— Не хитро, но мудро,— сказал по поводу слов Аташира-эфе Ораз-хан; и поскольку никто против подобных действий не возразил, на том старейшины и порешили.
Сегодня на совете в юрте Ораз-хана было особенно многолюдно. Помимо самих серахсцев, присутствовали предводители больших и малых отрядов воинов, явившихся на подмогу от дружественных соседей. Были тут и Назрулло с Сапарметом, сыновья простых дехкан, возглавившие отряд хивинских нукеров, узбеков и йомудов, которые против воли хивинских властей явились защищать Серахс. Назрулло и Сапармет поведали собравшимся о встрече с Ходжамшукур-ханом. Но хозяева молча встретили подобную весть: во-первых, они не хотели говорить о неблаговидных действиях своего соотечественника при гостях, а во-вторых, к предательским поступкам Ходжам-шукур-хана серахсцы уже начинали привыкать...
— Вот отчего никто больше не явился, кроме вас,— только мрачно сказал Ораз-хан, выслушав йомудов.
— Нет, хан-яшули, так плохо ты о марыйцах не думай. Просто мы выехали раньше других,— возразил Назрулло.
— Но перед отъездом мы все же посетили многие аулы и поведали там о надвигающейся на вас беде,— сказал Сапармет.
— А как же вы о ней сами узнали? — задал вопрос Гов-шут-хан.
— Мы же нукеры. Охраняли хивинского наместника Сей-ит-Махмут-торе, когда к нему явился ваш пронырливый хан-яшули,— ответил Назрулло.
— От него мы услышали, что на вас идет армия Ирана, переговорили со своими друзьями и поспешили все вместе сюда,— сказал Сапармет.
— Спасибо вам, братья! — поблагодарил Ораз-хан и горячо пожал обоим руки.
— Так что ты не тревожься за марыйцев, хан-яшули. За нами кинулись собираться всадники и в сарыкских селениях, и в салырских. А сами они тоже рассылали во все стороны своих гонцов,— добавил Назрулло.
— Хан-яшули,— обратился к Ораз-хану потом Сапар-мет.— Нам очень понравился вот этот ваш воин-яшули,— указал он на Аташира-эфе.— Мы сочли бы за честь, если бы он тут стал нашим предводителем...
— Он просил себе сто джигитов. Нас как раз чуть больше сотни. Но мы все были рядовыми нукерами. Мы умеем сражаться, а командовать не привыкли,— пояснил Назрулло.
— Что ты скажешь на это, Аташир-эфе? — обратился Ораз-хан к старому воину.
— А что говорить? У хивинцев эти ребята имели жирный кусок и спокойную жизнь. Они могли не являться сюда, но явились... Если они считают за честь, чтоб я ими командовал, то и я почту для себя за честь быть их предводителем...
Земляки Аташира-эфе, не ожидавшие от него ничего подобного, были удивлены прояв нием неслыханной для него вежливости, у иных членов совета даже рты пораскрывались...
— Ну тогда забирай с собой наших братьев и поступай, как ты сам говорил. К вечеру в разные стороны уйдут еще десять сотен джигитов,— решил Ораз-хан.— А мы тут дождемся, быть может, еще подойдет подмога. И станем готовиться к главному сражению...
Как говорили оба хивинца, так и случилось. Перед самым концом совета в юрту вошел огромного роста и очень плечистый воин, которому и называться не пришлось: это был известный всем богатырь Гурбан-кель, марыйский текинец. После взаимных приветствий он сообщил, что привел с собой пятьсот всадников. И почти сразу после него вошло еще несколько предводителей разных отрядов из Мары и других мест...
...О дети воюющих стран! Особенно тех земель, где происходят сражения. Не на вашу ли долю выпадают главные тяготы и лишения войны? Никогда даже и в малой степени не разделяя вины за причины начала военных действий, порою на тела свои принимаете раны, нередко лишаетесь и жизней своих, но всегда и все вы, Дети военной поры, недополучаете детства!..
Слишком рано вы начинаете постигать очень многое, порою и неприглядное, из того, что в естественном течении жизни оставалось бы для вас сокрытым до самой поры вашей зрелости. Слишком рано на ваши хрупкие плечи ложатся недетские труды и заботы. Слишком рано вы сплошь да рядом. И лишаетесь своих отцов и нередко матерей. А иные из нас и сами обращаются по сути в матерей и отцов для своих младших сестер и братьев, ибо кто же другой их, беспомощных, накормит и обогреет, если не вы, сами не накормленные и не обогретые...
А вы, младенцы, рождающиеся в пору войны от голодных и полуголодных матерей, возьмете ли вы из тощего чрева здоровье и силу?..
Дети, дети!
Войны на первых на вас наступают своею железной стопой За дастарханом уже не вам, которым необходимо расти, а отцам вашим и старшим братьям матери ваши подсовывают лучшие и большие куски. Воинам необходима в сражениях сила. Отощавшие, а сплошь да рядом и изможденные ваши тела в военную пору так быстро привыкают к лохмотьям и рубищам. Что поделаешь? Оружие стоит дорого. И как многим из вас, до конца обездоленным, поверх рубищ, доводится набрасывать на плечи петли нищенских сумок. Что поделаешь? Если дом ваш разрушен, а близкие убиты...
А нередко война, вознамерившись растоптать даже ваши души, вдруг берет да и вкладывает в ваши тонкие руки оружие...
Довлет и Сапарак, у которых за поясами торчало по пистолету, брели раскаленной степью за огромной отарой овец. Вываливая свой розовый язык из пасти то на одну, то на другую сторону, плелся за мальчиками изнывающий от жары верный Евбасар.
Мальчики знали, что где-то влево и вправо от них точно так же бредут за овцами многие их сверстники. Что поделать? Война. Подросткам и детям пришлось заменить на летних пастбищах при овечьих отарах всех парней и мужчин, которых устами Ораз-хана призвала родина под знамена туркменского воинства...
Но когда уходили мальчишки на летовку, то сам Ораз-хан, а за ним и молла Абдурахман, их учитель, строго-настрого приказывали не пускать в ход оружие для защиты овец, а пустить его в дело только в том случае, если придется защитить самого себя. Об отарах им было сказано: «Коль увидите, что приближаются враги, все бросайте. Удирайте, спасая себя...»
— А как мы сможем убежать, когда сербазы на конях, а мы пешие? — обратился с тревожным вопросом Довлет к своему другу.
— Удерем,— бесшабашно ответил Сапарак.— Им жратва нужна больше, чем мы. Они будут гоняться лучше за барашками, чем за нами...
Но никто из двоих друзей не думал, что им доведется проделать так скоро то, о чем они говорили.
Вдруг мгновенно спрятал язык Евбасар и, оскалив клыки, тихо зарычал. Умный пес никогда не выказывал тревоги из-за пустого...
Оглядевшись, мальчики увидели только появившийся на горизонте конный отряд.
— Может, наши это? — прошептал Довлет.
— Наших в той стороне теперь нет...
И кликнув, Евбасара, мальчишки бросились бежать в сторону своего селения. Они трусами не были. Но молла Абдурахман не забыл им внушить мысль, что в военную пору своим пожеланиям повинуются только трусы и предатели, а все другие люди поступают, как им приказали...
И все же, оказавшись на безопасном расстоянии, Сапарак и Довлет взобрались на высокий холм. И, прижимая к земле Евбасара, они хорошо рассмотрели с вершины холма, как неизвестные всадники окружили их отару и погнали ее в ту сторону, откуда явились...
— А ты говоришь, наши,— упрекнул Довлета Сапарак... Когда оба они добежали до родного селения, там уже стали
появляться другие их сверстники, бывшие при других отарах в степи. И все вместе, часто перебивая один другого, мальчики рассказали старейшинам и Ораз-хану об угоне овечьих отар иранскими сербазами. Овцы были главным богатством туркменских племен. Эти животные не только кормили, одевали и обували туркмен, но они сами и разнообразные продукты овцеводства были основой их торга и обменов. А во время войны мясо овец давало силу туркменским воинам и во многом способствовало их победам. Угнав отары серахсцев, принц Солтан-Мурад мирза обрекал серахское войско на голод. А голодный воин — это уже наполовину ослабленный воин. И если бы иранский принц ограничился только достижением этой цели, то он ее и добился бы. Но этот военачальник, как уже было сказано, возомнил себя великим полководцем...
Только Ораз-хан отпустил от себя маленьких чабанов, не забыв их поблагодарить за доставленные ими важные сведения об иранских сербазах, как к нему почти одновременно явились два гонца от Тёч-Гёка и от Аташира-эфе. Выслушав их обоих по очереди, Ораз-хан сказал Заман-аге:
— Есть все же разница между молодыми и такими старыми хрычами, как мы. Тёч-Гёк и Аташир-эфе одновременно узнали одно и то же. Но если Тёч-Гёк спрашивает, что ему делать, то ворчливый старикашка Аташир говорит, что мы должны делать...
— Сынок,— перебил Ораз-хана Заман-ага, давая понять, что он не потерпит, чтобы Ораз-хан примазывался к его возрасту,— вели своему сверстнику Аташиру, чтоб он так и сделал, как говорит.
— Ладно, отец,— улыбнувшись, ответил Ораз-хан. И оба гонца сейчас же умчались к своим отрядам. Тёч-Гёк, получив приказание правителя, ничего из него не
понял. Но он давно привык слепо повиноваться Ораз-хану, а потому сейчас же и устремился со своими джигитами в погоню за угоняющими серахский скот сербазами, будто ему ничего не известно было об устроенной впереди иранцами засаде, и производя во время преследования как можно больше шума, что ему и было велено Ораз-ханом...
У Тёч-Гёка было триста джигитов, но благодаря поднятому шуму и преждевременной пальбе сидевшему в засаде предводителю огромного иранского отряда показалось, что в западню устремилось не меньше полутысячи туркмен. Принцу Солтан-Мураду мирзе нужна была для начала хотя бы одна ощутимая победа над серахсцами, и он отрядил в дикие фисташковые заросли полторы тысячи отборных воинов. Мог ли предводитель их, Аббас-Кули-хан, недавно произведенный в наместники Серахса, не потирать теперь руки от радостного предвкушения близкой гибели большой массы сопротивляющихся его воцарению в Серахсе врагов...
Но на войне, как и во всей жизни, чаще оказывается в выигрыше не тот, кто злорадствует, а тот, кто проявляет более предусмотрительности.
Только лишь вышли шахские сербазы из засады и накинулись на джигитов Тёч-Гёка, как с тыла на них обрушились воины Аташира-эфе. Оказавшись меж двух огней, иранские воины больше не думали о победе над туркменами, а заметались в панике, ища спасения у места своей же засады, которая все больше и больше начинала походить на их собственное кладбище...
— Где ваши славные воины, Аббас-Кули-хан? — надменно спросил принц Солтан-Мурад, когда перед ним предстали предводитель более не существовавшего засадного отряда и полтора десятка уцелевших сербазов.
— Светлейший шахзаде! Мои воины дрались как львы,— отвечал Аббас-Кули-хан.— Но к туркменам подоспела подмога в три тысячи сабель. Светлый шахзаде может не сомневаться, что все мои воины мужественно пали в неравном бою, уничт жив не меньше двух тысяч серахсцев!..
Одно в словах Аббас-Кули-хана только было правдой — сражение действительно было неравным: три сотни джигитов Тёч-Гёка и полторы сотни йомудов Аташира-эфе наголову разбили большой отряд иранцев...
-— Сынок,— сказал Тёч-Гёку Аташир-эфе, когда перед ними больше не оставалось сопротивляющихся врагов.— Ты помоложе и порезвее. Гуляй ты и дальше по степи, ищи дальше славы для себя и своих джигитов... А мне, старому аламанщику, дозволь душу потешить: на этот раз я не угонять буду скот, а возвращу его людям...
Тёч-Гёк расхохотался шутке Аташира-эфе и согласился с ним. Впрочем, он и не мог поступить иначе: помимо того, что Аташир-эфе был военачальником более высокого ранга, он еще был и яшули...
На заходе солнца жители селения увидели поднимающиеся в степи и приближающиеся к ним массы пыли. Иные решили, что это приближаются враги. Но вскоре все убедились в том, что это возвращаются овечьи отары, отбитые у иранцев...
Но сколько бы ни вгрызались летучие отряды туркмен во врага, сколько бы ни «отъедали» от него частей, армия принца Солтан-Мурада мирзы все еще была огромной и неуклонно приближалась.
И все же доходившие до всех вести о малых победах делали свое дело, они поднимали дух у серахсцев и прибывших к ним на подмогу жителей иных мест, становились примером воинских доблестей, пробуждали и у немощных стремление взяться за оружие, и они за него брались. К примеру, Санджар-Палван создал и возглавил сотню белобородых всадников...
Наконец оба войска сошлись близ Новрузабада, где и разгорелось большое сражение, впрочем, не выявившее победителя...
Тяжелые размышления одолевали принца Солтан-Мурада мирзу. Как? Он разгромил своего родственника, равного ему по положению принца Салара, в огромной мятежной армии которого туркмены были только одной из составных частей. Казалось бы, когда отпали все остальные участвовавшие в мятеже силы, то с одной частью разделаться не составит никакого труда. Так думали в Тегеране, так же считал еще недавно и он сам, предводитель огромной иранской армии. Но армия его теперь все тает, а силы этих проклятых туркмен словно бы увеличиваются с каждым днем. Эти дикие текинцы будто не видят, как огромен и могуч Иран! Они не боятся его. А того, кто не боится, возможно ли победить?..
«Хорасанская смута» основательно потрясла трон. Она была подавлена с большим трудом, ибо охватила многие племена и народности, в том числе и те, которые обитали в бескрайних дебрях степей. Окончательному искоренению смуты и наказанию виновных в мятеже трон придавал особое значение. Пребывая в Тегеране, шах не отводил пристального взгляда от Хорасана и примыкающих к нему земель. Это и понятно: каджарская династия, лелеявшая мечту превратить в свои вилайеты Хорезм и Бухару, вдруг оказалась перед угрозой потери Хорасана!..
О, этот кунгратский Хорезм! Сегодня злонамеренный Мадемин вступил на тропу своего бесстыжего деда Мухаммеда Рахима и не только запускает корни в Мары, но уже простирает свои разрастающиеся устремления на Серахс и Ахал... И если с туркменами продолжать войну, они могут и позабыть свои старые распри с Хивой и рано или поздно призвать ее себе на помощь, если уже не пытались это сделать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54