– Да, пожалуй, что-то вроде того, – сказал Карлтон так значительно, что можно было подумать, эти мелочи тяжелым грузом давят на его сознание.
– Кроме того, судя по тому, как это было раньше, ты перед выходом книги созовешь пресс-конференцию и выдашь какую-нибудь умопомрачительную информацию, которая заставит публику приподняться на цыпочки? – В ожидании ответа Сэмми украдкой бросил взгляд на друга.
Но Карлтон не клюнул на эту хитрость, благополучно проплыв мимо наживки, заготовленной его другом.
– Пресс-конференция? Гм… – Он задумчиво нахмурился, затем медленно кивнул. – Да. Думаю, моему издателю это понравится. Пикантная новость… что-нибудь завлекательное… чтобы разжечь интерес публики. Надо не забыть. Поможет сбыту книги.
Сэмми сдержал стон беспомощности. Выведать у Карлтона что-нибудь не легче, чем открыть пальцами устрицу с плотно захлопнутыми створками.
– А этот лакомый кусочек, который ты преподнесешь публике… Насколько я понимаю, ты уже знаешь, что это будет?
– Вообще-то я уже обдумывал это, – признался Карлтон. – Да.
– И это действительно сногсшибательная новость?
– Да. – Карлтон постарался изобразить на лице неимоверную скуку, будто обсуждаемая тема его нисколько не занимала. Для Сэмми это служило вернейшим доказательством того, что его друг утаивал от него нечто необычайно интересное. Что это может быть?
– Пропавшая запись? – попытался продолжить он свои расспросы. – До сих пор неизвестная студийная пленка?
– Я всегда их ищу. – Карлтон прямо-таки засыпал. «Ты меня в сон вгоняешь », – говорили его глаза.
Сэмми захотелось встряхнуть его, крикнуть прямо в ухо: «Ты докопался до незаконнорожденного ребенка?» Но Карлтон словно не слышал.
– Конечно, я перелопатил все. Когда пишешь биографии, приходится копать глубоко и еще глубже. Ты не представляешь, какие тайны порой скрыты в головах самых обычных людей. А уж если речь идет об ушедшем гении, наверняка секреты, которые он или она хотели бы унести с собой в могилу, спрятаны с особой тщательностью.
– Карлтон, ты первоклассный конспиратор! – обиженно сказал Сэмми. – Неужели сорок лет дружбы для тебя ничто? Ты же знаешь, я умею хранить тайны. А ты себя ведешь так, что можно подумать, ты нашел лекарство от рака.
Карлтон только улыбнулся.
– Ты же знаешь, как я ненавижу загадки, – тоскливо тянул Сэмми.
– Но эта стоит того, чтобы подождать ответа на нее, мой друг. Ты сам увидишь.
– Ну что ж, раз ты так считаешь, – сдался Сэмми, прекрасно зная, что все дальнейшие попытки бесполезны.
«А это говорит только об одном, – думал Сэмми. – Он обнаружил что-то действительно сногсшибательное. Но что это может быть?»
Они немного помолчали. Поток людей, выходивших из оперы, распадался на тонкие ручейки. Опустевшая площадь вдруг стала мрачной и пугающей.
Сэмми вздохнул.
– Пора идти, – пробормотал он, поднимаясь. – Иначе мы можем стать чудной приманкой для грабителей. – Он поправил гвоздику в петлице.
Опершись на трость, Карлтон встал, и друзья, спустившись по ступеням, медленно побрели к пересечению Колумб-авеню и Бродвея, где они и расстались, на прощание обнявшись и договорившись созвониться в ближайшее время. Сэмми, как обычно, легким стремительным шагом направился вниз по улице; Карлтон, как обычно, медленно пошел, прихрамывая, в другую сторону.
Он не мог удержать смешок. Если бы только Сэмми знал! Но даже если бы он и рассказал другу, какую новость припас, тот все равно бы ему не поверил. Да и никто бы не поверил. «До недавнего времени я бы и сам не поверил», – напомнил он себе.
До дома Осборна под номером 205 Пятьдесят седьмой Западной улицы, старинного особняка с квартирами люкс, в одной из которых он и проживал, было уже недалеко. Красноватый камень, симметрично расположенные эркеры, общий стиль палаццо времен Ренессанса придавали зданию достоинство, которому не могла повредить въевшаяся в стены грязь и магазинные витрины первого этажа.
Консьерж приветствовал его улыбкой.
– Опять опера? – спросил он, придерживая дверь. Карлтон рассмеялся, махнув тростью.
– Тебе следовало бы стать детективом, друг мой. Редким степовым шагом, весьма неуклюже имитирующим Фреда Астера, Карлтон прошел к лифтам. Это означало, что у него прекрасное настроение и что энергия переполняет его.
Продолжая неловко пританцовывать, он вошел в свою роскошную квартиру. Она была огромна – тем более для одинокого человека и тем более для такого, чьи потребности уменьшались с каждым прожитым годом. На его взгляд, там было слишком много комнат, в которых было слишком много безделушек и прочих вещиц, словно притягивавших к себе пыль, – собравшаяся за его жизнь коллекция – коллекция просто вещей. Забавно: чем старее становится человек, тем меньше для него значит материальный мир.
«Бедная Стефани! Ей тяжело придется в тот день, когда я сыграю в ящик, – думал он. – Вообще мне жаль того, кому придется здесь прибирать и избавляться от всех этих штучек».
Напевая мейерберовскую «Ombra Leggera», он кинул свою панаму на вешалку; как обычно, она благополучно зацепилась за один из рожков. После этого, оставив трость около двери, он прошел в кухню, намереваясь произвести досмотр содержимого холодильника. Оглядев полки, регулярно пополняемые его помощником по дому Фамом Ванхау, он решил соорудить себе сандвич. Достал ржаной хлеб с отрубями и шедевр кулинарного искусства Фама – холодную свинину, столь богатую холестерином, что наверняка заставил бы побледнеть его врача. Отрезав кусок мяса в два дюйма толщиной, он положил его между ломтями хлеба, сдобрив все изрядной порцией кетчупа. Затем, наполнив до краев бокал красным вином, направился в комнату, где он проводил почти все свое время.
Автоматически, как делают это все одиноко живущие люди, он для «компании» включил телевизор, настроенный, как оказалось, на одну из местных независимых станций.
– …Разве они не великолепны, Джо? – хлынул из динамика бойкий голос. – И только подумать, они не выступали вместе с тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года! Мы стали свидетелями поистине исторического момента. Знаешь, их пение вернуло меня в старые добрые времена!
– И меня тоже, Шанна. Да, это были действительно добрые времена. Ну ладно, перейдем к более серьезным делам. Мне только что передали записку. Ты не поверишь! В ней сказано, что за последние три часа мы получили двадцать… три… миллиона… долларов! Это кое-что!
Новость была встречена бурей аплодисментов.
– Да, это немало, Джо! Но любой посетитель супермаркета знает, что сейчас деньги стоят дешевле, чем раньше…
Карлтон, управившись с сандвичем, бросил сердитый взгляд на экран и пошел в ванную. Там он положил свои челюсти в стакан, выпил таблетку от гипертонии и вернулся в комнату. Он чувствовал себя бодрым, слишком бодрым, чтобы ложиться спать. Может быть, стоит поработать часок-другой над биографией Шнайдер? «Дорог каждый час, – думал он. – Еще так много осталось несделанного…»
– …И, чтобы ни у кого не создалось ложного представления, Джо, нам надо объяснить нашим зрителям, что их не должна вводить в заблуждение кажущаяся значительность суммы. На самом деле это немного, очень немного для тех программ, которые собирается осуществить организация «Поможем детям».
– Да, действительно, Шанна. «Поможем детям» – это не просто звуки детского плача, это…
– …Призыв к помощи, – помогла завершить фразу Шанна.
– «Поможем детям» нуждается в помощи, – передразнил Карлтон, щелкнув выключателем телевизора. – Ханжи чертовы!
В этот момент из холла раздался звонок. Нахмурившись, он наклонил голову. Была почти полночь.
– Кого черт несет? – проворчал он, поднимаясь.
2
Нью-Йорк – Тюрьма Рэйфорд, Старк, Флорида
– Восьмая поправка к Биллю о правах – это право иметь… Нет. Это вторая. Восьмая…
Тихонько бормоча, Фам Ванхау вставил ключ в замочную скважину. Это был беженец из Вьетнама, худощавый, лет тридцати с небольшим. Предстоящий в скором времени экзамен на получение гражданства США полностью владел его сознанием.
Ключ повернулся, и дверь открылась. Как обычно, неслышным шагом Фам вошел в обширную прихожую, но ударивший в нос запах разложения заставил его отпрянуть. Сморщив нос от отвращения, он помахал перед собой рукой с длинными тонкими пальцами. Что за запах? Тухлое мясо?
«Наверное, он опять уехал в путешествие и забыл выбросить мусор на помойку», – подумал Фам, запирая дверь на замок и задвигая засов. Поставив на пол сумку от Балдуччи, он повесил свой легкий спортивный пиджак на вешалку и постоял несколько мгновений в прихожей, нахмурившись и склонив голову набок.
В квартире застыла мертвая тишина.
– Дома никого нет, – пробормотал Фам.
Он всегда легко распознавал отсутствие жильцов. В пустых квартирах обычно царит специфическая тишина и даже воздух кажется неживым.
Ну что ж, гадать все равно бесполезно. Но сначала самое главное.
Быстро пройдя через прихожую, он распахнул дверь в гостиную, окна которой выходили на угол Пятьдесят седьмой улицы и Седьмой авеню. Стоя в дверях, он оглядел комнату. Нет, здесь ничего нет. Он пересек гостиную и открыл окна во всех трех эркерах. Комната сразу же наполнилась шумом улицы, но Фам не обратил на это внимания. Вообще-то он радовался этим звукам: они оживляли квартиру, делали ее пустоту не такой пугающей.
Продолжая принюхиваться, он продвигался по квартире в поисках источника этого отвратительного запаха. На кухне тоже ничего нет. Переходя из комнаты в комнату, он всюду открывал окна.
Старая спальня мисс Стефани. Пожалуй, здесь запах чувствуется сильнее. Блестящие темные глаза Фама осмотрели комнату. Нет, здесь тоже ничего. Он вошел в смежную ванную.
– Нет, – нахмурившись, произнес Фам.
Спальня хозяина. Он помедлил перед полуотворенной дверью. Похоже, запах идет отсюда. До слуха донеслось приглушенное жужжание, похожее на жужжание пчел. Пчелы? В доме? В центре города? Он осторожно толкнул дверь, стараясь не дышать.
Прямо перед ним на полу лежал опрокинутый стул. Над стулом медленно покачивались босые ноги. Услышав странное подвывание, он не сразу понял, что звук исходил из него самого. Трясясь, он медленно поднял глаза: голые ноги, дряблый живот – и – о святой Будда! – вздувшееся лицо… господина Мерлина! Стая мух, потревоженная появлением Фама, поднялась с трупа и носилась вокруг крутящимся смерчем.
Фам застыл от ужаса.
Его хозяин, его бывший хозяин… висел на ремне, привязанном к тяжелой голландской люстре, с петлей вокруг вспухшей шеи, с разлагающимся лицом. Рой мух уже успокоился, и тело стало темнеть, вновь покрываясь мухами, спешившими продолжить свой прерванный пир.
Фаму удалось преодолеть сковавший его паралич. Сделав несколько шагов назад, он повернулся и понесся к входной двери. Повозившись с замком, он распахнул дверь, не переставая при этом кричать так громко, как только позволяла мощь его легких. Соседи говорили потом, что этот крик мог разбудить мертвого.
Однако Карлтон Мерлин не пробудился.
– Знаете что, леди, – Джед Савитт, насильник, совершивший серию убийств, обитатель камеры для приговоренных к высшей мере наказания, уставился на Стефани похожими на плоские серые камешки глазами, отвечая на ее взгляд. – Вы самая красивая задница, которая когда-либо входила в эту дверь.
– Стоп, – устало крикнула Стефани Мерлин съемочной группе.
Софиты медленно погасли. Видеокамера затихла.
Стефани провела рукой по волосам, вздохнула и, сплетя пальцы рук, оперлась на металлический стол. Ее глаза сцепились с глазами убийцы.
– Мистер Савитт, – ей стоило большого труда придать голосу профессионально-ровную интонацию, чтобы не выдать своих эмоций. – Может быть, мне следует вам все время напоминать, что мы снимаем эту передачу для показа в прайм-тайм?
Холодные глаза Савитта, казалось, просверливали ее насквозь, и она невольно поежилась. «Это мертвые глаза, – думала она. – Слава Богу, что я здесь не одна ».
От одной мысли об этом у нее по спине пошли мурашки. Кроме нее и Савитта в маленькой душной камере смертников находились шестеро. Два тюремных охранника, начальник тюрьмы с переносным телефоном, на случай если исполнение приговора будет отложено, и съемочная группа программы Стефани «Полчаса», выходившей в эфир раз в неделю и транслируемой двумястами независимыми телекомпаниями по всей стране. Как обычно, в съемках принимали участие Расти Шварц, лучший оператор Стефани, Роб Манелли, «волшебник софитов», и Тед Уарвик, продюсер. На этот раз пришлось обойтись минимальными силами – численность съемочной группы была ограничена пространством и ситуацией.
Стефани глубоко вздохнула. Откинувшись на спинку стула, Савитт пожирал ее глазами. Это был человек тридцати с небольшим лет, ростом шесть футов, с мужественным взглядом. Густые светлые волосы, сильный подбородок, веснушки – с такой внешностью он вполне бы мог стать обладателем титула «Мистер Америка», если бы не расплющенный когда-то нос и не дефект психики. У него был пунктик – молоденькие девочки. И бейсбольные биты. Стефани с трудом скрывала отвращение.
Она твердила себе, что все это – необходимая часть ее работы.
Стефани Мерлин было двадцать восемь лет. Она была хороша собой, однако крупная кость не позволяла назвать ее изящной, а властная манера держаться не позволяла назвать ее красивой. Но тем не менее она, безусловно, была яркой женщиной, она обращала на себя внимание. Почему-то фотокамеры, и даже видеокамеры – возможно, самые недоброжелательные объективы и камеры из всех, когда-либо созданных человеком, – подчеркивали ее высокие скулы и широко расставленные глаза цвета топаза. При росте пять футов и шесть дюймов в ней было 125 фунтов веса, ее кожа цвета слоновой кости слегка блестела, светлые волосы спадали на плечи. Часто она закалывала их сзади большой голубой заколкой. Золотые клипсы в форме улитки и массивное золотое ожерелье смягчали строгость ее неизменного темно-синего костюма и белой шелковой блузки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66