.. Зачем же, зачем множить горе, когда его и без того так много в этом мире!..
— Много ты понимаешь, женщина,— проворчал Аташир-эфе тихо, не смея грубить несчастной матери пропавших детей.— Пойми, если ты потеряла своих детей, то я лишился внуков. Отобьет их Сердар — хорошо. Клянусь аллахом, тогда я выпущу этих людей безо всякого выкупа... А если не отобьет? Должен же быть у нас еще какой-то способ добиться своего...
— Негодный это способ! — закричала Аннабахт и разрыдалась.— Нельзя за Али мстить Ахмету! Резня только получится...
Найдя поддержку там, где они ее не ожидали, пленники притихли, с трепетом ожидая, чем окончится спор снедаемой несчастьем женщины, лишившейся своих детей по чьей-то злой воле, с предводитеЛем захвативших их в плен аламан-щиков.
— Не станут повелители слушать посланца этих несчастных! — вскричала Аннабахт.
— Станут,— ответил Аташир-эфе.— У всех этих людей имеются родичи... Если они соберут по своим родам золотишко и выложат перед жадными глазами чиновников, то станут...
До самой утренней зари Аннабахт проспорила со своим свекром. Единственное, чего ей удалось добиться,— с пленников поснимали кандалы и путы, а ей самой Аташир-эфе позволил обмыть и перевязать раны тем, у кого они были.
Аннабахт позвала соседок, Огулсабыр-эдже и Бибигюль-знахарку. Втроем они быстро развели во дворе костер и вскипятили воду в кумганах. Пока Аннабахт и Бибигюль обихаживали раненых, Огулсабыр-эдже приготовила для всех пленников чай и еду.
Тем временем пленники, поспорив между собой, отобрали одного юношу и, дав ему множество наказов, подтолкнули его к Аташиру-эфе.
Дед Довлета привел одну из лошадей, захваченных во время набега. Юноша вскочил на коня и умчался по той дороге, по какой его пригнали в эти чужие для него места...
Став женой моллы Абдурахмана, спасенная им из мешхед-ского плена красавица Лия стала еще краше, она нашла счастье в своей любви. К тому же ее свекровь, знахарка Бибигюль, тоже полюбила Лию, старалась не допускать ее к тяжелой работе в доме, стремилась поскорее все сделать сама и, как говорится, не могла от невестки глаз отвести.
Но Лия была дочерью кочевого народа и уклоняться от всяких трудов не привыкла. Со своей стороны она тоже всегда стремилась опередить свекровь. А лучшего способа для установления мира и лада между двумя женщинами, когда они стремятся угодить одна другой, и быть не может. К тому же Бибигюль-эдже, войдя во вкус творить добро, и к наперснице Лии сразу стала относиться не как к служанке, а как к равной. Казалось, ничто не может омрачить счастья, воцарившегося в этом доме. Но первое облачко набежало, когда скончался отец моллы Абдурахмана, долго болевший и не встававший с постели Велназар-ишан. Следом явилась печаль по ушедшему за Сердаром в поход любимому мужу. Не заставила себя дожидаться и третья беда...
Однажды не оказалось в доме воды. Бибигюль-эдже, схватив кувшин и кумган, хотела отправиться глядя на ночь к арыку. Но Лия вначале отвлекла внимание свекрови разговором, а затем ловко перехватила у нее посуду и побежала по воду сама...
Время было позднее. От арыка давно разошлась даже любившая там собираться каждый вечер молодежь. Но выросшая среди кочевников Лия не отличалась пугливостью. Радуясь, что ей удалось перехитрить свою ласковую свекровь, молодая женщина весело сбежала по тропинке к серебрившейся в лунном свете воде и, присев на корточки перед арыком, опустила в него свой кувшин. Наполнив водой, Лия поставила его рядом с собой и взялась за медный кумган. В это мгновение она почувствовала, как сзади ее обхватили сильные мужские руки. От неожиданности молодая женщина чуть не упала в арык, но ее удержали те же руки. Левым ухом Лия слышала жаркое дыхание, а потом услышала и не менее жаркие по смыслу слова... Она рванулась из мерзких объятий, но руки, обнимавшие молодую женщину, были невероятно цепкими.
На берегу арыка завязалась отчаянная борьба. На мгновение Лии удалось вырваться из рук напавшего. Она метнулась прочь. Но враг тут же настиг и вновь схватил ее. Очевидно, он поднаторел в схватках с мужчинами, а потому ему, хотя и не без труда, все же удалось повалить на землю женщину. В это время прогремел выстрел...
Лия никогда не расставалась с подарком своего названого деда Гараоглан-хана, с маленьким пистолетом, который по его же совету всегда носила в кармане платья с левой стороны. И когда насильник заломил и подсунул под нее правую руку, левой она успела выхватить пистолет и, прижав дуло к боку врага, нажала курок...
Мужчина обмяк. Лия с отвращением сбросила с себя безжизненное тело и поднялась.
Она уже хотела уйти прочь от поверженного врага, но ее удержало женское любопытство. При ярком свете месяца Лия взглянула на лицо насильника и сразу его узнала. Это был тот самый человек, который бросал на нее пламенные взгляды еще тогда, когда туркмены возвращались из-под Мешхеда, когда Лия ехала в окружении своего любимого, Гараоглан-хана, Сердара и их друзей...
Да, это был он, Тёч-Гёк. Некогда Палат-Меткий сказал ему, что меткость его мыслей не может сравниться с меткостью его пуль...
В этот день Тёч-Гёк, возглавлявший нукеров Ораз-хана, вынужден был допоздна задержаться у постели больного правителя Серахса. Обсуждали всякие важные дела...
Выйдя из юрты Ораз-хана, Тёч-Гёк захотел напоить своего верного коня не застоявшейся водой из большого котла, который был установлен у него во дворе, а чистой — из арыка. Конь не раз выручал его в самых жарких сражениях, к тому же Тёч-Гёк чуть ли не с пеленок накрепко усвоил главное правило всякого туркменского воина: вначале позаботься о коне, а потом уже думай о себе...
Ведя в поводу верного ахалтекинца, Тёч-Гёк приблизился к арыку. И вдруг он увидел склонившуюся над арыком женскую фигуру. Узнал! Это была та прекрасная пуштунка, которая, однажды ворвавшись в горячее сердце Тёч-Гёка, уже никогда это сердце не покидала, бередя незаживающие раны. И вмиг все другие мысли покинули буйную голову Тёч-Гёка, кроме единственной: прекрасная пуштунка оказалась в его власти...
К поверженному Тёч-Гёку подошел его конь, печально склонил над ним голову и тихонько заржал, будто повинился перед хозяином: столько раз, мол, я выручал тебя, а теперь не смог...
Эта проникновенная ласка лошади до слез растрогала Лию. К тому же не всякая женщина способна беспощадно осудить мужчину, ради нее сотворившего отчаянное дело...
Лия вплотную подвела коня к лежавшему без признаков жизни хозяину. И стала поднимать с земли тело Тёч-Гёка. Умное животное сейчас же опустилось на передние колени, и Лии довольно легко удалось уложить тело поперек седла...
Словно сама природа прониклась добрыми намерениями молодой женщины — месяц вдруг скрылся за тучами, и в кромешной темноте, укрытая от нескромных взоров, Лия повела коня за повод к дому Тёч-Гёка...
— Кто в него стрелял? — спросил глава рода Заман-ага, когда безжизненное тело его родственника Тёч-Гёка было внесено в юрту и над ним принялись хлопотать женщины семьи.
— Я стреляла,— спокойно ответила гордая пуштунка. Двое братьев Тёч-Гёка схватились за кинжалы. Но Заман-ага, уже разглядевший разорванную на груди одежду молодой женщины, сразу все понял. Он грозно взглянул, и оратья Тёч-Гёка выпустили рукоятки кинжалов.
— Ты могла, дочка, бросить эту падаль там, где ее сразила,— кивнув на раненого, сказал Заман-ага.
— Я чужестранка. И не хочу, чтобы из-за меня тут разгорелась кровная вражда двух почтенных родов. Когда я везла его на лошади, меня никто не увидел,— сказала Лия.— Если ваши женщины помогут мне зашить платье, то от меня никто и никогда не узнает о том, что случилось.
— Да будет благословенна твоя мудрость, дочка,— проговорил Заман-ага, и на глазах у него выступили слезинки.— А этот шакал, если он выживет,— указал старик на раненого,— больше взглянуть в твою сторону не посмеет...
Мужчины вышли. И пока женщины вместе с Лией штопали ее платье, один из братьев Тёч-Гёка сбегал к арыку и принес посуду Лии, наполненную чистой прохладной водой...
Достигнув иранской крепости Шуркала, конница Сердара захватила ее почти без сопротивления. От сербазов малочисленного гарнизона и жителей крепости туркмены узнали, что их плененных детей там видели, но два дня назад из крепости выступил мирза Солтан-Мурад со своими войсками на Мешхед, что туда же увезли и пленников.
Надеясь на значительное превосходство своих коней, туркмены пустились в погоню.
На исходе третьего дня пятьсот или шестьсот конников Сердара уже стояли лицом к лицу перед трехтысячным войском Солтан-Мурада. Сердар выслал трех воинов на переговоры.
— Почему ты не послал с ними меня? — спросил молла Абдурахман.
— Потому что не хотел ущемлять славу о твоей мудрости, дорогой брат. Эти переговоры ничего не дадут. Но необходимо соблюсти обычай...
Посланцы Сердара возвратились очень быстро и сообщили, что на их требование немедленно возвратить захваченных детей мирза Солтан-Мурад ответил: «Если вы сами не даете нам заложников, то мы, по повелению нашего шаха, добыли их избранным нами способом».
— Джигиты! — преподнявшись в стременах, закричал своим воинам Сердар.— Врагов слишком много перед нами. В лапах этих прислужников шайтана двое моих детей. Не у всех из вас имеются там захваченные близкие. И кто из вас теперь повернет своего коня и уедет отсюда, на того я не буду в обиде...
Не для того мы к тебе примкнули, Сердар, чтобы теперь возвращаться,— перебил его речь Сапа-Шорник.— У меня там нет детей, но томятся в неволе дети моего народа...
— Веди нас в бой, сын Аташира!..
— Веди!..
— С нами аллах!..
И выкрики всех туркменских воинов слились в единый устрашающий рев, который прервался на миг взвизгом в едином порыве выхваченных из ножен сабель...
Всей массой туркмены устремились на центр иранского войска, туда, где посланные для переговоров воины успели разглядеть скопление пленников...
Вокруг своей особы принц Солтан-Мурад выставил самых отборных сербазов. Завязалась страшная кровавая сеча, в которой воинственные кличи сплетались с предсмертными воплями и ржанием рассвирепевших коней, где в сплошной звон скрещавшихся сабель вплетались звуки редких пистолетных выстрелов, где мужество вдруг превращалось в страх, а страх порою дорастал до мужества...
— Руби кровопийц!..
— Бей, не жалея!..
— Я Али!..
— Я Хезрет-и-Аббас!..
— Бегир!..
Сабля билась о саблю, щит — о щит, гордое свободолюбие одних — о верноподданически-раболепную твердость других...
У иранцев было три пушки, но вся их прислуга была порубана туркменами после первых же выстрелов..
— Бей стервецов!..
— Руби шахских блюдолизов!..
— Аташ-Батыр, Назар-Демир, разбейте-ка вон ту кучку сынов собак!..
— Шамурат! Тебя норовят обойти сзади...
— Бей!..
— Руби!..
— Вах-эй! Я убит...
— Если ты способен ловчить, обмани и меня... Иди теперь, истекай кровью...
— Вот тебе! На!.. Тебе тоже достанется!..
— Молодец, Гочмурат! Бей их, как начал...
— Докажи, Сахатнияз, что ты сын Ораз-хана! Так его! Так!..
— Бэзан!..1
— Мурид керде!..2
— Мевазет баш!..3 Сердар, а по бокам его молла Абдурахман и Сапа-Шорник,
подобно тарану, прокладывали себе путь к тому месту, где в окружении свиты восседал на коне принц мирза Солтан-Мурад, спокойно взиравший на ход сражения, и где на крупах коней позади сербазов виднелись ловки маленьких пленников...
Вот Сердар увидел своего сына. Но в тот же миг перед ним оказался здоровенный сербаз с пышными усами. Приняв на щит удар его сабли, Сердар мгновенно выбросил вперед правую руку, и его сабля, скользнув по нижнему краю щита сербаза, вонзилась тому в живот...
Окинув глазами побоище, Сердар уже не увидел сына на прежнем месте. Но зато он заметил совсем близко от себя его похитителя, Аббас-Кули-хана.
— Эгей, Аббас-Кули-хан! Я здесь,— перекрывая шум битвы, закричал Сердар.— Так ли ты ловок окажешься в поединке, как в переговорах?.. Говорил нам о мире, подписывал договор, а сам воруешь наших детей...
— Я здесь, Сердар-бег, тоже,— улыбаясь, ответил Аббас-Кули-хан.— По договору о мире вы должны были дать нам заложников, но не дали. Пришлось взять их самим...
Противники сблизились. Кони их заплясали по кругу, подобно своим хозяевам, животные тоже ловили мгновение, когда будет можно напасть на врага.
— Позор для мужчины — кража детей, Аббас-Кули...
— Я слуга шаха, Сердар. И позор мой, и моя слава принадлежат ему... Убить или быть убитым за моего шахиншаха — для меня великое счастье!..
Их сабли скрестились. Какое-то время противники молча наносили и отбивали яростные удары.
— Ты совершил непоправимую ошибку, сойдясь в поединке с самим Сердаром, сын глупца...
— Поле битвы — место праздника для Аббас-Кули, сын невежды...
Ни хвастовства, ни спеси не было в этих фразах противни ков, подобные слова были обычным приемом, рассчитанным на то, чтобы вызвать у врага раздражение и тем самым осла бить его.
1 Бей! (фарси)
2 Убью! (фарси)
3 Осторожно! (фарси)
329
— Где ты покупал такую красивую материю на свой плащ, Аббас-Кули-хан, который вскоре превратится в твой саван?..
— В славном городе Мешхеде, Сердар-бег, где вы бросили на произвол судьбы вашего прекрасного принца Салара.
Последние словесные выпады задели больно обоих противников. Аббас-Кули-хану все труднее становилось отражать,, удары Сердара — и слова о саване могли превратиться в действительность, а Сердар только теперь постиг, что в словах о трагической судьбе Салара была доля правды...
— У туркмен не водится принцев. Он был не наш, а ваш. Потому и с ференгийцами спутался...
— Нет у туркмен и царя в голове. Потому вы вечно бунтуете против падишаха...
Двое противников злобно наносили удары. От сабель сыпались искры. Их кони часто взвивались на дыбы, норовя поразить один другого копытами...
Довлет, который сидел на коне позади сражавшегося с туркменами одноглазого сербаза, наконец оказался совсем близко от Сердара и узнал своего отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54