Утихомирив будильник, она нащупала телефонную трубку.
– Алло?
– Послушай, детка, – в трубке был голос Сэмми Кафки, – это единственное, что я могу сделать, чтобы успевать следить за твоими перемещениями.
– Дядя Сэмми! Ты знаешь, который час?
– Девять часов по среднеевропейскому времени, три утра по восточному. – Сэмми хихикнул. – Петушок пропел давно, фрейлейн Фишер!
– Ну как можно чувствовать себя бодро в такую рань? – простонала Стефани.
– Если хочешь, я перезвоню позже. Тебе, наверное, надо заказать завтрак?
– Нет-нет, – вздохнула Стефани. – Фрейлейн уже проснулась. – Она отбросила подушку и села в постели.
– Ну, расскажи, детка, как там дела, на Восточном фронте?
Стефани поведала ему о визите к мадам Балац, о кошках и о странном разговоре на балконе с видом на Дунай.
– Ты можешь в это поверить?
– Гм… Ну, в общем, да.
– Но вот в чем вся штука, дядя Сэмми. Предположим, что Лили Шнайдер действительно жива. Тогда, если верить мадам Балац, нам, возможно, – я подчеркиваю, возможно, – надо искать вовсе не старушку.
– Не понял, повтори-ка еще раз.
– По словам этой свихнувшейся леди, Лили обнаружила источник молодости еще в середине сороковых.
Трубка молчала.
– Кроме того, – продолжала Стефани, – Балац страстно ненавидит Лили за то, что та не поделилась с ней секретом вечной молодости. – Помолчав, Стефани тихо добавила: – Ты знаешь, она почти убедила меня, что этот секрет существует.
– Выжди немного, пусть у тебя в голове все встанет на свои места, – посоветовал Сэмми. – И не отвергай никаких предположений.
– Именно это я и пытаюсь делать.
– Кстати, ты ведь знаешь, что я никогда не дочитываю газеты до конца и, когда наконец добираюсь до них, мне приходится читать новости прошлой недели – или даже позапрошлой.
– Д-да? – насторожилась Стефани.
– Помнишь, ты мне рассказывала о звонке некой Винетт Джонс?
– И что?
– Если это та самая Винетт Джонс, то она умерла в тот самый вечер, когда звонила тебе.
– Что? – Стефани вскочила. – Что случилось?
– Смерть наступила в результате передозировки наркотиков.
– Боже. Мне она показалась абсолютно нормальной.
– Я говорю тебе, так напечатано в газете. Я позвонил в полицию, и они сказали то же самое.
Стефани почувствовала, как по спине поползли мурашки страха. Голос ее задрожал.
– Дядя Сэмми! Как ты думаешь, может быть, кто-то уколол ее? Специально! Чтобы убить!
Сэмми не отвечал.
– Я помню… пока я ждала… она – она кричала! А потом, еще до того как повесили трубку, клянусь, ее взял кто-то другой! Дыхание… это было не ее дыхание!
Сэмми вздохнул.
– Кто знает, детка, кто знает? Одно могу сказать: будь осторожна. Предельно осторожна!
– Ты знаешь, дядя Сэмми, Винетт сказала, что познакомилась с дедушкой в вашингтонском отделении ПД – «Поможем детям». Знаешь эту организацию? Она еще занимается подыскиванием приемных детей?
– Да, и что?
– Ну, она мне тогда сказала, что, по словам деда, его привело туда расследование, а ее – розыски дочки. А в дедушкиной рукописи нет никакого упоминания о ПД, и в записях его тоже ничего об этом не говорится. Поверь мне, я бы обратила на это внимание, если бы что-то было. Но если расследование и привело его туда, то в рукописи об этом ничего нет.
– Возможно, – предположил Сэмми, – этот его визит не был связан с биографией Шнайдер.
– Скорее всего связан. Ты знаешь, какой он был дотошный. – Стефани помолчала. – Мисс Джонс упомянула какого-то человека, сотрудника нью-йоркского отделения ПД. Как же его имя? Похоже на название той новой оперы.
– Клингхоффер?
– Да, Кляйнфелдер. Ты не мог бы ему позвонить и узнать, что ему известно о Винетт?
– С удовольствием, детка. Твой Шерлок Холмс займется этим прямо сейчас, – пообещал Сэмми.
– Ладно. Мне пора вставать и начинать шевелиться. На двенадцать назначена моя встреча с музыкальным фюрером третьего рейха.
Трехэтажный коттедж с островерхой крышей расположился на вершине холма, возвышаясь над живописным поселком Сант-Вольфганг. По соседству, у подножия холма, плескалось Вольфгангское море – так называли здесь это глубокое альпийское озеро. Казалось, место для коттеджа намеренно выбирали так, чтобы он парил над местностью, недосягаемый для простых смертных.
На подъездной дороге стояли четыре машины – два темно-синих «мерседеса», черный «БМВ» и белый «опель»-фургон.
Увидев дом вблизи, Стефани сильно удивилась: он показался ей слишком скромным для человека, чьи пластинки расходились миллионными тиражами и чей доход от записей и концертов составлял от шести до семи миллионов долларов в год. Она ожидала увидеть что-то куда более величественное. Однако она должна была признать, что скромный коттедж Детлефа фон Олендорфа, с геранью на окнах, с двумя рядами деревянных балконов, был необычайно красив какой-то причудливой красотой.
– Вот это да, – говорила себе Стефани, подходя по обсаженной геранью дорожке к двери.
Стефани выглядела эффектно и броско. Она специально подобрала одежду, подобающую преуспевающей элегантно-деловой журналистке. Яркий костюм из букле с широкими лацканами, шелковая блузка. На кончике носа примостились дорогие очки-половинки. На голове она соорудила подобие баварской прически – дань местным традициям. В руках был строгий портфель из коричневой кожи, блокнот и поблескивающая золотая ручка.
Дверь открыла неулыбчивая женщина с длинным лицом и жестким, немигающим взглядом голубых глаз. Светлые пряди завитых волос, тщательно уложенные вокруг головы, напоминали сосиски или – того хуже – откормленных змей. Из бородавки на выдававшемся вперед подбородке торчал длинный волос.
Вздыбленная красным корсажем грудь возвышалась двумя внушительными холмами.
Она не просто смотрела, она в упор рассматривала Стефани, и та, не смущаясь, ответила ей тем же.
– Меня зовут Холли Фишер, – представилась по-английски Стефани. – У меня назначено интервью с господином Олендорфом.
– А, фрейлейн Фишер. Мы разговаривали с вами по телефону. Меня зовут фрау Людвига, – сказала женщина по-английски – довольно бегло, хотя и с сильным акцентом. Улыбка была хмурой и нерасполагающей. Она открыла дверь шире и пригласила Стефани в дом.
– Пожалуйста, проходите. Маэстро ждет вас. Фрау Людвига быстро провела Стефани через холл, отделанный сосновыми панелями, и остановилась перед застекленной дверью. Взявшись за дверную ручку, она обернулась к Стефани.
– Напоминаю вам, что маэстро – очень занятой человек. Он может уделить вам полчаса, не больше.
Фрау Людвига открыла дверь, и они вышли на огромную, выложенную камнем террасу. У Стефани захватило дух от потрясающего вида – внизу лежала маленькая деревня и сапфирно синело озеро в окружении уходящих в небо гор, поросших соснами. На террасе под желтыми зонтиками были расставлены белые столы и стулья.
– Вот маэстро, – сказала фрау Людвига, хотя в этом указании не было никакой нужды.
На всех фотографиях фон Олендорф неизменно выглядел худым, высоким, поджарым, с высокими скулами и светлыми волосами. Все фотографии неизменно передавали властный дух, исходивший от него. В жизни он оказался значительно ниже ростом, чем казался на фотографиях, – всего пять футов восемь дюймов. В нем присутствовало нечто, делающее его моложе, – он вовсе не выглядел на свои восемьдесят три года. Его лицо было по-прежнему красиво, осанка прямая, как у юноши, и весь он был окутан особой аурой, которую создают только богатство и власть.
– А! – воскликнул он, делая шаг навстречу Стефани. – Вы, должно быть, фрейлейн Фишер! – Он взял руку Стефани и галантно поднес ее к губам. При этом его глаза смотрели на нее откровенно оценивающе.
– Спасибо, что вы нашли время встретиться со мной, маэстро, – пробормотала Стефани.
– Ну что вы, для меня это удовольствие. Не каждый день встречаешь таких красивых женщин!
Попытка флирта была абсолютно откровенной. Он все еще продолжал держать ее руку в своей, и Стефани чувствовала, как мысленно он беззастенчиво ее раздевает. После неловкого замешательства она, кашлянув, сделала шаг назад.
– Пожалуйста. – Он выпустил ее руку. – Давайте сядем.
Взяв Стефани под локоть, он подвел ее к ближайшему столику с той знаменитой элегантностью, с которой он управлял самыми известными оркестрами мира. Стефани опустилась на любезно подвинутый стул. Маэстро сел напротив.
Она слишком поздно осознала, что ее провели. Он усадил ее так, что солнце било прямо в глаза. Ей уже не удастся следить за его реакцией, уловить тончайшие оттенки выражения на его лице. Еще раз ей пришлось напомнить себе: будь бдительна!
– Позвольте предложить вам кофе? – спросил маэстро.
– Да, спасибо. – Стефани отчаянно пыталась не щуриться.
Он обернулся к фрау Людвиге.
– Два кофе, фрау Людвига.
– Да, маэстро, сейчас.
Фрау Людвига тотчас же направилась в дом. Детлеф фон Олендорф медленно положил ногу на ногу.
– Итак, фрейлейн? – произнес он тихо.
Кофе, приготовленный из свежесмолотых зерен, был крепким и ароматным. Стефани отметила про себя, что это скорее кофе по-турецки, нежели по-венски. Поставив на стол тончайшую чашечку китайского фарфора, Стефани промокнула губы льняной салфеткой. Ни она, ни маэстро, который все еще допивал свой кофе, не притронулись к пирожным, которые подала фрау Людвига. Сладкоежка, впрочем, нашлась – оказавшуюся тут муху явно привлекла густая глазурь пирожных.
– Последний раз я видел Лили в сорок девятом году. – Его чашка наконец звякнула о блюдце.
– Вы точно помните?
– Разумеется. К тому времени Лили уже стала леди Хью-Коукс, и ее муж был очень влиятельным человеком. Видите ли, фрейлейн Фишер, после войны союзники некоторое время запрещали мне выступать. Именно сэр Кеннет уладил все это дело и организовал мне работу – первую после войны. Это было в сорок седьмом. – Олендорф помолчал. – Я отчетливо помню все, что связано с Лили и сэром Кеннетом. Я обязан им всем, чем обладаю сегодня. Власть. Известность. Богатство. – Он повел рукой. – Всем этим я целиком обязан им.
– Достаточно обязан, чтобы помочь Лили исчезнуть? – тихо спросила Стефани.
– Простите? Боюсь, я не совсем вас понял, фрейлейн.
– Значит, вы не верите, что она все еще жива, что ее смерть была инсценирована?
Он подался вперед.
– Что вы хотите сказать, фрейлейн?
– Я ничего не хочу сказать. Я просто спрашиваю, не встречались ли вы с Лили Шнайдер после сорок девятого года?
Олендорф сложил руки на столе. Она слышала его дыхание, которое вдруг стало частым и тяжелым.
– Не хотите ли вы сказать… нет, это невозможно. Лили умерла. Я присутствовал на ее похоронах. Что дает вам основания намекать, что она жива?
– Потому что у меня есть некоторые доказательства…
– Доказательства! – перебил Олендорф, воздев руки к небу. – Боже мой! Неужели вы не понимаете, что, будь она жива, я бы первый знал об этом? Разве вам не известно, что мы были самыми близкими друзьями? Музыка сблизила нас больше, чем любовников. – Он откинулся назад, не отводя от Стефани глаз. – Никто из нас и шагу не ступал, не получив согласия другого. И вы говорите о доказательствах?
Стефани не отвечала. Положив ручку и блокнот, она потянулась за портфелем. Взяв его на колени, она достала оттуда портативный магнитофон.
– Пожалуйста, фрейлейн, – Олендорф махнул рукой в сторону магнитофона. – Надеюсь, вам сообщили, что интервью не может быть записано на пленку.
– Конечно, маэстро, – успокоила его Стефани. – Я только хочу продемонстрировать вам свое доказательство.
– Очень хорошо, – кивнул маэстро.
Стефани вспыхнула, почувствовав его снисходительную улыбку, и резко нажала на кнопку «пуск».
Сначала была тишина, потом послышалось шипение. За ним последовали неотчетливые голоса, а затем тихие звуки фортепиано. Через шесть секунд Стефани выключила магнитофон.
– Вы узнаете пианиста, маэстро?
– Да-да, – ответил раздраженно Олендорф. – Губеров. Скорее всего, он: это его манера. Знающий человек сразу определит, что у него ограниченная подвижность пальцев, вызванная артритом.
– Браво, маэстро! – прошептала Стефани.
– Фрейлейн, для чего все это?
– Через минуту вы поймете, обещаю.
Снова раздались звуки фортепиано. И внезапно звенящий хрусталем голос, чистый, как только что выпавший снег, запел:
Was ist Silvia, saget an,
Dass sie die weite Flur preist?
– Лили? – хрипло прошептал Олендорф. – Не может быть.
Стефани не отрывала от него глаз. Он сидел совершенно неподвижно. Она видела, как краска уходит с его лица, она почти ощущала пронзившую его физическую боль. Но она никак не ожидала того, что случилось потом.
Внезапно его рука вылетела вперед. Магнитофон, сбитый ударом его кулака, полетел на пол. Она попыталась поймать его, но не успела. Магнитофон упал на каменный пол, однако продолжал свое:
– Dass ihr alles Untertan.
Ist sie sch?n und gut dazu?
Reiz labt wie milde Kindheit…
Олендорф вскочил так резко, что его стул, отлетев, опрокинулся.
– Остановите! – прошептал он. – Боже мой! Остановите, перестаньте, прекратите. – Он зажал ладонями уши.
Стефани не сводила с него пристального взгляда.
– Это она? Это Лили?
– Остановите эту чертову машину! – закричал Олендорф.
Стефани откинулась на спинку стула. Теперь, когда он передвинулся со своего места, ей хорошо было видно его лицо – искаженное, вновь красное от ярости, оно было страшным.
– Вы сумасшедшая! – закричал он и яростно пнул магнитофон. «Сони» отлетел в сторону, как футбольный мяч, но по-прежнему не замолкал, словно дразня маэстро.
– Она мертва! – Жилы выступили на его шее. – Зачем вы притащили сюда эту фальшивку? Отвечайте! Разве я недостаточно настрадался? Зачем вы будите мертвых? Это часть…
Внезапно из его горла вылетел сдавленный крик. Как марионетка с отпущенными вдруг нитями, он сделал неуверенный шаг назад, потом еще, и еще. Бледные аристократические руки потянулись к горлу, пытаясь ослабить воротник, плотно стянутый на шее.
– Маэстро! – Стефани вскочила.
А из магнитофона неслись сладкие, дразняще-прекрасные звуки, безразличные к тому, что происходило на террасе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66