Сэмми засмеялся.
– Как и в Берлине, это случилось в день премьеры, прямо на сцене. На том месте, где должна была стоять примадонна, внезапно раскрылся люк.
– Боже мой! Ты шутишь!
– Какие шутки, детка! Если бы эта близорукая леди встала точно на то место, которое было указано режиссером, она, вне всякого сомнения, получила бы серьезные травмы. Может быть, даже погибла. Уж во всяком случае, она бы больше не смогла принимать участие в спектакле.
– Коварная Лили, – пробормотала Стефани.
– Да уж, – согласился Сэмми. – Она не из тех, кто полагается на случай. Но это был для нее хороший урок. Видишь ли, ее поймали, что называется, за руку, которая была все еще на рычаге, открывавшем люк. Трое свидетелей видели это. Скорее всего, она бормотала что-нибудь вроде: «Ой! Я только слегка оперлась на рычаг! Надеюсь, ничего серьезного не произошло?»
– Это ужасно!
– Похоже, ей дьявольски везло: она сравнительно легко отделалась. Ее всего-навсего уволили, – а могли и возбудить уголовное дело!
– Скажи мне, раз ты все это знал, почему ты не рассказывал об этом дедушке? Он ничего не упоминает об этой истории ни в рукописи, ни в своих записях.
– Почему? – фыркнул Сэмми. – По той простой причине, что Карлтон никогда не спрашивал меня об этом, вот почему. Он держал свои исследования в строжайшем секрете, можно подумать, он золото искал. Видишь ли, детка, так как он не рассказывал мне о том, что ему удалось раскопать, как я мог знать, чего ему не удалось ? – Он сухо добавил: – Я многое могу, но я не экстрасенс.
– Ну конечно, нет, никто и не требует этого от тебя… Ну ладно. Берлин. Насколько я понимаю, Лили надоело стоять в кулисах? И она решила еще раз проделать свой старый фокус?
– Да. Но она извлекла неплохой урок из того, что случилось в Будапеште. И соответственно этот «несчастный случай» произошел далеко от здания оперы, а она обеспечила себе алиби – у нее была встреча с директором театра.
– Но как ей все это удалось?
– Очень просто. Она попросила кое-кого из друзей позаботиться обо всем, чтобы оставить свои собственные ручки чистыми.
– Попросила друзей?
– Коричневорубашечников. Видишь ли, она очень сдружилась с несколькими из них. Во всяком случае, в Берлине им прекрасно удалось то, что не получилось у нее в Будапеште. Всю эту историю преподнесли широкой публике как нелепую случайность – якобы австрийскую католичку по ошибке приняли за еврейку.
Стефани заметила, как задрожал бокал в руке Сэмми.
– В это невозможно поверить, – сказала она хрипло. – Избить до потери сознания женщину только из-за того, что ее посчитали еврейкой?
Стефани передернулась. Она легко представила себе эту сцену… группа молодчиков… ни в чем не повинная, беззащитная женщина – на нее нападают, ее бьют и пинают. И никого это не волнует, скорее всего, наоборот, в то время это одобряли.
Ужасно! Мир сошел с ума. Ужасно было и то, что певица с таким огромным талантом вынуждена была прибегать к подобным мерам, чтобы проложить себе дорогу.
– Продолжай свой рассказ, детка. Может быть, я помогу тебе восполнить некоторые пробелы.
Стефани с благодарностью кивнула. Допив остатки воды, она отставила стакан и уселась поудобней, поджав под себя ноги.
– В те годы Берлинской оперой руководил Детлеф фон Олендорф…
– Этот нацист, который так никогда и не раскаялся! – со злостью заметил Сэмми.
– Он ведь еще жив, не так ли?
– Да, и даже пользуется популярностью, – с горечью ответил Сэмми. – Ему, должно быть, уже за восемьдесят, и тем не менее его принимают везде с распростертыми объятиями – он едва успевает добраться из одной оперы в другую на своем собственном самолете – сегодня он дирижирует в Штутгартской филармонии, завтра – в опере Мельбурна. Уму непостижимо, ему полностью простили его прошлое.
– Если верить рукописи деда, Лили и Олендорф были вот так. – Стефани подняла руку, скрестив при этом два пальца.
– Абсолютно верно.
– Он также пишет, что они были как Фред Астер и Джинджер Роджерс – подпитывали друг друга своим творчеством.
– И это правда. Вне зависимости от того, что лично я презираю его, факт остается фактом: в совместном творчестве они достигли потрясающих результатов. Все началось с первой совместной постановки. Публика была околдована «Фиделио».
– После чего, – добавила Стефани, – их «Cosi Fan Tutte» тоже вошло в историю оперного искусства, а потом они с таким же успехом сделали «Риенци» Вагнера.
– Ты прекрасно справилась со своим домашним заданием, детка, – заметил Сэмми, явно впечатленный знаниями Стефани.
– Неудивительно, что вскоре последовало приглашение посетить Гитлера. Именно тогда Гитлер признался Лили, что он был ее поклонником. Естественно, министр пропаганды Геббельс сделал свое дело, и все газеты быстро разнесли эту новость, после чего Лили могла уже делать что хотела. Да, и еще одно. Именно Олендорф, а не Геббельс, вопреки распространенному мнению, подал идею о ежедневных выступлениях Лили по радио.
– И это сделало Лили сопрано номер один в третьем рейхе, – пробормотал Сэмми.
– И самой популярной на радио – после Гитлера, разумеется. – Стефани помолчала. – Мне все-таки непонятно. В чем причина? Хрустально-чистый голос? Невероятный диапазон? Или ее обширный репертуар – от легких оперетт до тяжелого для восприятия Вагнера?
– Вероятнее всего, – сухо ответил Сэмми, – она взяла верный тевтонский аккорд, близкий германской нации того времени.
– Да, это больше похоже на правду. Так или иначе, вся страна стояла перед ней на коленях. Германию охватила лихорадка «Лили». Каждое воскресенье миллионы немцев и австрийцев настраивали свои приемники на соответствующую волну и слушали пение Лили. Дядя Сэмми, тебе известно, что только в течение одной недели – одной! – более четырехсот новорожденных девочек были названы Лили! И что главные улицы буквально во всех основных городах были названы в ее честь!
– Я не знал об этом, но не вижу здесь ничего удивительного.
– А что случилось потом? Все эти вывески «улица Билфелд» пришлось в одночасье менять.
– Из-за Фридриха Вильгельма Шнайдера.
– Правильно, – кивнула Стефани. – Группенфюрер CA, правая рука начальника штаба CA Эрнста Рема. Он был прирожденный убийца, известный гомосексуалист и страстный любитель оперной музыки – все в одном лице. Его внешность идеально соответствовала всем стандартам истинного арийца: голубоглазый блондин, бледная нордическая кожа, веснушки. Прибавь к этому достаточно смазливую морду и мускулистое тело.
Дедушка пишет, что Шнайдер был любимым партнером Рема в его любовных забавах.
– Об этом я тоже слышал, – подтвердил Сэмми.
– И тут мы подходим к следующему важному событию в жизни Лили, – продолжала Стефани. – В мае тридцать третьего года она вышла замуж за группенфюрера Шнайдера. Торжественная церемония проходила, конечно же, в здании Берлинской государственной оперы – где же еще? – и транслировалась – иначе и быть не могло – на всю Германию. Играл оркестр Берлинской филармонии, пел оперный хор. Был выставлен почетный караул CA и СС. На церемонии присутствовали Гитлер, Гиммлер, Геринг – и много кто еще. Заметь, это была гражданская церемония, но поставлена Альбертом Шпеером со всей помпой вагнеровской коронации. И знаешь, чего я еще никак не пойму?
– Чего же, дорогая?
– Почему они поженились. Учитывая карьеру обоих – я уж не говорю о его сексуальных наклонностях, – вряд ли можно было сказать, что этот брак свершился на небесах.
– Нет, – ответил Сэмми. – Это был вполне земной брак, устроенный на нашей грешной земле.
– Но зачем?
– Правильнее было бы спросить, кто именно устроил этот брак.
– В таком случае, кто же?
– Номер один.
– Уж не хочешь ли ты сказать…
– Правильно, детка, именно это я и имею в виду. Сам Шикльгрубер.
Стефани была потрясена.
– Гитлер! – прошептала она, уставившись на Сэмми. – Но зачем?
– Потому что, моя дорогая, фюрер, хотя и питал отвращение к нездоровым сексуальным наклонностям Шнайдера, тем не менее очень тепло относился к нему. Они прошли вместе долгий путь – начиная с окопов первой мировой войны.
Стефани молча переваривала только что услышанное.
– Понятно, – медленно произнесла она через какое-то время. – Чтобы его направить на путь истинный.
– Точно! А поскольку группенфюрер был тонким ценителем оперы, Гитлер использовал Лили как приманку. Но женитьба никак не повлияла на его сексуальное поведение, равно как и не устранила слухи о его продолжающейся связи с Ремом и его мальчиками. Скорее наоборот, сплетни становились все громче, поскольку слава Лили не оставляла в тени и бедного Фридриха.
Немного помолчав, Стефани воскликнула:
– Да, дядя Сэмми, да! Теперь, когда ты сказал, что не кто иной, как Гитлер устроил этот брак, все становится на свои места. Боже мой! Теперь, например, ясно, почему Лили затеяла бракоразводный процесс, когда…
– Июнь тридцать четвертого? – подсказал Сэмми.
– Точно! Когда шайка Рема получила свое в Тегернзе, они все, включая группенфюрера Шнайдера, были казнены за так называемую измену! – Стефани ошеломленно покачала головой. – А я-то была готова поклясться на стопке библий, что Лили была либо провидцем, либо обладала сверхъестественным чувством самосохранения!
– Она действительно им обладала, детка. Не сомневайся.
– Поверь, я и не сомневаюсь. Но в данном случае ее инстинкт самосохранения был ни при чем. Дядя Сэмми! Разве ты не видишь? – Стефани выпрямилась, глаза ее блестели, возбуждение пронизывало ее, как электрические разряды. – Она наверняка была предупреждена о том, что готовится! Боже мой! Ты только вдумайся, что из этого следует! Скорее всего, ей было сказано… или даже приказано… отдалиться от мужа… может быть, самим фюрером? – После паузы Стефани добавила: – Теперь понятно, почему она смогла, как шарик, наполненный гелием, вылететь из этой вонючей истории.
– И при этом сохранить благоухание розы, – добавил Сэмми, кривя губы в иронии.
Стефани кивнула.
– Потом они с Олендорфом уехали в мировое турне. Первые гастроли были в Парижской опере. Лили свела всех с ума. Следующая остановка – в Лондоне. На каждом представлении в «Ковент-Гардене» публика закидывала ее цветами. Затем «Метрополитен-опера» в Нью-Йорке, где и Лили, и Олендорфу были предложены контракты на астрономические суммы. Но, будучи добропорядочными нацистами, они снисходительно их отклонили. Затем Мехико, Буэнос-Айрес, Монтевидео, Рио – и опять назад, через Атлантический океан. Их слава обгоняла их, и естественно, на всех спектаклях был аншлаг. Лисабон, Мадрид, миланский «Ла Скала» – Лили завоевывала публику везде. А затем – гвоздь турне: по просьбе папы она пела в Риме, в соборе Святого Петра.
– Вообще-то, детка, я все это помню – я был тогда совсем молодым. Не было газеты, которая не опубликовала бы фотографию коленопреклоненной Лили, целующей кольцо на руке Его святейшества.
– Какая жестокая шутка! Лили была – и, вероятно, есть, поскольку я абсолютно убеждена, что она живет и здравствует, – в высшей степени безжалостной, охочей до власти сучкой. Этому есть все доказательства. Что она делает после возвращения в Берлин? Укрепляет свою власть с помощью серии романов с высокопоставленными нацистами, причем каждый последующий более высокопоставленный, чем предыдущий. А когда завоевывать больше было некого, она поступила очень просто. Она устроила так, что маэстро Олендорф стал во главе Венской оперы, и спокойно переехала к нему в Вену. Эта парочка заправляла всей культурной жизнью Вены, при этом Лили тихо занималась домашним хозяйством, проживая с главным местным нацистом.
– Ее можно было бы назвать последней великой куртизанкой.
Стефани рассвирепела.
– Вот уж поистине, куртизанка! – фыркнула она. – Дядя Сэмми, куртизанки не ведут себя так, как это делала Лили. Сначала любовница нескольких высокопоставленных нацистов в Берлине, потом одного, но тоже высокопоставленного, нациста в Вене. А после этого, во время оккупации Австрии войсками союзников, что она делала, а? Если память мне не изменяет, она соблазнила командующего советскими частями в Вене.
– Н-да… – Сэмми кивнул.
– Но вот неожиданность! – Стефани исходила сарказмом. – Фрау Шнайдер вдруг обнаружила, что приходится расплачиваться по счетам. Расплачиваться за то, что все это время была одним из самых известных – и музыкально одаренных – членов партии. Внезапно вся ее карьера пошла псу под хвост, поскольку союзники не давали ей возможности ни выступать – будь то на сцене или по радио – ни записываться.
Стефани подалась вперед, почти привстав на кровати.
– Но разве это ее остановило? Нет, черт побери, нет! Наша фрау Шнайдер, переспавшая, наверное, со всеми мужиками от Берлина до Вены, мало-мальски обладавшими властью, нанимает себе дуэнью – дуэнью ! – и бегает по Лондону, как какая-то беспомощная, одинокая, несчастная девочка.
– Да, – тихо подтвердил Сэмми. – Но, детка, ты должна признать, что этот номер сработал, не так ли? Ей удалось поймать сэра Кеннета Хью-Коукса.
– Который совершенно случайно оказался председателем «Хевенли рекордс» и самым влиятельным продюсером классических записей в мире! Он сделал ее не только леди Хью-Коукс, но одновременно и гражданкой Великобритании, что сразу разрешало все ее проблемы с союзниками и давало право выступать где угодно, в том числе в Германии и Австрии! – Стефани откинулась назад и перевела дух. – И вот мы опять возвращаемся в тот же квадрат… – Стефани нахмурилась и замолчала.
– И что же это за квадрат, дорогая? – тихонько подтолкнул ее Сэмми.
– На этом этапе Лили имела все, я подчеркиваю: все. Огромное состояние. Мировую известность. Значительную власть. Даже титул, черт его побери!
– И что ты хочешь сказать?
– Я хочу сказать: почему она разыграла свою смерть и исчезла? Подумай, дядя Сэмми. – Голос Стефани понизился до шепота. – Что могло ей принести это исчезновение? То, что не могут принести ни деньги, ни власть.
4
В пути
– Извини, дядя Сэмми, – сказала Стефани.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66