..
А его дед и старший брат вместе с другими разбойниками готовились к своему делу тайком от людей и выехали под покровом ночной темноты, скрываясь в оврагах и густых зарослях кустарника. У них не было ни провожающих, ни доброжелателей, которые пожелали бы им доброго пути, успехов и благополучного возвращения. Никто не поинтересовался, куда они едут и когда вернутся. Не встретили их и поздравления с благополучным возвращением...
Довлет угрюмо зашагал к дому Сапарака, в свой дом ему сейчас возвращаться не хотелось. Обычай велит уважать старших, тем более родного деда. А как его уважать, когда Довлет только что своими глазами увидел стольких людей, которые проклинают его деда? Какое-то время он хотел не видеть Аташира-эфе и своего старшего брата...
Гюльсенем встретила Довлета, как всегда, приветливо. Она усадила его на кошму и налила козий чай.
— Вай, Довлет-джан, что-то ты бледный и грустный сегодня. Благополучно ли возвратились дедушка и старший брат?
Мальчик видел, как искренне сочувствует Гюльсенем. Почувствовала она, что упоминание деда и брата для Довлета неприятно, но того требовал от хозяйки дома обычай.
— Да, они вернулись,— промямлил Довлет.
— Мама небось ругает их?
— А толку, что ругает. Они только ухмыляются на ее слова...
— Других можно понять, их богатство ослепляет,— хлопоча у очага, стала рассуждать Гюльсенем.— Но Гочмурату-то, безусому юнцу, на что сдался этот аламан? Ведь он не жадный вовсе. Он из таких, кто и последнюю рубаху может отдать нищему. Я правду говорю, Довлетик?
— Правду. Не жадный он,— грустно ответил мальчик.
— Конечно, он в набег пошел из озорства. Не знает, куда силу девать.
— Уж лучше бы мама отпустила его на войну с отцом,— сказал Довлет с горечью.— Если бы погиб там, так со славой. А тут чужие люди бросили бы его тело на растерзание шакалам...
— Негоже, Довлет-джан, такое говорить о старшем брате. Ведь ты любишь его?
— Люблю. И дедушку люблю. Но из-за них мне стыдно людям в глаза смотреть, Гюльсенем гельнедже! — воскликнул мальчик в отчаянье.— Вы были там, у этого проклятого оврага, что возле озера?
— Нет, я не охоча до чужих страданий, милый. К чему мне видеть слезы пленников. Беда, что хан наш только косится на аламанщиков, но не унимает. А как уймешь? Обычай аламан не запрещает...
Как могла, Гюльсенем старалась успокоить Довлета до тех пор, пока в юрту не вбежал Сапарак.
— Ты не смог бы один попасти овец Довлет.— Я потом приду.
— Могу, конечно,— легко согласился Сапарак — А если еще и Евбасара дашь, то можешь и целый день не являться.
— Нет, я скоро прибегу. А Евбасар пойдет с тобой сразу.
Вдвоем мальчики выгнали из загона байскую отару, которую пас Сапарак, и погнали ее на пастбище. Когда они поравнялись с юртой, Довлет выгнал своих овец, кликнул верного пса, и они двинулись вдоль ряда юрт рода эфе, прихватывая по пути овец родственников. За селением Довлет приказал своей собаке идти с Сапараком, а сам побежал назад в селение.
Его притягивал к себе овраг у озера. Довлет шел туда, хотя испытывал стыд за совершенное его близкими, хотя страшился осуждающих взглядов односельчан. В конце концов, сам он ничего плохого не совершил. Более того, в душе Довлет поклялся: когда вырастет, никогда не будет принимать участия в разбойничьих набегах, даже если он останется нищим и у него не будет куска хлеба...
Мальчик шагал, все убыстряя шаги. Что-то властно влекло его к страшному месту, точнее, не что-то, а кто-то, но в этом Довлет не признавался даже самому себе...
У оврага уже собралось много народу. В крайние две юрты в конце ряда больших мясников, стоявшие на склоне у оврага, входили вооруженные люди, иные тут же выходили, куда-то спешили. Во дворе между скирдами сена топтались привязанные к ограде оседланные кони.
На Довлета никто не обратил внимания, и он прошел мимо этих двух юрт к оврагу.
В овраге сидели и стояли человек двадцать пленников. По их одежде и говору можно было судить, что они жители горных селений. У мужчин и юношей руки были связаны за спиной, их расположили отдельно от женщин и детей. Между двумя группами пленников расхаживали вооруженные налетчики в мохнатых папахах с нагайками в руках. Среди них были и Бай-сахат с Гулназаром-Ножовкой.
«Странно,— подумал Довлет.— Ведь они же — враги Гочмурата, а в набег отправились вместе». Мальчик знал, что его старший брат не был злопамятным. И драку с Байсахатом и Гулназаром-Ножовкой Гочмурат воспринимал лишь молодецкой забавой. Но этого нельзя сказать о двух мясниках. Оба парня были злыми и мстительными по своей натуре. Особенно они становились опасными, когда на их стороне имелось превосходство. Вот и теперь у них были самые свирепые лица, они яростно размахивали в толпе пленников своими нагайками.
— Двое из рода эфе, остальные мясники, большие и малые,— сказала какая-то женщина в толпе сельчан об участниках набега.— А имен их поганых и произносить не хочу,— добавила она.— Не желаю я рот свой грязнить их паршивыми именами.
— Так зачем же вы заявились сюда, если вы такая брезгливая? — ехидно попыталась уязвить ее вездесущая сплетница Бибпгюль.
— Я дастархан принесла несчастным,— ответила ей достойно первая женщина.— Да боюсь подойти к ним. Как бы и меня эти псы не огрели нагайкой.
— Не тревожьтесь об этом, соседка,— сказала другая женщина из толпы.— Я тоже явилась с дастарханом для этих бедолаг. Пойдемте вместе. В наших с вами семьях сыщутся достойные джигиты, которые этим собакам сумеют отомстить, если они нас обидят...
И обе сердобольные женщины спустились в овраг, вошли в круг плененных женщин и детей, развернули перед ними свои дастарханы, стали выкладывать пищу и разливать в пиалушки чай из принесенных медных кумганов.
Заметив такое проявление милосердия, Байсахат ринулся к односельчанкам с поднятой нагайкой, но его удержал за руку Гулназар-Ножовка, что-то шепнул на ухо, и тот отступил прочь. «Наверно, в семье этих добрых женщин есть кто-то, с кем опасаются связываться Байсахат и Гулназар-Ножовка»,— подумал Довлет.
Дружба между Байсахатом и старшим братом Сапарака оборвалась прямо на глазах у Довлета, причем оборвалась не из-за Гюльсенем, а совсем по другой причине. Байсахат замахнулся нагайкой на высокую пленницу с очень густыми волосами, которая по возрасту годилась бы ему в матери. Невольница даже не отшатнулась, а лишь что-то гневное произнесла на своем наречии. И тогда Байсахат ее ударил со всей свирепостью.
— Эй, Байсахат,— раздался неожиданно громкий голос проезжавшего в этот момент по краю оврага щуплого всадника.— Отныне забудь дорогу в дом Велле-Косоглазого. Больше не считай меня своим другом.
Говоря эти слова, Велле привстал в седле. Его маленькая фигура и маленький ослик, на котором он восседал, так не вязались с его гневным голосом, что Байсахат, а за ним и Гулназар-Ножовка расхохотались.
— Проезжай, Косоглазый. Проезжай от греха подальше,— процедил сквозь зубы Байсахат; он видел, что симпатия толпившихся у оврага людей была не на его стороне, а на стороне Велле, поэтому не пожелал сейчас с ним связываться.
— Я-то проеду,— с достоинством ответил Велле, пришпоривая ослика.— Но ты моих слов не забудь...
«Он и так их не забудет. Вон как сверкнул глазами вслед отъезжающему Велле,— подумал Довлет. Мальчик догадался, что теперь Велле следует ожидать зла со стороны Байсахата. Но об этом-то он имел право предупредить своего друга Сапа-рака.— И все же это хорошо, что Велле больше не считает Байсахата своим другом. Этому необузданному поганцу теперь будет труднее приблизиться к Гюльсенем»,— решил Довлет.
Мальчик вновь перевел свой взгляд на несчастных пленниц. Они уже поняли, что жительницы селения сочувствуют их бедственному положению, и с благодарностью принимали от двух добрых женщин еду. Высокая пленница с густыми волосами, которую Байсахат недавно ударил нагайкой, держалась мужественнее остальных. Она принялась помогать женщинам, которые принесли пленникам еду, кормить измученных детей.
Но внимание Довлета занимала не она. Среди пленниц была девушка лет девятнадцати, высокого роста и тонкого стана с нежными чертами лица. Во всяком случае, Довлету черты ее лица казались нежными. Еще у этой девушки были толстые косы, опускающиеся до бедер. Желание во второй раз взглянуть на эту девушку и привлекло Довлета снова к этому страшному месту. Он не знал, что с ним происходит. Такого ощущения мальчик никогда раньше не переживал. Он был уверен: прикажи ему эта девушка, и он с голыми руками, не раздумывая, бросится на Байсахата и его приспешников. Впрочем, при чем тут Байсахат? Все эти бандиты были приспешниками его родного деда, ведь он их предводитель...
Но девушка ничего Довлету не приказывала, она плакала. Рядом с ней сидела девочка лет десяти, очень на нее похожая, обещавшая тоже стать красивой, когда вырастет. Довлет и сам не заметил, как подошел к этим пленницам сестрам очень близко.
Новое платье в цветах-тюльпанах на взрослой девушке было разорвано на правом плече, она все время старалась прикрыться рукой. Под густыми черными локонами девушки блестели большие зеленоватые глаза, полные слез и ужаса. Глаза-то ее и притягивали к себе все время взгляд Довлета. Пленница с густыми волосами, уже тронутыми сединой, подходила к сестрам чаще, чем к другим. По-мужски грубоватым голосом она утешала их и часто кончиком своего платка вытирала слезы на их лицах. Горе красивой девушки увеличивали ее разорванное платье, и то, что на ее обнаженном округлом плече часто останавливались масленые взгляды вооруженных бандитов...
Осененный внезапной мыслью, Довлет сорвался с места и во весь дух припустился домой.
— Мама, дай мне свое платье,— выкрикнул он, вбежав в юрту.
— Вай, аллах! Ты разве не на пастбище? — изумленно воскликнула Аннабахт.— А с овцами кто?
— С овцами Сапарак и Евбасар, они постерегут. Дай какое-нибудь платье.
— Зачем оно тебе, сынок? — спросила мать растерянно. Врать Довлет не умел, решил сказать правду.
— Там одна девушка, из этих, кого захватили дедушка и Гочмурат, в разорванном платье, а бесстыжие аламанщики пялят на нее глаза,— выпалил мальчик одним духом.
Мать Довлета сама испытала горе плена, а потому сразу подошла к своему сундуку, откинула крышку и стала рыться в вещах. Вначале она вынула совсем старенькое платье, но потом отбросила, устыдившись, и вытащила платье почти новое, зеленого цвета, которое всегда нравилось Довлету.
— Будет ли оно ей впору? — спросила сына Аннабахт.
— Будет, мама. Эта девушка такая же стройная, как и ты. И вообще она на тебя чуточку похожа,— выкрикнул Довлет убегая.
Прибежав к оврагу, Довлет спустился вниз, подошел к плачущим сестрам и молча протянул платье своей матери красивой девушке. Та удивленно взглянула на него и вдруг еще сильнее заплакала. Платье приняла от Довлета высокая густоволосая женщина.
— Возьми, бедняжка моя,— сказала она на своем наречии, которое все же было понятно Довлету.— Этот мальчик настоящий мужчина.
Взрослая женщина стала надевать на девушку платье Аннабахт поверх разорванного. Довлет отвернулся.
— И стыд у него имеется человеческий, не то что у его соплеменников,— услышал мальчик слова переодевавшей девушку женщины, отходя от пленниц.
Выходило, что стыда не было у его старшего брата и родного деда. Трудно оспорить такое, и согласиться с этим Довлет не мог. Его нежную душу раздирали терзания: оправдания своим близким мальчик не находил, а осудить их не смел...
Когда Довлет оглянулся на пленниц, то увидел, как взрослая женщина сдернула вниз с девушки ее рваное платье из-под надетого. «Ловко это у них получается,— подумал мальчик.— Доведись мне надеть штаны на штаны или рубаху на рубаху, я бы никогда не смог снять с себя нижнее, не снимая верхнего».
Довлет не ошибся: платье матери действительно пришлось впору пленнице, которая и ростом, и фигурой, и зеленоватым цветом глаз, и еще чем-то, чего еще не постиг мальчик, отдаленно походила на его мать, только пленница была много моложе...
Единственная награда, которой жаждал Довлет за свой поступок, было его желание увидеть лицо пленной девушки не в слезах. Он получил больше: когда Довлет оглянулся на пленниц в очередной раз, девушка ему благодарно улыбнулась...
Благотворная волна радости от этой улыбки, захлестнувшая душу мальчика, тут же спала, оставив в душе холодную пустоту: поднимаясь из оврага, он лицом к лицу столкнулся с Байсахатом. Довлет настолько ненавидел этого бандита, что совсем его не боялся. К счастью, к Байсахату в этот миг приблизился Гулназар-Ножовка, возвратившийся из крайней юрты ряда больших мясников, где собрались не занятые охраной пленников аламанщики.
— Байсахат-джан, Аташир-эфе все еще не явился,— сказал Гулназар.
— А мне плевать, явился он или нет. Ты мое требование знаешь: она должна стать моей!
Этот ответ головореза словно обжег Довлета, он сразу догадался, что речь идет о девушке, которой он принес платье матери.
— Может, тебе и повезет по жребию,— сказал Гулназар-Ножовка.
— А я плевал на жребий. Моя она — и все! — грозно стал наступать на него Байсахат.
— На меня-то что напираешь. Мне она ни к чему. Если даже мне на нее жребий выпадет, я тут же ее продам кому угодно,— залепетал Гулназар, пятясь от наступавшего на него дружка.— Считай, Байсахат-джан, что у нас уже два жребия для исполнения твоего желания...
— А я желаю ее взять без всякого жребия. И получу свое! — заревел Байсахат.— Если кто, не дай ему аллах такого, утянет ее от меня по жребию, тому я голову срублю и свою за то положу на плаху. Ступай и передай мои слова всем. Пускай потом не говорят, что об этом не слышали...
— Я скажу это всем, Байсахат-джан. Скажу. Но зачем говорить такое, что их взбесит. Ответь мне, мой Байсахат, чего ты за нее не пожалеешь? Они все жадные. И если увидят себе выгоду...
— Всю мою долю в добыче! — выпалил Байсахат.
— Я бегу к ним, Байсахат-джан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54