Тем более что Сапарак, увлеченный состязанием, еще и часто пришпоривал своего «коня». В самом конце занятий дядя Санджар заставлял всех бывших соперников благодарить друг друга за удовольствие, доставленное в честной борьбе. После таких церемоний очень скоро забывались огорчения от неудач в состязаниях, и мальчишки покидали двор учителя дружной толпой, в которой любимой темой бесед были истории о знаменитых палванах...
— Это хорошо, что вы ходите учиться борьбе к Санджару-Палвану,— сказал друзьям Палат-Меткий.— Но и у меня вам придется заниматься борьбой. Правда, немного другой...
На первом же занятии дядя Палат тоже разделил всех мальчишек на пары и заставил их состязаться на локотках, кто перегнет чью руку, вначале правыми руками, а потом и левыми.
— Чтобы метко стрелять, сначала надо обрести в руках силу,— заявил учитель.
Потом он велел всем взять по два камня и держать их перед собой в вытянутых руках. Довлет, когда брал в руки камни, подумал, что это очень легко, что он сможет продержать их так хоть до вечера. Но едва он досчитал в уме до ста, как руки его сами собой опустились. То же случилось и с другими мальчишками.
— Дома вы должны это проделывать по многу раз каждый день,— сказал им учитель.— Когда самый слабый из вас сможет продержать в руках два камня перед собой, пока я сосчитаю до трехсот, только тогда вы и возьмете в руки настоящее оружие. А пока станем учиться меткости по-другому...
Дядя Палат отмерил пятьдесят шагов, воткнул в землю палку, а на нее надел треснувшую пиалушку. По его приказу мальчишки стали швырять камушки, но никто не попадал. Тогда дядя Палат взял камень, встал к пиалушке спиной, резко обернулся и швырнул камень не целясь. Пиалушка разлетелась на кусочки...
— Когда вы сможете проделать то же самое, вам больше нечему будет у меня учиться. Но до этого еще далеко...
— Как до луны,— грустно пошутил Сапарак.
— Еще раз усомнишься в своих силах, больше ко мне не приходи,— сказал учитель.— В ваши годы я был слабее самого слабого из вас. Но среди моих соплеменников нашлись люди, которые заставили меня распроститься со своей слабостью. Теперь я плачу свой долг и делаю сильным и метким любого, кто этого пожелает всей душой... У каждого из вас есть в доме негодная посуда, рваные башмаки или шапки. Вешайте их на палки на таком же расстоянии и каждый день упражняйтесь в меткости. Запрещаю вам бросать камни во что-либо живое... Довлет сумел попасть в свою мишень только на четвертый день упорных упражнений. Но во-первых, он это сделал не так, как учитель, а долго прицеливался, а во-вторых, на палке перед ним маячила не маленькая пиалушка, а огромный старый горшок.
— Молодец,— похвалил его старший брат.
Затем Гочмурат вошел в юрту, вынес ружье, подобрал один из черепков от горшка, высоко подбросил его вверх и расколол на лету с одного выстрела.
— Так надо,— сказал младшему брату Гочмурат и понес ружье назад в юрту.
«Им, взрослым, хорошо,— с обидой подумал Довлет.— Бабахнул и даже подержать оружие не дал. Ничего, Палат-Меткий не зря взял меня в ученики. Я еще покажу этому задаваке Гочмурату...
В день тоя по случаю первого бритья племянника Сапарака маленького Мередика, захватив приготовленный матерью узелок с гостинцами, Довлет отправился в гости к другу загодя, чтобы помочь в подготовке пиршества. Сапарака он не застал дома и в этот раз, оказалось, что друг Довлета еще не вернулся с пастбища, куда он каждый день гонял овец своего бая.
Старший брат Сапарака Велле-Косоглазый вывел из загона упиравшегося и отчаянно блеявшего молодого козла. Животное, словно предчувствуя, какая участь его ожидает, изо всех сил старалось вырваться из рук человека.
— А, Довлет-джан! Иди скорее сюда,— увидев раннего гостя, позвал Велле.— Подержи этого бешеного шайтана...
Довлет подбежал и нерешительно ухватился за рога, а Велле быстро накинул на ноги козла веревку, стянул петлю, и животное рухнуло на земле. Связав ноги, Велле выхватил нож и перерезал козлу горло. Чтобы не видеть ни агонии животного, ни его крови, мальчик отступил подальше и отвернулся.
— Джигит не должен страшиться крови врага, а также собственной крови, которую он может пролить в бою,— сказал Велле.— А невинная кровь всегда немного смущает и меня самого, Довлет-джан. Но что поделаешь, коз, овец и всяких других животных аллах предназначил людям в пищу...
Довлет пристально взглянул в его лицо. Оно могло бы даже быть и привлекательным, если бы не косоглазие. Привыкнув к постоянным насмешкам, Велле, чтоб как-то защититься, сам стал подыгрывать злым шутникам, напуская на лицо глуповатое выражение. Но от Довлета Велле не ожидал насмешек, к тому же он увлекся делом; ловко сдирал с зарезанного козла шкуру, а потому мальчику удалось увидеть лицо Велле как бы без маски.
— Что смотришь так? Или не узнаешь меня больше?
— Узнаю. Но только...
— Что?
— Как будто вижу другого человека...
— Другого? — рассмеялся Велле.— Да, я всегда считал тебя неглупым мальчиком. Потому и рад твоей дружбе с моим братом,— сказал он уже серьезно.— Давай-ка помоги...
Во дворе в землю было врыто чуть наклоненное бревно со свисавшей сверху петлей. Вдвоем они подхватили тушу козла и старались всунуть в петлю задние ноги козла, но как они ни тужились, у них ничего не получалось — лишившись шкуры, туша козла стала очень скользкой.
— Эй, Довлетик, погоди-ка,— закричала выбежавшая из юрты Гюльсенем.— Надорвешься, и твоя мама не простит нам. Я сама лучше...
Гюльсенем ловко подхватила тушу козла, приподняла, а Велле быстро всунул задние ноги в петлю, и туша закачалась на веревке.
— Главное, чтобы разозлить мою жену, тогда она горы свернет,— сказал Велле, вспарывая живот козла.
— Если я разозлюсь,— отвечала Гюльсенем,— то смогу за пояс заткнуть двух нерадивых мужиков вроде тебя.
— Понимаешь, Довлет-джан, нельзя хвалить женщин. Сразу зазнаваться начинают.
— Ах, так я хвастаю, по-твоему? А ну-ка, негодный, подвяжись своим кушаком покрепче и давай померяемся силой в гореше!
Довлет и Велле расхохотались.
— Ого! Байсахат к нам пожаловал,— воскликнул в тот же момент Велле.— Проходи, друг, проходи. Дорогим гостем будешь...
Довлет ощутил неприятный холодок, увидев приближающегося Байсахата. Парень был среднего роста, но широк в плечах. В глазах его поблескивали нагловатые искорки, губы всегда были влажноватыми, будто он только что оторвался от жирного плова, причем верхняя губа была несколько выпячена, и потому казалось, что Байсахат на всех смотрит с пренебрежением...
— Ну-ка, друг мой Велле, брось на горячие угли свеженькой печеночки. Что-то живот у меня от голода подвело,— не попросил, а скорее распорядился гость.
— Будет печеночка, Байсахат-джан! Обязательно будет! А как же. Настоящим друзьям мы всегда рады,— радушно ответил хозяин и сразу засуетился около туши, отрезая лучшие куски печени.
— Только не пересоли и не пересуши,— сказал хозяину Байсахат.— Я люблю, чтобы печеночка была сочной и немного недосоленной.
— Все будет, как ты любишь, дорогой Байсахат. Все будет по-твоему...
Байсахат стал показывать Велле, какие именно куски печени следует выбрать для него, а Довлету Гюльсенем сделала знак, чтобы он шел за ней, и они вошли в юрту.
— Довлетик, ты присядь-ка сюда,— указала Гюльсенем место рядом с собой.
Жена Велле взяла на руки маленького Мередика и принялась его кормить грудью. Довлет почувствовал, что, как и его, Гюльсенем не обрадовал приход Байсахата, подметил мальчик какую-то тревогу в глазах женщины... Войдя в юрту, Байсахат даже не взглянул на Довлета, сразу подошел к Гюльсенем и снял с головы Мередика новенькую тюбетейку.
— Охо, голова стала словно очищенная морковка. Очень красиво. Поздравляю его маму!
Ребенок беспокойно заерзал в руках у матери и прижался к ней.
— Не бойся, дитя мое, это дядя Байсахат, он друг твоего отца и не обидит тебя...
То ли от спокойного голоса матери, то ли от того, что Байсахат стал щекотать его пальцем, ребенок заулыбался, а потом и залился звонким смехом.
— Это совсем другое дело. Не надо быть хлюпиком. Нет примера тому в твоем роду...
Велле в этот миг внес на блюде поджаренную печенку, и, оставив Мередика, Байсахат жадно набросился на угощение. Запихивая в рот большие куски, он проворно слизывал языком со своих пальцев и ладоней вытекавший сок и жир. Уплетая жаркое, Байсахат не слушал приветливых слов Велле, а жадными глазами поглядывал то на большие куски печенки, то на округлые бедра Гюльсенем...
— Довлет-джан,— обратился хозяин дома к мальчику,— ты бы тоже отведал пока жареной печеночки. До начала тоя еще долго ждать.
— Я не голоден,— ответил мальчик, которому не хотелось хоть в чем-то уподобляться Байсахату.
— Потому-то Човдур и разложил его на обе лопатки, что он мало ест, этот пасынок удачи.
— Что ты такое говоришь, уважаемый Байсахат,— немедленно вступился за Довлета Велле-Косоглазый, которому обычай повелевал защищать любого гостя.— Во-первых, Довлет-джан в первой схватке опрокинул вашего Човдура, а во-вторых, Човдур на два года старше...
— Когда джигиты сходятся в смертной сече, разве там спрашивают, кому сколько лет^
Велле не нашел, что на это ответить, и Байсахат стал еще наглее поглядывать на его жену, не забывая и о кусках жареной печенки. Наконец он насытился. Гюльсенем, продолжая держать в одной руке Мередика, другой рукой подставила к Байсахату медный таз и, подхватив медный кумган, стала сливать воду ему на руки. Когда Байсахат вымыл руки, Гюльсенем хотела было подать ему полотенце, но тот уже вытер свои руки о полы чекменя. И тут же он протянул свои руки вновь к Мередику, ребенок уже не боялся чужого дяди и звонко засмеялся.
— А! Так ты меня уже высмеиваешь,— сказал ему грозно Байсахат.— Тогда я отберу у тебя новую тюбетейку...
Мередик засмеялся еще громче.
— И этого не боишься. Ну тогда... тогда я отберу у тебя мамкину сиську!
Такая шутка покоробила Довлета, но он припомнил, что уже где-то слыхал подобную вольность, никто в том случае не оскорбился. Не ему же, мальчишке, учить пристойности взрослых. Но Байсахат не унимался.
— Я отниму сиськи, отниму,— продолжал он пугать Мередика.— Вкусные они, мне тоже хочется попробовать их...
Довлет увидел, как смутилась Гюльсенем, покраснела и, сделав вид, что ей надо подбросить топлива в очаг, поднялась со своего места. Она отошла, но Байсахат пошел за ней, продолжая дразнить Мередика, пока тот не расплакался...
В полдень в юрте друга Довлета началось торжество для женщин и детей. Женские голоса были слышны шагов за сто от места, где шло празднество. Довлет принес мешочек со сладостями и, войдя в юрту, стал горстями швырять конфеты пирующим.
Белые круглые конфеты с ореховой начинкой в этих краях были редким лакомством, а потому вызвали радостное оживление и невообразимый визг. Они расхватывали конфеты, выкрикивая шутливые угрозы: «Бросай сюда, паршивец! Если не бросишь, достанется от нас!.. Довлет швырял конфеты в разные стороны.
— Эй, братец, не скупись! Бросай щедрее,— заорала ему молодка Сабыр.— Нечего бросать в другие углы. Там, похоже, никто не видел таких конфет.
— Смотрите, люди, на ханскую дочку, которая выросла, питаясь одними сладостями! — взвизгнула в противоположном конце юрты Хурджемал, жена Байсахата.
— Верно,— подхватила какая-то молодка в другом конце.— Проследите за этой гордячкой, как бы не поперхнулась...
Между женщинами разгорелась веселая перебранка. Но Довлету она пришлась не по душе, и, чтобы отвлечь женщин и девушек, он широким взмахом сыпанул в них сразу все конфеты из мешочка. Как он рассчитывал, так и случилось: забыв словесные обиды, все бросились подбирать конфеты...
Довлет хотел выйти из юрты, но услышал голос Байсахата на улице.
— О, Гюльсенем! — весело кричал тот.— Всем ты позволяешь разбрасывать гостинцы?
— Что ты такое говоришь, Байсахат? — отвечала хозяйка празднества.— Там же молодки в яшмаках...1
— Ну и что из того? Разве им не хочется отведать моих фисташек?
— Поручи это дело другому...
— На тогда мой мешок, сыпь сама, Гюльсенем.
— Как я могу взять, если в юрте твоя жена...
— Эхма, Гюльсенем, ты мне мутишь душу,— сказал Байсахат и, ворвавшись в юрту, стал разбрасывать гостьям празднества фисташки.
Увидев вошедшего мужчину, молодки приумолкли, стыдливо закрыли платками лица.
Стоявший у порога Довлет увидел, как у Байсахата загорелись хищно глаза, словно у ворвавшегося в кошару волка, выбирающего, в какую овечку вцепиться зубами. Но и овечки оказались не беззубыми.
— Ах ты негодник! — вскричала жена Байсахата Хурджемал и, вырвав из-под себя подушку, запустила ею в мужа.— Убирайся отсюда, бесстыжий, вон!..
— Подруги, гоните нахала! — вскричала другая молодка.
— Гоните его!..
— Убирайся!..
Я ш м а к — покрывало.
— Ишь, бесстыжий!..
Пока в Байсахата летели подушки, он хохотал, с притворным испугом прикрывая руками лицо. Какая-то молодка выхватила из очага кочергу. Но в этот момент в нахала угодил пустой медный кумган, и Байсахат выскочил из юрты... Теперь рассмеялись уже женщины, они тут же кинулись собирать рассыпанные Байсахатом фисташки...
— Ты тоже таким станешь, когда вырастешь? — вдруг накинулась на Довлета Хурджемал.— У всех у вас волчьи повадки...
— Оставь ребенка в покое,— заступилась Гюльсенем.— Не видишь, как он расстроился...
Вечером на той пришли мужчины и взрослые парни. Старших детей, чтобы они не мешали гостям, Гюльсенем отвела к соседке. В десятке шагов от юрты стоял шалаш, там теперь весело клокотали казаны, над ними и хлопотала Гюльсенем, намереваясь получше угостить почтивших ее дом своим приходом гостей. Сапараку было поручено приготовление чая. Помогавший своему другу Довлет взял из его рук большой чайник и понес его в юрту.
В юрте непринужденно расположились на коврах с десяток человек.
- Эгей, горе-палван, ты до сих пор еще здесь, - увидев Довлета, съехидничал Байсахат.— Потешил ты нас своей борьбой, ничего не скажешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54