— Господи! Да он мертвый,— вскричала Огулсабыр-эдже, ощупав уже остывшее тельце.
Аннабахт от двери метнулась на ее крик.
— Что же они творят, эти аламанщики! Кары на них небесной нет. Младенцев невинных убивают, проклятые,— причитала Огулсабыр-эдже. Идите, соседка, разыскивайте остальных детей, а сыну вашей соперницы уже ничем не поможешь...
Оказавшись вместе с братом в укрытии под скирдой сена, Айша быстро успокоилась. «Вечно эти бабы ничего не видят дальше своего носа»,— мысленно произнес Довлет одну из поговорок своего деда.— Не видит перед собой бандитов девчонка и рада,— продолжал мальчик ворчать про себя.— Ей и невдомек, что скирда может в любой миг загореться...» И все же Довлет был горд положением защитника своей сестры, положением взрослого джигита, как назвал его израненный в 'сражении Гочмурат. Постепенно мальчик оттеснил Айшу в глубь их общего укрытия, а сам занял место перед ней. Сжимая в руке пистолет бандита, Довлет был готов теперь в любое мгновение нажать курок, окажись перед ним враг...
Внезапно зашуршала солома, и в укрытие к детям пробрался не разбойник, а их верный пес.
— Евбасарчик, милый! Где ты пропадал? Это хорошо, что ты к нам теперь явился,— обнимая радостно собаку, говорила Айша.
Но у Евбасара, видно, были дела поважнее, чем принимать ласки девочки, пес вырвался из ее рук и, ухватив зубами Довлета за штанину, стал тянуть мальчика за собой.
— Чего ты хочешь, Евбасар? Куда ты меня зовешь? Я не могу тут бросить сестру одну...
— Надо идти тебе за ним, Довлет,— вдруг заявила девочка.— Евбасар наш умный. В такое время он не стал бы уводить тебя ради пустого...
«Оказывается, и у них иногда рождаются в голове умные мысли»,— подумал мальчик, имея в виду весь женский род.
— А ты тут как же?
— Я потерплю,— ответила сестра.— Закрой меня соломой и беги за Евбасаром. А если загорится скирда, я успею выскочить...
«Оказывается, и про то, что может загореться наша скирда, она знала»,— разочарованно подумал Довлет, испытавший в какой-то момент свое мужское превосходство над сестрой. Он уже бежал по улице за верным Евбасаром, вскоре мальчика занимать стала только одна мысль: «Куда он меня хочет привести?»
Вокруг еще бушевали пожарища, еще раздавались повсюду полные отчаянья крики и вопли, но разоривших селение бандитов уже не было видно нигде...
Вскоре мальчик увидел еле движущуюся под тяжелой ношей навстречу женскую фигуру. «Гав!» — один раз пролаял Евбасар так выразительно, будто вымолвил какое-то слово, и Довлет догадался, что своей цели умная собака достигла. Через мгновение Довлет узнал в идущей навстречу невольницу своего деда, а в ее ноше — самого Аташира-эфе...
Когда вооруженная кинжалом и пистолетом Гюльпери покинула юрту Аннабахт, на улицах селения еще хозяйничали налетчики. Все еще равнодушная к бедам и несчастьям жителей этого селения, Гюльпери в то же время старалась больше не попадаться на глаза ни своим односельчанам, ни, тем паче, их союзникам из каких-то других мест.
На улицах и во дворах валялось множество убитых и раненых, но Гюльпери к ним даже не приближалась и ни в кого не вглядывалась, то стремительно перебегая открытые места, то прячась за кустами, уцелевшими юртами и скирдами, она двигалась все время в одном направлении, словно точно знала, где ей искать человека, которому она досталась по жребию...
Вначале Гюльпери увидела разъяренную со вздыбившейся шерстью собаку, которая не подпускала к лежавшему на земле человеку желавшего ограбить труп бандита, а тот горящим факелом и саблей старался отогнать или убить четвероногого противника. Евбасар уже был во многих местах опален, и в нескольких местах его задела сабля, но верный пес все нападал на бандита, стремясь вцепиться в его горло...
Бандит настолько сосредоточил свое внимание на собаке, что не увидел приблизившуюся к нему женщину. Гюльпери не желала его смерти, но по-другому поступить было нельзя, бандит оказался преградой меж ней и человеком, которого разыскивала эта женщина, и, совершенно спокойно подняв свой пистолет, Гюльпери выстрелила разбойнику в спину...
Увидев, что враг его повержен, Евбасар оскалил зубы и на Гюльпери, но тут же узнал ее, уселся зализывать нанесенные ему бандитом царапины, всем своим спокойным видом показывая, что позволяет женщине приблизиться к лежащему на земле Аташиру-эфе. Гюльпери сразу взвалила того к себе на спину и понесла. Убедившись, что его хозяин в надежных руках и, словно бы усомнившись в том, что эта женщина сможет одна донести его до дома, Евбасар помчался звать на подмогу Довлета...
Когда мальчик подбежал к ней, Гюльпери предложила ему взять деда за ноги, сама же подхватила его под руки у себя за спиной так, что голова Аташира-эфе упиралась ей в спину. Вдвоем и понесли старого воина. Впереди их бежал верный Евбасар, грозно скаля зубы по сторонам, готовый отразить нападение любого врага. Мальчик отметил про себя: других собак, которых в его селении водилось великое множество, в эту грозную минуту на улицах не было видно...
Паническое бегство из селения аламанщиков Гюльпери и Довлет переждали, вовремя юркнув со своей ношей в случившиеся на их пути густые заросли фисташкового кустарника. Евбасар в этот момент сидел с ними рядом, поводя мордой, будто пересчитывал удиравших всадников...
Гюльпери и Довлет внесли Аташира-эфе на свое подворье как раз в тот момент, когда из юрты вышла Аннабахт. Вскрикнув, мать Довлета метнулась к свекру, которого Довлет и Гюльпери уложили под скирдой сена. Аннабахт принялась расстегивать одежду на раненом, тормошить его. К ней на подмогу кинулась вышедшая во двор Огулсабыр-эдже. Но все их хлопоты были тщетны, Аташир-эфе не подавал признаков жизни. Только одна Гюльпери заметила, что у него чуть дрогнуло левое веко. Женщина метнулась в юрту и вскоре возвратилась с кумганом, оттеснив Аннабахт и Огулсабыр-эдже, Гюльпери окатила голову и грудь раненого воина холодной водой, он вздрогнул, сел и попытался отряхнуть с себя воду.
— Развели тут сырость, бабы,— проворчал Аташир-эфе, поднялся на ноги и побрел нетвердыми шагами в юрту.
— Дочь соседки Айджерен увели, нашу Джахансолтан захватили, а ее сыночка, маленького Бекмуратика, убили,— причитала шедшая за ним Аннабахт.
— Все так, соседушка дорогой. Лишилась я своей единственной доченьки, своей радости,— вторила Огулсабыр-эдже.
— Гочмурат не являлся}
— Явился, как же,— ответила Аннабахт.
— Весь израненный он, как и вы,— сказала Огулсабыр-эдже.
— Злее будет,— сказал Аташир-эфе уже в юрте.— А это у вас кто тут? — спросил он, увидев лежащего связанным пожилого бандита, который хотя и пришел уже в себя, но не мог вымолвить ни слова, поскольку у него был завязан и рот.
— Это пленник нашей соседки,— ответила Аннабахт на вопрос свекра.— Почтенная Огулсабыр-эдже сама его так и запеленала...
— Эхей, внучек,— ласково обратился Аташир-эфе к лежащему на постели Гочмурату,— ты, что ли, тут столько трупов наворотил?
— Нет, деда, я тут только одного убил. Остальных уложили женщины, и наш Довлет одного застрелил.
— Тогда чего разлегся? Вставай, надо вытащить из дома всю эту падаль.
— Он же в ранах весь, деда,— запротестовала Аннабахт.— Да и вас бы перевязать теперь надо.
— Успеется с этим,— ответил ей Аташир-эфе, берясь за плечи убитого бандита, которого за ноги подхватил вскочивший ему на подмогу Гочмурат.— Пока побросаем их за оградой, а там раздобудем лошадей и вывезем в степь, на корм шакалам...
— Господи, где же Айша? — вскричала Аннабахт, когда их юрта была уже освобождена от тел убитых бандитов.
— Мы в скирде с ней прятались,— сказал Довлет.
Когда он вдвоем с матерью раскидал сено, которым, убегая за Евбасаром, закрыл укрытие сестры, то Аннабахт увидела свою дочь мирно спавшей в своей норке...
Когда умчались прочь аламанщики, жители селения бросились тушить пожары, набирали силу в разных концах вопли и рыдания по убитым и уведенным в рабство. И вдруг наступила тишина. Люди стали прислушиваться и с нарастающей тревогой поглядывали на восток, где вновь зародился и все нарастал топот копыт. Постепенно становилось ясно, что с востока теперь приближается к селению много большая масса конников, чем только что покинувшая его.
— Что же это за напасть опять на наши головы? Когда же наступит этому конец? Теперь-то нас уже совсем растопчут,— заголосила Огулсабыр-эдже, будто и не она вовсе совсем недавно мужественно разила бандитов и меткими пулями, и своим острым серпом.
— О, аллах! Приношу тебе в жертву барана. Отведи от нас эту беду,— с отчаяньем вскричала и Аннабахт.
— Ахей, внучек, у нас нет больше наших коней, хватай винтовку да саблю и айда на такыр. Встретим проклятых, как должно мужчинам...
— Да куда же вы, господи, на вас живого местечка-то не осталось...
Но Аташир-эфе и Гочмурат, не слушая причитаний Аннабахт, похватали какое подвернулось им под руки оружие и заковыляли к такыру, опираясь на сабли, будто на костыли...
— Отец! — вдруг заорал, подбегая к юрте, Довлет.— Это же отец! Деда, Гочмурат, поглядите, это он скачет сюда со своими джигитами!..
— И верно, это отец,— вглядевшись в приближающуюся конницу, наконец признал и Гочмурат.
Он сразу зашатался и сел прямо на землю.
— Господи, и этот недорезанный цыпленок еще собирался идти в сражение,— проворчала Аннабахт. Вдвоем с Огулсабыр-эдже подхватила она обессилевшего сына и повела его в дом.
А во двор уже въезжал на своем боевом коне Сердар. Знаком руки он отпустил сопровождавших его джигитов, которым тоже не терпелось поскорее увидеть своих близких, и спрыгнул на землю.
— Что это с тобой, отец? — спросил он, увидев пошатывающегося Аташира-эфе.
— Заработал, сынок, тут без тебя пару царапин, а проклятые бабы так туго меня перевязали, что теперь во мне, кажется, останавливается кровь...
Тут же к Аташиру-эфе метнулась незнакомая Сердару высокая пышноволосая женщина, вдвоем они подхватили старого воина, завели в юрту и уложили рядом с Гочмуратом.
— Все ли тут живы и здоровы? — наконец обратился Сердар к близким с обязательным вопросом.
— Ой, не все, горький ты бродяга,— напустилась на полководца его жена.— Джахансолтан, соперницу мою, угнали, сына твоего, Бекмуратика, малютку невинного, убили. Вон он лежит...
Сердар молча опустился рядом с бездыханным тельцем ребенка...
И странное дело: в селении, приготовившемся к нашествию еще более грозного врага, а вместо него увидевшем собственную конницу, поднялся еще больший гвалт, чем во время набега аламанщиков. Со всех сторон летели истерические женские вопли, рыдания детей, завывания и лай наконец-то проявивших себя в полную силу собак.
«Куда это запропастился Евбасар?» — подумал Довлет, припомнив, что уже давно не видел четвероногого верного Друга...
А Евбасар в это время был очень далеко. Когда Аташира-эфе принесли домой и пес убедился, что его помощь в спасении главного хозяина больше не требуется, Евбасар вдруг заметил отсутствие лошадей, вороного жеребца и каурой кобылы, с которыми он успел подружиться. Пес обежал все подворье, ни в конюшне, ни за стогом сена лошадей не оказалось, и тогда, быстро отыскав своим чутким носом знакомый запах у ворот, Евбасар покинул двор. Сложилось бы целое отдельное сказание о том, как пес распутывал следы пропавших коней, как заявился он вначале на такыр, где собирались защитники селения, как помчался он к тому месту, где столкнулись защитники селения со всей массой навалившихся на них аламанщиков, с каким трудом удалось умной собаке отыскать след даже тут, где земля была изрыта несколькими сотнями копыт. Но Евбасар, хотя его собачьему разуму можно было только дивиться, все же не умел говорить, а потому самые интересные подробности его деяния так навсегда и остались неизвестными.
Как бы там ни было, но от места, где произошло сражение, Евбасар добежал по следу до юрты внучатого племянника Аташира-эфе Тархана. Здесь следы вороного жеребца и каурой кобылы расходились в разные стороны. Пес выбрал след вороного, на котором ехал его главный хозяин, и вскоре добежал до того места, где Аташир-эфе упал с коня и где позже его подобрала Гюльпери. Тут пес немного отдохнул, но вскоре вновь потрусил по следу вороного жеребца, который вывел его за околицу селения. За околицей к следу вороного вновь присоединился след каурой кобылы, перепуганные лошади понеслись отсюда вскачь в сторону темнеющих вдали зарослей прибрежного тугая.
В лесных зарослях собака очень быстро отыскала сбежавших сюда от пытавшихся их захватить бандитов лошадей. Каурая кобыла, делая вид, что она пощипывает травку у себя под ногами, доверчиво позволяла вороному жеребцу нежно, одними только губами пощипывать свою холку. Картина этой лошадиной нежности была настолько трогательной, что даже Евбасар ею залюбовался. Умный пес никогда не подходил к лошадям сзади, вот и теперь он обежал круг, уселся перед их мордами, дружелюбно и сочувственно поглядывая на них снизу вверх, стараясь немного отдышаться от проделанной им нелегкой работы по разысканию лошадей...
А в юрте семьи Довлета тем временем выли женщины над убитым маленьким мальчиком, угрюмо молчали мужчины.
— Желаете благополучия и здоровья своим близким, так не бросайте нас на произвол судьбы,— со слезами на глазах выговаривала полководцу его жена.— Что вы нашли хорошего в том далеком Иране? Может, красавицу желали себе раздобыть, так тут вашу собственную увели в рабство...
— Увели, соседушка, твою красавицу Джахансолтан,— подхватила Огулсабыр-эдже, забывая в этот момент упомянуть свое собственное безграничное горе матери.— Сыночек ваш убиенный станет невинной белой райской птичкой. Пусть вместо него всевышний подарит вам другого сына,— взглянула Огулсабыр-эдже на Аннабахт, которая в эту пору была на третьем месяце.
— Что это за женщина у нас? — желая перевести разговор на другое, указал Сердар на Гюльпери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54