Довлет сын Сердара
Исторический роман
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая
ТОПОТ КОПЫТ
Ночь. Тучи скрыли луну и звезды. Большое стольное селение серахских текинцев Багши мирно спало. Только взлаивал спросонья у какой-либо юрты пес, звякал цепью стреноженный конь, просвистывала изредка поземка или шелестел по земле оторвавшийся от копны пучок сухой верблюжьей колючки,— все это были мирные звуки, они лишь убаюкивали. И даже вздумавший вдруг пересказать трубным гласом свою горькую долю чей-то ишак не был в состоянии пробудить многих...
Мужчины селения — хан и его ближайшие советники, муллы или поэты, бедняки или баи, пастухи или ремесленники,— все до единого были еще и воинами, причем отборными. А отбирала их сама судьба, проведшая через множество яростных сражений. Шел 1847 год — время суровое для туркмен, крупнейшим племенем которых и были/текинцы, проживавшие в Серахсе и на Ахале. В любое мгновение мирная тишина или спокойный сон их могли оборваться грозной тревогой, а потому туркменские мужчины почти всегда спали одетыми. Хотя их жилища и не имели толстых стен, но каждая юрта была маленькой крепостью со своим гарнизоном и со своим арсеналом разнообразного оружия, которого всегда было много — больше, чем мужских рук в семье. И рождение каждого мальчика становилось огромной радостью, он со временем увеличивал боевую мощь семьи, рода и племени...
Двенадцатилетний Довлет проснулся в эту ночь, словно он вдруг получил пощечину. Высунув из-под одеяла немного
продолговатую черную голову, он прислушался. Да, ему не приснилось — гудела земля под его постелью. Не тот ли это гул, который перерастает потом в топот конских копыт?.. Вражеские набеги случались так часто!.. Даже набитая верблюжьей шерстью подушка не смогла заглушить пробудившего мальчика гула...
При тусклом свете мигавшего светильника Довлет оглядел привычную обстановку родной юрты. Рядом, ворочаясь во сне и запрокинув голову, лежал старший брат Гочмурат. Одеяло, которым они оба укрывались, он сбросил с себя. Откинутая за голову мускулистая рука Гочмурата касалась барьерчика, ограждавшего очаг. Довлет припомнил, что эта рука всю ночь упиралась в его ребра. Оттого-то и снилось мальчику, что он все время стремится выбросить из-под себя булыжник — таким твердым был сжатый кулак старшего брата.
Сразу за Гочмуратом, оглашая жилище богатырским храпом, спал их отец. Отца звали Сердаром, сердаром он и был — возглавлял конное ополчение серахцев. Хотя стояла уже довольно холодная пора, отец во сне тоже сбросил с себя одеяло. Поверх украшенной серебряной чеканкой стальной кольчуги на могучей груди испытанного военачальника, двигаясь в такт мощному дыханию, лежала густая и курчавая черная борода. Мощные ноги Сердара упирались в деревянную решетку, служившую опорой юрты,— того и гляди, повернувшись во сне, отец обрушит на домочадцев все жилище.
Слева от отца, как всегда, подложив под голову свой халатик, спала мать Довлета Аннабахт. Она, словно птица крыльями, ограждала руками головы дочери Айши и самого младшего сына Кемала.
По другую сторону от Довлета лежал глава рода, дед мальчика Аташир-эфе. Казалось, он не спал, а только прикорнул, укрывшись буркой. У деда была своя собственная юрта, стоявшая рядом с их жильем. Но вечером Аташир-эфе долго рассказывал внукам свои удивительные истории про знаменитых воинов и палванов туркмен, про те времена, когда еще все текинцы жили вместе и почему они потом разделились: одна часть текинцев осталась жить на Ахале, а другая, к которой принадлежала и семья Довлета, переселилась сюда, в Серахс. Но Довлет так до конца и не понял причины разъединения его племени — борьба за власть и влияние ханов и разных знатных людей казалась ему никчемной и ничтожной в сравнении с тем, что большое могущественное племя текинцев распалось на две части... Разговорить деда было нелегко. Иног да из него и слова не вытянешь. Случалось, спросит его кто-то про что-либо, Аташир-эфе только угрюмо покосится и молча отойдет прочь. Но когда он бывал в хорошем расположении духа, его и уговаривать не приходилось. Сам начинал хрипловатым голосом сплетать свои истории о давно минувшем. В такие моменты Аташира-эфе даже не интересовало, слушали его или нет. Кивая и поддакивая своим же словам, дед, словно вслушиваясь во что-то внутри себя, искусно сказывал смешные и грустные были. Послушать его часто приходили в их юрту и взрослые односельчане. А ребятню от Аташира-эфе не отгонишь и палкой. Особенно его, Довлета, рано начинавшего задумываться над судьбой своего народа...
У туркмен колыбельные песни мальчикам поют не только женщины, а и мужчины, чаще всего деды. Довлет вчера и уснул под колыбельную песню Аташира-эфе, которой он всегда заканчивал свои повествования:
Львоподобный ты мой, Витязеподобный ты мой, Львоподобный, Витязеподобный...
Аташир-эфе и сам теперь издавал во сне звуки, похожие на мурлыканье старого льва. Старого, но далеко еще не одряхлевшего. Довлет вспомнил, как позавчера дед притащил на себе большое высохшее дерево, которое сам же и срубил где-то в предгорье...
Аташир-эфе вдруг резко скинул с себя укрывавшую его бурку, сел и своим надтреснутым голосом закричал:
— Хух, эх-хей! Ну-ка, просыпайтесь скорее! Так можно дрыхнуть до тех пор, пока вас сонными порубят враги!.. Эх-хей, бездельники! Вставайте! Просыпайтесь все! Живо! Я слышу топот коней...
В юрте сразу поднялась суматоха, хаотичная для постороннего глаза, но в сущности подчиненная строгому порядку, каждый делал свое.
Проснувшись, Сердар вмиг накинул поверх кольчуги бежевый чекмень, опоясался широким шелковым кушаком, затем — ремнем с подвешенной к нему саблей. Под кушак спереди он засунул длинноствольный пистолет и кинжал, а за спину сунул второй пистолет. Надев большую лохматую папаху, Сердар вскинул на плечо ремень винтовки и выбежал из юрты...
Оружие Аташира-эфе всегда лежало у него на постели. Быстро вооружившись, он выбежал вслед за сыном.
Чуть замешкался только Гочмурат. Схватив со стены саблю и винтовку, он стал набивать карманы зарядами. Первый раз в жизни старший брат Довлета всерьез брал в руки оружие, а потому теперь пыжился и свысока поглядывал на своих младших братьев. На возмужалом, но еще ребяческом лице Гочмурата появилось нарочито воинственное выражение. А когда он еще и щеки надул, Довлет чуть не прыснул. Но грозно торчавшие усы брата, сама тревожная обстановка погасили вспышку веселости. Выбежал на улицу и Гочмурат...
Туркменские женщины знали, что нельзя мешать причитаниями идущим в сражения мужчинам. Только Аннабахт осталась в юрте одна с детьми, как тут же и завопила:
— Вай! Помилуй аллах! Что случилось? Да наступит ли для нас покой? Пронесись, беда, мимо наших головушек!..
Но мать Довлета была рассудительной женщиной: скоро оставив пустые восклицания, она тут же переключилась на насущные заботы:
— Проснулись ли Джахансолтан и Огулсабыр? Довлетик, сбегай к ним в юрты. Пускай они со своими детьми придут сюда. Нам теперь надо держаться вместе...
Выбежав из юрты, Довлет сразу отчетливо услышал, что пробудивший его ото сна гул уже перерос в хорошо различаемый топот множества конских копыт. Отец и дед у загона для скота отпирали тяжелые замки на цепях, сковывавших ноги их боевых коней. Тут же вскочив в седло, Сердар поскакал по селению, выкрикивая во всю силу своего голоса:
— Эх-хе-хей! Соплеменники, по коням! К оружию, текинцы! Седлайте коней, мужчины!..
Во мраке ночи его призывы в разных концах подхватили многие голоса, и над едва различимыми в темноте юртами стали разлетаться тревожные кличи:
— Текинцы, на коней!..
— Враг идет!..
— К оружию, соплеменники!..
— Эх-хе-хей! По коням!..
А тревожный топот копыт, хорошо слышавшийся со стороны недалекого горного ущелья, все приближался, нарастал, порождая страх у женщин и воинственную решимость у мужчин...
Довлет подбежал к стоявшим рядом юртам соперницы его матери, второй жены Сердара, и опекаемой их родом соседки.
— Джахансолтан-гелнедже! Огулсабыр-эдже! — закричал мальчик.— Мама велела вам скорее перебираться в нашу юрту...
— Хорошо, сынок, сейчас бежим,— отозвалась в тот же миг соседка.— Уже собираемся...
— Идем, Довлетик. Уже собираемся,— ответила соперница его матери.
Хозяйки этих юрт, стоявших совсем близко от юрты семьи Довлета, давно проснулись, но опасались выйти во двор. Аннабахт, терзаемая обрушившейся на селение тревогой, сама выбежала из своей юрты и закричала сопернице:
— Джахансолтан! Одень потеплее своих детей. И скорее перебирайтесь сюда. Нет нам, смертным, покоя ни днем ни ночью. Аллах, пронеси мимо нас эту беду!..
Схватив за руки выбежавших во двор старших сыновей соперницы, Нурмурата и Бегмурата, Аннабахт повела их в свою юрту. Джахансолтан и гостившая в эту ночь у нее мать похватали под мышки младших детей и побежали за Аннабахт... Вдоль ряда юрт рода эфе носился пегий волкодав Евбасар,
он громко лаял, но не выл, что считалось хорошей приметой,— когда собака воет, это, как все знали, предвещает близких покойников... В сотне шагов от двора семьи Довлета находился пустырь, такыр, излюбленное место всего селения. Днем там постоянно толпились сельчане, давно и навсегда вытоптавшие на такыре траву. Как только возникала опасность войны или набега, когда раздавались выстрелы, сюда стекались вооруженные джигиты.
Сердар уже вел на такыре перекличку.
— Ахав... Палат-Меткий... Чарыназар-Палван...
— Тут мы, Сердар-эфе.
— Сапа-Шорник... Шихмурат-Великан... Пурли-Наезд-ник...
— Мы все здесь.
— Эхей! Кто это маячит за вами? Долговязый Гурт, ТЫ ЛИ ЭТО?..
— Я, Сердар.
— Молла Абдурахман, и вы явились?
— А как же, Сердар-эфе,— спокойным голосом отвечал стройный молодой человек, сдерживая горячившегося под ним коня.— Плох тот пастырь, который в трудный момент не с верующими.
— Но можем ли мы рисковать вами, ученым моллои.
— Как и всяким джигитом, Сердар-эфе. Как и всяким джи гитом. Аллах создал всех равными...
Такой ответ молодого человека не очень пришелся по вкусу воинам из байских родов, но основная масса джигитов одобрительно зашумела, обсуждая последние слова моллы Абдурах-мана, поднимавшие его авторитет еще выше в их глазах.
Вооруженные всадники все прибывали на такыр, вскоре они уже заполнили собой весь пустырь. Сердару в темноте было трудно разглядеть их лица.
— Здесь ли Байсахат?
— Похоже, что нет,— ответил Сердару могучий седой воин на добром коне.— Вот если бы мы собирались теперь идти в набег, тогда Байсахата тебе, Сердар, не довелось бы долго выкрикивать...
— Ты ли это, Санджар-Палван? Тоже сел на коня?
— А ты, молодой эфе, думал, что Санджар-Палван уже не в силах оторвать свой зад от циновки?
Джигиты вокруг захохотали. В это время на такыр со своими приближенными джигитами прибыл правитель Серахса Ораз-хан, грузный мужчина лет шестидесяти, с толстой, похожей на крепостную башню шеей, на груди у него поблескивали позолоченные пластинки брони. Джигиты, собравшиеся на такыре, расступились перед ним, давая своему предводителю проехать в центр.
— Ну что, Сердар-бег, уже разведали, кто к нам приближается?
— Темно еще, Ораз-хан. Ясно только, что их очень много...
— Станут ли и они дожидаться рассвета? — раздумывая вслух, произнес правитель.
— Похоже на то, что станут. Пока они не очень-то торопятся...
— Ночь, которая почему-то неудобна им, может помочь нам! — вмешался в разговор предводителей один из младших военачальников, горячий и решительный Тёч-Гёк.— Все дело в том, кто ударит первый! Так пусть же, Ораз-хан, первыми окажемся мы!
— А если это не враги, Тёч-Гёк? — спокойно возразил вопросом молла Абдурахман.
— Да, может и так оказаться,— согласился Ораз-хан.
— Если напасть, не разобравшись, то друга мы можем превратить во врага,— сказал Сердар.
— Кто же это может быть? Враг ли, друг ли? Или просто кто-то идущий своей дорогой мимо нас? — продолжал вслух размышлять правитель.
— Нынче много ходит тревожных слухов, Ораз-хан,— заговорил опять молла Абдурахман, который, несмотря на свою молодость, был тонким политиком.— Пока мы не узнаем точно, что перед нами враг, наши сабли должны оставаться в ножнах, я думаю...
На такыр все прибывали новые и новые воины. Бряцало оружие, всхрапывали кони, люди спорили, кто потревожил их покой, кто приближается к селению. Неизвестность тяготила и угнетала...
— Вот что, Сердар-бег,— заговорил Ораз-хан.— Врасплох они нас не застали. Все лучшие наши джигиты тут и готовы к бою. Все же, судя по раздававшемуся гулу, который теперь затих, их явилось очень много. В селения наших соседей надо послать за подмогой...
— Уже сделано, Ораз-хан. Гонцов я отправил сразу. И на самых быстрых лошадях. Мы всегда откликались на призывы соседей. Думаю, что подмоги долго ожидать не доведется...
Ораз-хан дернул поводья, и его разгоряченный конь встал на дыбы,— таким способом правитель привлек к себе внимание всех воинов.
— Джигиты! — закричал он так, что встрепенулись многие кони в передних рядах.— С именем аллаха, с именем шаха всех богатырей Али-Шахимердана встанем грудью против врага!.. Между нами и соседями, к несчастью, еще случаются раздоры. Но когда приходит беда, ни мы не оставляем их на произвол судьбы, ни они нас. С рассветом земля вокруг задрожит от копыт коней воинов из соседних селений... Если тот, кто подступил к нам, окажется другом, то мы встретим его как подобает. Но если это враг, то пусть пеняет на себя! Пусть тогда наши сабли, джигиты, будут быстрыми, а пули — меткими. Вперед! Ях аллах!..
— Ях аллах!.. Ях аллах!..— подхватили предводители отрядов, а за ними и большинство воинов серахской конницы клич хана.
И вся лава конников помчалась к ущелью, навстречу неизвестным пришельцам... Вскоре серахские текинцы увидели перед собой огромные массы войск, уже успевшие втянуться в ущелье. Ораз-хан поднял руку, его воины остановились, усмиряя разгоряченных коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54