– Ответ остается прежним: нет.
Они устроились на заднем сиденье длинного темно-синего лимузина. Тонированные стекла скрывали их от посторонних глаз.
На Стефани были очки, темный длинный парик, темные контактные линзы. Она была одета вызывающе: ярко-желтая юбка-брюки поверх черных колготок, желтые в черную полоску туфли на среднем каблуке, свободного покроя рубашка, тоже с черными и желтыми полосами, объемный желтый блейзер с вышитым на кармашке гербом.
Ее было видно за версту – в этом и состоял фокус.
– Этот наряд слишком бросается в глаза, чтобы предположить, что я скрываюсь.
– Да уж, лучше всего прятаться там, где тебя меньше всего ожидают найти, – согласился Сэмми.
Стефани раскрыла свою – тоже желтую! – сумку, висевшую у нее на плече, чтобы проверить, все ли она взяла. Соответствующий паспорт и виза. Косметичка. Носовые платки. Бумажник. Дорожные чеки.
– И все-таки мне бы хотелось, чтобы ты изменила свое решение, детка, – упрямо твердил Сэмми.
– Я же уже объяснила тебе. – Стефани раскрыла пудреницу и, передвигая ее, стала придирчиво рассматривать себя в зеркало. – Значительно безопаснее действовать одной. – Привычно сдув лишнюю пудру с пуховки, Стефани стала припудривать темной бронзовой пудрой и без того смуглые от грима щеки. При этом она успела кинуть неодобрительный взгляд в сторону Сэмми.
– Но я могу оказаться полезным, ты же знаешь. – Сэмми закинул ногу на ногу и обхватил руками коленку. – Может быть, ты забыла, дорогая, что классическая музыка – это то, в чем я неплохо разбираюсь. Я знаю оперы, музыкантов, композиторов, певцов вдоль и поперек.
Он подождал ответа, но Стефани была занята подкрашиванием губ.
– Не говоря уже о том, – продолжал Сэмми, – что я отлично говорю по-итальянски, неплохо по-немецки, сносно по-венгерски, по-французски… по-французски я говорю как иностранец. Я действительно могу пригодиться в Европе. Особенно, – лукаво добавил он, – в Восточной Европе.
– Отличная попытка, но мимо. – Стефани убрала губную помаду. Она с громким щелчком захлопнула пудреницу, как бы подтверждая, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
Сэмми откинулся на спинку сиденья и скрестил руки на груди.
– Вот так и оставайся, – сказала Стефани беззаботно. Она щелкнула замком сумки, не забыв бросить в нее пудреницу. После этого она, опершись на подлокотник, уставилась в окно. Улица была забита машинами, и они тащились со скоростью черепахи.
Стефани не сводила глаз со ржавого дребезжащего автобуса на соседней полосе, до отказа наполненного счастливыми подростками. На крыше погромыхивали доски для серфинга.
Довольно долго в лимузине царило молчание. Наконец, почувствовав, что пауза затягивается, Стефани повернулась к Сэмми, который глядел в противоположное окно.
Она тихонько похлопала его по плечу.
– Ну ладно, дядя Сэмми. Попытайся понять. Я не хочу, чтобы ты ехал со мной, только из-за твоей славы. Ты слишком известен, а это привлечет ненужное внимание. Ты же сам это знаешь! – Стефани немного подождала. – Ну что, так вот и будем молчать и молча расстанемся?
Сэмми смотрел обиженно, но вдруг весело хмыкнул.
– На этот раз я тебя почти поймал.
– Ты знаешь, да. Но ты больше не сердишься?
Взяв ее руку, он переплел свои пальцы с ее.
– Ну как я могу сердиться? Ведь ты же моя детка! – сказал он почти торжественно.
– А ты мой дядя Сэмми! – Улыбнувшись, Стефани звонко поцеловала его в щеку.
– Ну ладно. Остался еще один пустяк.
– Я знаю. – Стефани глубоко вздохнула. – Джонни.
– Да, Джонни. – Сэмми кивнул. – Ты знаешь, что он все еще в городе. И дня не проходит, чтобы он не позвонил или не заглянул. Он совершенно убит, детка. Эта твоя «смерть» перевернула всю его жизнь.
Стефани опять глубоко вздохнула. Жизнерадостные подростки в автобусе раскачивались на своих сиденьях под звуки рок-н-ролла конца пятидесятых. На какое-то мгновение она закрыла глаза. Потом опять повернулась к Сэмми.
– Для меня сейчас главное – найти тех, кто убил дедушку и Фама.
– А Джонни? Ты не думаешь о том, что все это касается и его? Он просто пропадает. Ведь он видел этот взрыв своими глазами и в твоей «смерти» он винит себя.
Стефани кивнула.
– Я считаю, что это несправедливо – оставлять его с этими муками. Нет, детка, совершенно несправедливо.
– Я знаю, – ответила Стефани с несчастным видом. Затем покачала головой. – Нет, дядя Сэмми, нет, – медленно произнесла она. – Для нас троих будет безопасней, если он ничего не узнает обо мне.
Сэмми печально посмотрел на Стефани, но настаивать не стал. До самого аэропорта Кеннеди он держал ее руку в своей.
Остановившись под знаком «Стоянка запрещена», водитель вышел, открыл заднюю дверь и пошел к багажнику.
– Лучше бы тебе со мной в аэропорт не входить, – заметила Стефани.
– Я понимаю. Но мысленно я буду все время с тобой. Всюду.
– Я знаю.
Они крепко обнялись.
– Ты обещаешь заботиться об Уальдо?
– Не волнуйся, детка, не волнуйся. При всей моей неприязни к нему я буду о нем заботиться.
Она опять его обняла.
– А я буду регулярно давать о себе знать. Не волнуйся, ладно?
Она посмотрела на свои новые часы.
– Мне пора. Будет глупо, если я опоздаю на самолет.
Она дотронулась кончиками пальцев сначала до своих губ, затем до его.
– До свидания, дядя Сэмми.
– До свидания, детка. Надеюсь, до скорого.
Носильщик подхватил все три ее чемодана. Несколько шагов, постукивание каблучков – и автоматические двери сомкнулись за ней.
5
Вблизи Западного Корнуолла, Коннектикут – Будапешт, Венгрия
Он упорно пробирался вперед, ведомый, скорее, инстинктом, нежели зрением. Водолазка, брюки, перчатки, ботинки на толстой резиновой подошве – все на нем было черное. В руках он нес черную матерчатую сумку с инструментами.
Он двигался по лесу беззвучно, неразличимый, ныряя под ветки и легко устраняя препятствия на своем пути. Его союзником была ночь. Хотя этот союзник мог в любой момент стать смертельным врагом.
Свою машину, замаскированную ветками, он оставил в полумиле отсюда, на заброшенной грунтовой дороге. Вдруг до его слуха донесся звук приближающегося мотора. Опустив голову и прикрыв глаза, чтобы свет, отраженный лицом и глазами, не выдал его, он замер на месте, слившись с одной из многочисленных лесных теней.
Вскоре темноту прорезал луч света. Он становился все ярче и ярче – и наконец целый поток слепящих лучей окутал его, как бы демонстрируя его уязвимость.
Он скорее почувствовал, чем увидел, еще один прожектор, установленный на крыше машины. Через мгновение подтвердились его худшие предположения: до него донеслись голоса полицейских, переговаривавшихся по рации.
«Пресвятая Матерь божья! – подумал он. – Патруль!» Сердце бешено колотилось, он задержал дыхание и мысленно начал считать секунды. Полицейская машина проехала мимо, не снижая скорости, звуки рации затихли, и красные габаритные огни исчезли за поворотом.
Он перевел дух, но решил выждать еще несколько минут, чтобы удостовериться, что его присутствие не было обнаружено полицейскими, и дать время его прибору ночного видения приспособиться к темноте. Только после этого он продолжил свой маршрут.
Лес кончился так внезапно, что он выскочил из спасительной тени деревьев прежде, чем успел осознать это. Он быстро отступил и стал оглядывать открывшуюся перед ним местность.
Он находился на краю поля, в пятидесяти футах от дома. За ним, левее, был виден греческий храм, который, скорее всего, и был домиком для гостей. Справа тянулась лента пустынной дороги.
В доме огней не было видно. В греческом храме тоже было темно. Никаких звуков, если не считать криков ночных обитателей леса.
Пригибаясь как можно ниже, он стал пробираться поближе к дому. Достигнув своей цели, распластался по стене и замер. И опять – не слышно ни звука.
Но все-таки лучше знать наверняка. Подойдя к центральному входу, он несколько раз нажал звонок и, отступив в тень, стал ждать.
Никто не вышел открыть дверь. Так он и думал: в доме никого не было.
Он миновал вход и подошел к французским дверям. Табличка на стекле предупреждала, что двери защищены электронной охранной системой. Нашли чем испугать!
Он достал из сумки маленький фонарик и обследовал раму. Ага. Вот оно – небольшой квадратик, вот еще один – на стекле. Сенсор, распознающий вибрацию. Защита от взлома.
Он усмехнулся: дело мастера боится. Вооружившись кусачками и небольшим обрывком проволоки с зажимами на конце, ухватив зубами фонарик, он орудовал быстро и умело. Всего несколько минут понадобилось, чтобы справиться с системой сигнализации и открыть дверь.
Ну вот, никакой сирены. Только тишина. Очень приятная, сладкая тишина.
Сложив орудия труда в сумку, он задернул молнию и шагнул внутрь, раздвигая голубые шторы. Фонарик выхватывал то часть столика с драгоценной инкрустацией, то причудливую ручку старинного кресла. Зеркала в золоченых рамах множили золотой лучик.
Он быстро переходил из комнаты в комнату, не давая себе труда тщательно осмотреть их. Он знал, что на это не стоит тратить время: он ничего не обнаружит. Чувствовалось, что в доме давно уже никто не жил: об этом говорил запах застоявшегося, непроветриваемого помещения – отличительная особенность заброшенного жилья.
Вернувшись в гостиную, он вышел через французскую дверь, не забыв закрыть ее за собой, и стал всматриваться в призрачно мерцающий, как бы парящий в воздухе греческий храм.
Затем он неторопливо пошел по холму, делая крюк, чтобы держаться в тени деревьев, приблизился к домику сзади и, нагнувшись, подошел к окну. Поставив сумку на землю, он уцепился за подоконник и подтянулся, чтобы заглянуть внутрь.
Внутри было темно, и без света фонарика он не мог определить, есть ли там кто-нибудь.
Прижимаясь к стене, он двигался вдоль нее, время от времени останавливаясь, чтобы заглянуть в окно.
Не было ничего, свидетельствующего о том, что дом обитаем. Однако ничто не говорило и об обратном. В деревне люди ложатся рано, так что вполне могло быть, что обитатели дома уже спали.
Поднявшись по ступеням, он громко постучал в дверь. Подождал. Опять постучал. И снова подождал.
Так он и думал. Никого. В свете фонарика он осмотрел массивную дверь. Она была сделана из цельного дуба и снабжена надежными замками.
«Ну что ж, не мытьем, так катаньем» , – подумал он и, направившись к боковому окну, стал его осматривать.
Как и французские двери основного дома, окна были оборудованы системой сигнализации, этого он и ожидал. Замки оказались детской забавой, что также не было неожиданностью.
Он покачал головой, удивляясь наивности домовладельцев. Все делают одну и ту же ошибку. Считают, что будут в безопасности, если спрячутся за огромными тяжелыми дверьми с массивными замками, при этом забывая об окнах.
Он принялся за работу. Через три минуты окно было открыто, и он, поигрывая лучом фонарика, проник внутрь библиотеки-гостиной.
– Так-так, – сказал он сам себе. – И кто бы мог подумать…
В комнате никого не было, но чувствовалось, что ее покинули только недавно. Запах пищи и духов еще висел в воздухе.
На сей раз он решил рискнуть и включить свет. Удостоверившись, что занавески плотно задернуты, он нащупал выключатель, и комната наполнилась светом.
Поставив сумку на пол, он оглядел комнату и в изумлении присвистнул. Все вещи, включая кровати и даже маленькую этажерку, выглядели как музейные экспонаты.
«Здесь целое состояние, – подумал он. – К счастью для владельцев, я не вор. Я просто иду по следам кое-кого, кто считается умершим…»
В Будапеште отчетливо ощущается какой-то парижский дух. До 1872 года город составляли три независимые общины – Буда и Обуда на западном берегу Дуная и Пешт на восточном.
В этот день на небе не было ни облачка, но сквозь задымленный воздух невозможно было различить горизонт. Величественные здания, монументы, бульвары, мосты – все было завешено сероватой пеленой.
Около двух такси доставило Стефани к входу элегантного жилого дома начала века в стиле рококо в той части города, которая когда-то называлась Буда. Некогда изящный, сейчас дом выглядел больным и печальным, этакое угрюмое напоминание о великом и чудесном прошлом.
Стоя на коврике перед дверью на втором этаже, Стефани повернула старомодный медный звонок. Раздался звук, напоминавший бренчание старого велосипедного сигнала. Послышались медленные шаги, затем возня за дверью, и Стефани почувствовала, что ее разглядывают через дверной глазок.
Сделав шаг назад, она улыбнулась, чтобы дать понять хозяевам, что она явилась с добрыми намерениями. Через несколько секунд щелкнули замки, и дверь слегка приотворилась.
– Igen? – спросила очень старая женщина, подозрительно глядя на Стефани.
Стефани глубоко вздохнула.
– Besz?l angolul? – спросила она.
Женщина нахмурилась.
– Sajn?lom. Nem ertem. – С этими словами она начала закрывать дверь.
– Подождите-подождите, – воскликнула Стефани по-английски и медленно произнесла: – Бае… сейл… он гау… лул?
Теперь в глазах женщины появилось понимание.
– Ah! Besz?l angolul! – Женщина рассмеялась и шире открыла дверь. Конечно, – ответила она с гордостью. – Конечно, я говорю по-английски.
«Так мне и надо, – думала Стефани. – Вместо того чтобы валять дурака, пытаясь выговорить несколько простейших слов по-венгерски, надо было сразу говорить на родном языке».
Протянув руку, она представилась:
– Меня зовут Аманда Смит. Я приехала из Соединенных Штатов, чтобы встретиться с мадам Балац.
– Я и есть мадам Балац.
Женщина отступила в сторону, жестом приглашая Стефани войти.
– Сюда, пожалуйста.
Опираясь на палку, маленькая старушка прошла через довольно обширный холл – в нем было жарко, темно и душно и витал тот особый запах, который безошибочно свидетельствует о присутствии в доме очень старого человека.
Открыв стеклянную дверь в конце холла, мадам Балац жестом пригласила Стефани в гостиную.
– Устраивайтесь поудобнее. Я сейчас вернусь.
Оставшись одна, Стефани огляделась. Похоже, этой комнатой не пользовались уже несколько лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66