Они могли быть ее внуками, каковыми, впрочем, не являлись. На обоих лежал тот же зловещий зеленоватый отблеск. Доктор прохаживалась перед ними вперед и назад, как светящееся зеленое привидение.
– Температура тела Объекта номер один, – голос доктора был отрывистым, с сильным славянским акцентом.
– 97.152 по Фаренгейту, – четко ответила девушка.
– Объект номер два?
– 97.380, – отрапортовал юноша.
– Так-так, очень хорошо, – в бормотании доктора Васильчиковой слышалось крайнее возбуждение. Она даже позволила себе улыбнуться, что случалось довольно редко. Возбуждение, подобно ароматному крепкому вину, бродило в ней, но сейчас было не время почивать на лаврах. Уже достаточно того, что ее теория получила подтверждение, что ее попытки понизить температуру тела Эрнесто де Вейги и Зары Бойм на долю градуса увенчались успехом. И что еще более важно, эта температура держалась на том же уровне вот уже несколько недель. Недель! И еще никогда два ее объекта не чувствовали себя так хорошо.
Внезапно губы ее сжались, к радости успеха примешивалась горечь. Как мучило ее это – невозможность опубликовать результаты своих исследований, рассказать о своих многотрудных достижениях миру! Как омрачало это радость открытия!
Только подумать! Ей всегда казалось, что она была выше этой маленькой человеческой слабости – тщеславия. Годами она работала только для удовлетворения исследовательского интереса, ею двигала любовь к науке, наслаждение самим процессом исследования. Но сейчас…
Сейчас, когда ей уже за восемьдесят и отпущенное ей время истекает, она обнаружила в себе эту жажду, это стремление к тем сладким, осязаемым, реальным плодам, которые должны были бы вызреть в изобилии на древе ее трудов, – получение причитающегося от равных ей, воздаяние ей должного теми, кто способен оценить ее успехи, – может быть, даже выдвижение на Нобелевскую премию. А самое главное, сознание, что другие ученые всегда будут пользоваться ее открытиями, ссылаться на ее труды, развивая то, что было начато ею, таким образом занося ее имя в книгу вечности, своими ссылками и примечаниями обеспечивая ей истинное, единственно возможное бессмертие!
Но довольно. К чему мечтать о невозможном? Она никогда не сможет опубликовать свои исследования, и на то есть множество причин.
Во-первых, имена Объектов должны были оставаться в абсолютной тайне; во-вторых, исследование проводилось с привлечением спорной методологии; кроме того, приходилось принимать во внимание и тот немаловажный факт, что большинство людей мыслит очень консервативно.
Но злость и презрение по отношению к человечеству вспыхнули и разгорелись язвящим огнем. И к ним – как будто только этих причин было недостаточно – прибавлялось ее прошлое…
Теперь ей казалось, что сама комната, напичканная до предела современнейшим оборудованием, издевалась над ней: сверхчувствительные микрофоны, усиливавшие звук ровного дыхания, доносившегося из процедурной, насмешливо фыркнули, выпустив из динамиков скрежещущий звук. Все – соединенные с датчиками на теле обоих Объектов дисплеи, обеспечивавшие постоянную информацию о температуре тела, артериальном давлении, пульсе и ЭКГ, десятки компьютерных экранов, на которые можно было вызвать ошеломительную медицинскую и биологическую информацию, по объему сопоставимую с многотомными энциклопедиями, – все это вдруг стало мелким и несущественным, потеряло свое значение.
Потому что какое значение могло иметь все это, если никто никогда не узнает о ее работе?
Она ощущала иронию ситуации. Она, раскрывшая тайну источника молодости, стареет, дряхлеет, ссыхается, как чернослив, и скоро умрет, умрет от старости. Она, повернувшая время вспять, заставившая жизненные часы своих благотворителей вращаться в обратную сторону.
Тем временем Заре казалось, что она, освобожденная от земного веса, парит во мраке. Во мраке, в который ежедневно, в одно и то же время, она с жадностью возвращалась.
Лежа с закрытыми глазами, не шевелясь, она представляла себе, что провода датчиков, опутавшие ее обнаженное тело, – это восхитительно сексуальные воспроизводящие органы каких-то неземных существ, обнимавших ее своими нитевидными щупальцами.
Она испытывала почти непристойное наслаждение, и для этого было несколько причин.
Из надетых наушников с лазерного диска доносилось пение Лили Шнайдер «Dov'? l'Indiana bruna?», наполняя ее слух неземными звуками «Лакме» Делиба, записанной на несовершенном оборудовании еще в 1946 году, но безупречно чистой теперь, после реставрации. Боже, как чисто, как совершенно!
Через пластиковую трубку капельницы, к которой она была присоединена, втекал в ее кровь эликсир молодости – гормоны, клетки, измененные протеины ДНК, в дополнение к гормонам роста, которые она получала три раза в неделю.
Кроме этого, ее наслаждение проистекало от сознания того, что она красива, молода, что у нее нет морщин, что тело ее совершенно, что оно останется совершенным навсегда.
В процедурной, где лежали Зара и Эрнесто, не было окон. Помещение не имело ничего общего с прохладной стерильностью клиники. Напротив, в нем царила спокойная роскошь. Мягкие толстые ковры, направленный на картины Пикассо в позолоченных рамах свет, отражаемый бордовыми стенами. Не было в помине больничных кроватей: она и Эрнесто лежали на серых кожаных кушетках, специально изготовленных для них по размерам их тел.
Именно в этой простой и в то же время изощренной комнате, где воздух контролировался компьютерами, которые поддерживали не только температуру, но сам состав воздуха, постоянно обогащая его кислородом, Зара чувствовала абсолютный покой. Отсюда мир казался совершенным во всех отношениях.
Ничто не ускоряло ее пульс, ничто не поднимало давление. Ощущение чистого блаженства. Казалось, ее телесная оболочка прекратила свое существование. Она была в своем собственном, безопасном, лелеющем, питающем коконе.
Эрнесто казалось, что он плавает. Его тело было независимо от разума, освобожденного от всех земных забот, существовавшего отдельно от его телесной оболочки, получив способность в тысячную долю секунды достичь иных миров, свободно и праздно парить, подобно ленивой бабочке в безветренный день, едва приподнявшейся над остатками кокона, из которого она только что освободилась.
Какая ирония заключалась в том, что именно в этот дневной час, будучи прикованным к капельнице, он ощущал самую полную свободу. Ничто – ни путешествия по всему миру, пересечение границ со всеми подобающими его положению привилегиями особо важной персоны, ни его захватывающее дух миллиардное состояние, эскадрильи самолетов, парк лимузинов, имевшихся в его распоряжении, – ничто не давало ему такого чувства полного, ничем не омраченного освобождения.
Потому что только здесь, с незримыми видеокамерами, наведенными на него, электронными датчиками, присоединенными к его телу, так что каждый вздох, биение его сердца находились под постоянным контролем, мог он отдохнуть душой и погрузиться в полеты фантазии, к которым он так стремился.
Ему вовсе не казалось странным, что лучшие идеи осеняли его именно тогда, когда он без движения лежал под капельницей, из которой в его кровь медленно втекал эликсир юности – клетки, гормоны.
Постепенно свет в комнате становился ярче. Эрнесто вздохнул. Сосуды, из которых втекала в его кровь живительная влага, были пусты. Час прошел. Действительность снова вступала в свои права.
С шипением раздвинулись пневматические двери, и в комнату быстрым шагом вошла доктор Васильчикова. В беспощадном свете ее сморщенная кожа походила на чернослив. Она ловко вытащила иглы из запястий Зары и Эрнесто и повесила их на капельницы. Тотчас же обе капельницы беззвучно поднялись и исчезли в отверстии на потолке.
– Я сейчас сниму датчики, – говорила она, не прекращая движения. – Когда вы оба оденетесь, я хочу устроить вам небольшую экскурсию. Вы сможете увидеть своими глазами результаты наших последних исследований. Думаю, что вас обоих порадуют наши достижения.
22
Ситто-да-Вейга, Бразилия
– Генно-вегетативное размножение, замещение гормонами роста плюс диета, ограничивающая калорийность, – говорила доктор Васильчикова, загибая пальцы.
Они втроем, доктор Васильчикова между Объектами, шли по стеклянному переходу, соединявшему десятиэтажный главный корпус с биохимической лабораторией, помещавшейся в отдельном четырехэтажном здании кубической формы.
– Подумать только! Мы совершили огромный рывок со времен примитивной имплантации плаценты и клеточных инъекций. Рывок, сопоставимый с тысячелетием! Но… – доктор Васильчикова позволила себе улыбнуться, – уж вам-то мне не надо об этом рассказывать, не так ли?
Они остановились перед двумя стальными дверями, на которых не было ни ручек, ни кнопок, ни замков. На каждой из них была желтая табличка с черными буквами. Надпись на левой двери гласила: «Предупреждение! Биологическая угроза! Посторонним вход воспрещен!» Вторая надпись предупреждала: «Опасно! Используются канцерогенные и тератогенические вещества и радиоактивные изотопы».
Достав пластиковую карточку, доктор Васильчикова вставила ее в щель, загорелся зеленый огонек, и двери раздвинулись.
Они вошли, и двери за ними сомкнулись. Это был один из трех боксов, которые изолировали лабораторию от остальных помещений на случай утечки вредных веществ. Еще две двери открыла доктор Васильчикова с помощью карточки, прежде чем они оказались в биохимической лаборатории.
Ярко светили флуоресцентные лампы, кондиционеры охлаждали воздух. Роскошное оборудование, самое новое, самое совершенное, только усугубляло неприветливо-холодную, неприятно-стерильную атмосферу.
Вдоль стен расположились лабораторные места со сложными приборами, разнообразными панелями, хитросплетениями трубок и электрических проводов, с компьютерными терминалами, мониторами, капюшонами вытяжных рукавов из нержавеющей стали. За каждым колдовали лаборанты в белых халатах.
Заре эта комната без окон, с намеренно обнаженными голубыми анодированными балками и красными стойками, показалась самой уродливой из всех, которые когда-либо существовали на Земле.
Эрнесто, напротив, был очарован лабораторией. Ничто не вызывало у него ни неприязни, ни отвращения. Он хотел знать все, он разглядывал каждый прибор, просил объяснить все, что было неясно. К четырем новым суперкомпьютерам МР2Е, которые управляли всей лабораторией, он отнесся с таким трепетом, какой, наверное, вызвала бы у другого только чаша святого Грааля.
Зара уже начала проявлять нетерпение, но доктор Васильчикова продолжала удовлетворять жажду знаний Эрнесто – отчасти потому, что знала, какая из сторон бутерброда намазана маслом, отчасти потому, что ей нравился детский восторг Эрнесто.
Так они продвигались вперед, пока не достигли дальнего конца комнаты, где находились шесть дверей, ведущих в другие, специализированные лаборатории. Доктор Васильчикова направилась к левой двери, надпись на которой гласила: «Сверхсекретное помещение. Опасно. Радиоактивная зона. Соблюдайте правила безопасности».
Для начала доктор Васильчикова достала из проволочной корзинки, прикрепленной к стене, счетчики радиоактивности. Только после того как они прикрепили их к нагрудным карманам, она открыла дверь.
Теперь они шли по застекленному переходу, который вел к внешнему периметру лабораторных зданий. Еще одна стальная дверь. И еще одна. И еще одна. Три воздушных изолятора защищали основное помещение от возможных утечек вредных веществ.
Наконец они оказались в первой из нескольких небольших сверхсекретных лабораторий, каждая из которых требовала более высокого уровня доступа, чем предшествующая.
В лаборатории, наполненной зеленым светом, было невыносимо жарко и влажно. Не обращая внимания на посетителей, лаборанты в белых халатах сосредоточенно делали свою работу: вынимали лотки с агар-агаром из инкубаторов, пинцетами переносили образцы тканей на стекла, рассматривали их в микроскопы.
– Вот кое-что из того, что я хотела вам показать, – заявила доктор Васильчикова с нескрываемой гордостью. Она подошла к одному из лабораторных столов.
– Можно? – спросила она у женщины средних лет.
– Конечно, доктор. – Женщина поднялась с вращающегося кресла и отошла в сторону.
Доктор Васильчикова, приподнявшись на цыпочки, склонилась над микроскопом.
– Потрясающе, – пробормотала она. Обернувшись к Эрнесто и Заре, она пояснила: – Когда вы заглянете в микроскоп, в самом центре вы увидите одну – я подчеркиваю: одну! – прозрачную нить человеческой ДНК в стотысячекратном увеличении ! Другие нити, окружающие ее, – это саморепродуцированные клоны!
Она жестом пригласила Эрнесто взглянуть в микроскоп, что он с живостью и сделал.
– Данный образец ткани, – объясняла доктор, – должен был потерять способность репродуцирования несколько недель назад! Но, как вы сами можете убедиться, он продолжает деление, производя безупречные копии самого себя!
Доктор оглянулась, затем отвела их в сторону, чтобы никто не мог их услышать.
– Мы на пороге еще одного биохимического открытия! – прошептала она. – Скоро нам уже не понадобятся наши жертвенные ангелочки! У нас будет возможность производить ваше лекарство прямо здесь, в лаборатории! Вы только представьте себе, насколько это будет безопаснее! А когда мы доведем наш метод до совершенства, подумайте, какие ослепительные возможности откроются перед нами! Вследствие простого самоделения одна-единственная нитка одной из молекул ДНК обеспечит нам запас свежего лекарства на несколько веков!
Эрнесто приглушенно произнес:
– Боже мой! Это действительно открытие! И когда, по вашему мнению, этот метод будет доработан?
Васильчикова пожала плечами.
– Увы, – вздохнула она, – это трудно предсказать. Но по крайней мере мы знаем теперь, что это вопрос не принципиальной возможности, а времени.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66