись на партизан, то ли наши — на немцев, только после короткой стычки остались лежать один партизан в солдатской форме, видать, из окруженцев, и трое немцев посередине шляха. Переводчик же успел удрать.
Партизан лежал на бурой траве, склонив голову на вытянутую вперед руку, и казалось, спал. Видно, перед смертью он успел еще сделать несколько шагов и опустился без сил у плетня. Он лежал на боку, и Ксюша видела мужское лицо с бугристыми скулами, плотно сомкнутыми губами. Партизану —не больше тридцати.
На шляху, метрах в пяти один от другого, лежали трое немцев. В одном из них Ксюша признала солдата, скалившего зубы во дворе, когда она выносила яйца. Он лежал в серой пыли, вцепившись пальцами в землю, словно хотел уползти со шляха и не мог оторваться от широкого красного пятна у груди.
Она взглянула еще раз на красное пятно в пыли, повела плечами, как в ознобе, и отвернулась. Сельчане помалу расходились.
— Чтоб нихто никуда из деревни! — приказал Левон напоследок.— Надумает какой — всю семью порешу!
Спать в Метелице ложатся рано, но в этот вечер допоздна шушукались бабы у колодцев, у дворов.
— Ой, штой-то будет! Штой-то будет! — охали бабы, качая головами.
— Хрен им в печенку!— ворчал дед Антип.—Погодь, еще накостыляют!
А назавтра ни свет ни заря запричитали бабы, заревела детвора, беготней и криками н щолнилась Метелица. Всех сельчан, здоровых и хворых, стариков и детей, согнали в центр деревни на площадь перед школой. В тесной толпе перепуганно шептались, рассказывали о расстреле семьи Кондратовичей. У них ночевали партизаны, в пятом от края деревни дворе. Стычка же с немцами случилась в другом месте, и Кондратовичи были уверены, что никто не узнает о ночлеге. Нашлась черная душа, шепнула поли-
цаю, по всему видать, уже ночью. То ли мстили Кондратевичам за какие-то старые дела, то ли кто-то выслуживался перед полицаем. Охали в толпе, удивлялись, до какой же грязи дополз слизняк тот, коли стал выслуживаться перед холуем! Кондратовичей — деда Николу, среднюю дочку его и тринадцатилетнего внука Леньку — вывели на улицу и расстреляли в упор тут же, напротив хаты.
Ксюша видела растерянные лица сельчан, слышала тяжкие вздохи и все крепче прижимала к себе Артемку. Обширное семейство Гаврилки и родня полицаев стояли отдельно от общей толпы, у дощатого забора школы. У входа остановилась легковушка и несколько мотоциклов. Комендант Штубе и вчерашний переводчик поднялись на крыльцо, староста, полицаи во главе с Левоном и несколько солдат, вооруженных автоматами, разместились по бокам, у завалинки.
Комендант что-то сказал переводчику, тот поднял руку, требуя тишины, и объявил:
— Сейчас будет говорить комендант герр капитан Штубе!
Все притихли. Штубе пожевал сочными губами, медленно оглядел толпу и заговорил по-немецки, слегка кивая головой при каждом слове. Только он закончил, вперед выступил переводчик:
— До сих пор я считал вашу деревню спокойной. Я думал, что в ней живут разумные люди. Но я ошибся.
Переводчик умолк, быстро повернулся к Штубе, заглядывая ему в рот. Штубе кивнул утвердительно и продолжал, громко выговаривая каждое слово.
Солнце только что выглянуло из-за крыш и осветило школьное крыльцо. Комендант стоял, заложив руки за спину, спокойный и строгий. Его красивое лицо не было ни злым, ни добрым. Глаза как-то нехотя оглядывали толпу; казалось, комендант не выспался, хочет поскорее покончить с неприятным делом и укатить восвояси. Ему было около сорока. Весь подтянутый, выхоленный, в мундире с иголочки, высокого роста, широкоплеч. Не походил он на немца в представлении Ксюши: ничего пугающего и противного в этом офицере не было.
«Так вот с кем путается Полина,— подумала Ксюша.— Неужто влюбилась? С нее станет. Но это же немец. Как бы там ни было — немец! Что-то не видно ее.—Ксюша огляделась. Рядом стояли Наталья, батька и Тимофей, который ночевал почему-то в деревне и потому попал в толпу
сельчан.— Видать, в Липовке, у стариков»,— решила она.
— Да, я ошибся,— переводил штатский.— И сожалею. Вы открыли двери своих домов бандитам. Те, кто им помогает, пусть не ждут милости. Партизаны — бандиты, которых всякая власть карает, как уголовников. И мы будем карать. Вчера в вашей деревне погибли три немецких солдата. У них есть жены, как и у вас, у них есть дети, которые остались сиротами. Честные люди сказали, у кого скрывались бандиты, и мы расстреляли их пособников. Но нам известно, что среди вас есть люди, связанные с партизанами. Кто? Назовите их, и мы вас отпустим.
— Ишь ты его! — проворчал дед Антип и покосился на Тимофея.
Подул утренний ветер. Зашелестели лепестки верб. Потянуло холодком.
Комендант ожидал минут пять, потом снова заговорил таким же ровным, громким голосом. Штатский перевел:
— Если вы будете укрывать бандитских пособников, мы расстреляем по сто человек за каждого нашего солдата! Мы не хотим лишней крови. Назовите их.
Шум прокатился по толпе, как порыв ветра, и утих. Сельчане косились один на другого и молчали. Комендант дал знак, и солдаты подошли к толпе.
— Всем мужчинам стать отдельно! — объявил переводчик.
Зашумели сельчане, заволновались.
— Что ж то буди-ить?..
— Господи, а нас за что ж?
— Стращают,— успокоил Ксюшу дед Антип.— Да тише вы, бабы, детей не пужайте!
— И я с дедом! — попросился вдруг Артемка, но Ксюша схватила его на руки и крепко прижала к себе.
Толкаясь и выкрикивая отрывистые слова, солдаты отделили всех мужчин, включая хлопцев от тринадцати лет и старше. Заплакали бабы, за ними — дети. Все сбились в тесную кучу и ждали, что же будет дальше. Переводчик поднял руку и сказал:
— Господин комендант дает вам пять минут подумать. Выдайте партизан, и вас отпустят.
Бабы засуетились, заговорили громче. От этих разговоров Ксюше стало страшно. Она слышала недовольные голоса, замечала косые взгляды и не знала, что же делать. Назови бабы любое имя, и немцы не станут разбираться — тут же расстреляют. Не столько им нужны партизаны, ско-
лько хотят запугать сельчан. Дед правильно сказал: «Стращают».
— Из-за одного кого-то всем гибнуть? — говорили бабы.
— Нехай сам выйдет!
— А Любка старостова — что ж?
— Никто не знает, где она. Поклеп на человека. — Потому — староста! Поклеп...
— Акромя Любки есть...
— А если не? Зазря гибнуть человеку?
— А нашим мужикам не зазря? А детям-школятам не зазря?
Всяк говорили бабы, но имени никто не называл. Ксюша стояла ни живая ни мертвая— боялась, что кто-нибудь назовет Тимофея. Не по злобе —Тимофея уважали в деревне, а чтобы обезопасить себя или своего мужа, или подростка-сына, которого отвели вместе с мужиками. Немцам закон не писан, могут и детей порешить. Леньку Кондратовича уже расстреляли. Господи, пронеси!
— Герр паночек! — Гаврилка выступил вперед.—В нашей деревне нету партизан. Это —прохожие какие-то. Партизан мы и близко не подпускаем. Во те крест, герр пано-
чек!
Видать, почуял Гаврилка, что бабы назовут его Любу. А чем староста докажет, что его дочка не в партизанах? И хотя ушла она еще до прихода немцев, но он —староста, с него двойной спрос.
— Неужели? —сказал комендант.—Вызовите ту женщину.— Кто из вас Наталья Левакова? —спросил переводчик.— Выйди сюда!
— Господи! —охнула Ксюша и схватила Наталью за руку.— Чего они?
Наталья перепуганно пожала плечами и продолжала стоять, не веря, что вызывают именно ее.
— Наталья Левакова! — повторил переводчик громче.
— Меня,—прошептала Наталья, поглядела на Ксюшу жалобно, будто ища защиты, и вышла из толпы.
Сельчане притихли.
— Где твой мужчина? — спросил штатский.
— Не знаю, паночки,— ответила Наталья дрожащим голосом.— Не знаю...
— Не так давно он был в деревне. Куда ушел, к партизанам?
- Не знаю,— повторила Наталья растерянно.
Комендант сказал что-то солдату, тот достал из коляски мотоцикла лопату с короткой ручкой и подал Наталье.
— Копай!— сказал Штубе.
— Копай, копай!—пояснил переводчик.—Вот там, у забора.
Наталья подошла к забору и начала копать. Видно было, как лопата дрожит в ее руках. Она нажимала на лопату ногой, но не хватало сил вдавить её в землю. Не копала Наталья — ковырялась беспомощно, загребая песок. Ветер подхватывал пыль, густыми клубами кидал ей в лицо и относил в сторону. Наталья чихала, опять сгибалась над лопатой, не попадала ногой и падала, зарываясь лицом в землю. Теперь ее лицо было не бледным, а серым, как земля. Солдат стоял рядом, поднимал Наталью, ставил на ноги и заставлял копать.
— Где твой мужчина? — спрашивал переводчик.
— Не знаю,— лепетала Наталья, бессмысленно озираясь.
— Копай! — говорил комендант спокойным голосом. И Наталья бралась за лопату.
По деревне разносилось редкое мычание недоеных коров. Мычали они протяжно, долго, с надсадным хрипом, призывая своих хозяек. Вслед им заливались громким лаем собаки. Солнце уже встало высоко в небе, а день как будто и не начинался. Бабы в толпе не шептались, только глядели оторопело на Наталью да прижимали к груди шершавые ладони.
— Что это, мам? — спрашивал Артемка.
Ксюша прижимала к себе сына, глотала слезы и шептала:
— Не гляди, сынок, не гляди...
Но сама она не могла отвести от Натальи взгляда. Было страшно глядеть в сторону забора, Ксюша пыталась отвернуться. И не могла.
Комендант стоял все такой же спокойный и глядел на Наталью.
— Где твой мужчина? — повторял время от времени штатский.
— Не знаю...
— Копай!— Комендант кивал солдату и медленно жевал губами.
Солдат хлопал Наталью по плечу, она покорно, безропотно бралась за лопату и опять ковырялась в сухой земле, опять не попадала на узкий изгиб, падала, лежала без сил, пока немец не поднимал ее, указывая пальцем на ямку.
— Он был в деревне,— сказал переводчик.— Куда ушел твой муж?
Наталья заморгала пыльными ресницами, начиная что-то понимать.
— Помер он, мужик мой.
— Ты что врешь! — повысил голос штатский.
— Помер, паночки. Помер! — оживилась Наталья.— Это у меня квартирант был. Болезный он, еще с осени на постой попросился. А сейчас ушел... и одежку забыл...
Штатский перевел коменданту Натальины слова. Штубе на минутку задумался, потом спросил через переводчика:
— Староста, это правда?
— Правда, герр папочек,— сказал староста, растягивая слова, будто делая услугу.—Помер ее мужик до войны, Леваков Иван. Это постоялец, правда.
Комендант переступил с ноги на ногу, внимательно оглядел Гаврилку и подал знак. Солдат хлопнул Наталью по спине и мотнул головой в сторону толпы. Наталья, словно не веря своему освобождению, поглядела на коменданта и поплелась к бабам, загребая ногами пыль. Косынка ее сбилась на плечи, волосы растрепались, черное от пыли лицо вытянулось книзу.
— Господи, седая!—охнули в толпе.
Ксюша подхватила Наталью под руки, потому что ноги ее обмякли. До обеда держали сельчан на площади. Мужиков подводили к плетню, поворачивали спиной, заставляли поднимать руки и не отпускали минут по десять, наставив на них автоматы. Потом стреляли над головами. Комендант опять говорил перед сельчанами наставительно и спокойно, учил их, как надо жить при новой власти, угрожал расстрелами за неповиновение. Гаврилка поклялся, что в деревне партизан нету, что их и близко не подпускают. Комендант дал сроку три дня на обдумывание и выдачу партизанских пособников. Пообещал вернуться, если сельчане будут молчать, и расстрелять по сто человек за каждого немца. Поседела в этот день не одна Наталья, но и двое мужиков, стоявших под дулами автоматов: Лазарь и дед Евдоким.
Не вернулся комендант ни через три дня, ни через неделю, Метелицу оставили в покое. Гаврилка считал это своей заслугой, важно ходил по деревне, повторяя сельчанам: «Я ж вам не желаю ничего плохого, акромя хорошего»,— и решал все деревенские дела по своему хотению.
Приезд коменданта не на шутку встревожил Тимофея. Что понадобилось, что замышляет фашист? Ведь не ради праздного любопытства приезжал Клаус Штубе, не забота о детях привела его сюда. Может, пронюхал о связи Тимофея с партизанами и что-то готовит? Нет, не должно такого быть. Его связь — тайна и для сельчан, и для отряда. В лесу о Тимофее знают Маковский, Савелий и Люба, в деревне— отец да сестра Ксюша. Все люди надежные, проговориться никто не мог. По тому, с каким недоверием стали., относиться сельчане к бывшему учителю, Тимофей был уверен, что никто из них не догадывается. Один Гаврилка что-то предполагает, но и он не посмеет заикнуться из страха за свою шкуру. Немцы не простят старосте его дочку-партизанку. Нет, что-то другое привело коменданта в детдом. Но что?
Два с половиной месяца прошло, комендант больше не приезжал, и Тимофей успокоился. Метелица за это время обросла новостями. Партизаны раздобыли приемник, регулярно слушали Совинформбюро, писали листовки и распространяли по деревням. После разгрома под Москвой немец откатил назад и летом повел наступление с южной стороны, в направлении Сталинграда. В Гомель прибыл новый начальник карательного отряда офицер СС Курт Гартман, о жестокости которого ходили страшные слухи. Запылали деревни на Гомелыцине.
Первого июля начисто спалили деревню Дубки и расстреляли 157 человек, в другой деревне всех сельчан загнали в коровник и сожгли заживо. Немцы не скрывали своих зверств, даже, наоборот, обещали, что так будет с каждой деревней, которая поддерживает партизан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71