..
Довлет во сне улыбался такой улыбкой, какая могла бы встревожить его мать, но Аннабахт теперь тоже крепко спала, как всегда обнимая руками во сне головки своих младших детей...
Снилась Довлету зеленая степь, щедро украшенная красными тюльпанами. Через степь тихим шагом шли две лошади, каурая Юлдуз и вороной Шайтан, а верхом на них сидят он, Довлет, и... да, прекрасная пленница Дильбер.
Ветер тихо колышет похожие на колокольчики головки алых цветов вокруг едущих всадников, и кажется, что все тюльпаны тихо позванивают:
— Диль-бер... Диль-бер... Диль-бер...
— Что, мой маленький джигит? — спрашивает зеленоглазая красавица, подумав, что это не цветы произносят ее имя, а он, Довлет.
— Ты очень-очень красивая,— отвечает мальчик на ее вопрос.
— Красота для девушки — большое несчастье,— говорит Дильбер.— Будь я уродкой, меня не похитили бы злые люди у моего отца и матери, не разлучили бы меня с сестрами...
— Но теперь-то ты свободна! — страстно стремится успокоить ее мальчик.— Свободна как ветер! Пришпорь вороного — и скачи! Скачи без оглядки к отцу и матери...
— А как же ты, мой джигит? Я не могу тебя бросить одного!
— Скачи! Моя Юлдуз не отстанет...
И они, пришпорив коней, понеслись через степь, словно обрели крылья. Копыта их лошадей стучали все громче и громче...
Когда Довлет от этого топота копыт проснулся, его дед уже откинул с себя тулуп и поспешно вооружался.
— Эхей! А ну просыпайся, бездельник,— толкнул Ата-шир-эфе Гочмурата.— Живо вставай, хватай в руки винтовку и саблю! А вы,— закричал старый воин уже проснувшимся близким,— оставайтесь все тут и не жгите огня. Авось пронесет аллах мимо вас беду...
«Так вот какой топот я слышал во сне», — подумал Довлет, незаметно выхватив из-под подушки подаренный ему отцом перед его отъездом пистолет и сунув его к себе за пазуху. Через тонкий войлок юрты уже слышался переполох, поднимавшийся в селении...
Выбежав из жилища, вооруженные Аташир-эфе и Гочму-рат метнулись на призывное ржание Шайтана и Юлдуз, вскочили оба на коней и помчались к такыру.
— Эхей! Текинцы, вооружайтесь,— кричал на скаку Аташир-эфе.
— Вооружайтесь, текинцы! — вторил ему скачущий за ним Гочмурат.
И уже к их голосам в разных концах селения стали присоединяться кличи других джигитов.
— Седлайте коней, текинцы!..
— Враг у околицы, текинцы, по коням!..
— Вооружайтесь!.. Готовьтесь к бою!..
На такыре, сдерживая резвого пританцовывающего коня, выделялся еще крепко державшийся в седле Заман-ага, из-за широкого матерчатого кушака, у которого торчали дула двух пистолетов и кинжал, на боку у почтенного яшули висела его испытанная славная сабля, а в руках поперек седла он держал винтовку.
Перед Заман-агой гарцевало на конях десятка четыре воинов, в основном тут были старики и юноши. Отдельно плотной группой держались десять джигитов во главе с Палатом-Метким. Из предрассветного сумрака поодиночке и группками являлись новые всадники...
— Куда лучше было бы,— громко говорил воинству Заман-ага,— если бы наши ханы и сердары беспокоились не только о будущем, но и о настоящем тоже... Но что бы там ни было, выбирать нам нечего, придется довольствоваться тем, что у нас есть. Эй, Санджар-Палван, отбери трех-четы-рех подростков и отправь их гонцами в самые близкие к нам селения. Авось подоспеет оттуда подмога... Аташир-эфе, что ты там жмешься в толпе? Тебя Ораз-хан оставил нам сердаром. Бери отряд Палата-Меткого, бери всех, веди нас на врагов...
Аташир-эфе тут же выехал из рядов и занял место рядом с Заман-агой.
— Палат-Меткий, забирай своих воинов и отправляйся с ними в засаду к старой мечети. Ударите, когда эти собаки разбредутся грабить жилища...
Палат-Меткий молча кивнул и сделал знак рукой своим джигитам следовать за ним. Мощный отряд испытанных воинов отделился от основной массы и растаял в сумерках.
— Текинцы! — заорал Аташир-эфе остальным, привстав в стременах.— Вам покровительствуют сам пророк и Али Шахимердан! Пусть ваши кони будут быстры, а сабли остры!
— Аллах да поможет нам,— крикнул Заман-ага.
Взвизгнули сабли, вырванные разом из ножен, и все оставшиеся такыре защитники селения вслед за Аташиром-эфе и державшимся рядом с ним Гочмуратом помчались в ту сторону, откуда приближался топот копыт неприятеля...
Столкнулись две лавы конников на околице селения.
Звон сабель, шум и гвалт, боевые кличи и вопли сраженных вмиг перекрыли вопли женщин и лай собак во внезапно разбуженном нашествием селении...
Аташир-эфе всегда отличался тем, что, как никто другой, умел передать силу движения своей лошади силе удара своей сабли, и первый встреченный им вражеский всадник распался надвое, разрубленный от шеи до того места, где у людей селезенка...
Гочмурат, понимая, что ни силой деда, ни его ловкостью он еще не обладает, перед своим противником вдруг повалился в притворном страхе на левую сторону седла и рубанул здоровенного детину в бок под правую руку с занесенной саблей...
Как ни странно, но некоторое замешательство в ряды нападавших внес не мастерский удар Аташира-эфе, а коварный удар Гочмурата. Послышались выкрики: «Менгли-батыр убит!.. Менгли-батыр!..»
Вдохновленный тем, что ему удалось сразить какого-то вражеского богатыря, Гочмурат второго противника зарубил уже без всяких хитростей, тем более что тот трусливо попытался уклониться от его сабли...
— Щенок превращается в львенка,— прокричал ему Аташир-эфе, скрещивая саблю со своим третьим противником...
А сеча разгоралась во всю мощь. Вскоре нападающие сообразили, что их много больше, чем защитников этого богатого селения, и их натиск удвоился. На глазах у Гочмурата упали с коней сразу два его сверстника. И хотя Гочмурат не водил дружбы с убитыми, их смерть вселила в него гнев, и юный джигит заработал своей саблей еще яростнее. Но его уже заприметили враги, уклоняясь от схваток с мальчишкой-батыром на саблях, они стремились достать его пулями, одна из которых уже обожгла Гочмурату левое плечо...
— Эхей, внук Аташира, тут не то что во время алама-на,— прокричал ему Заман-ага, поражая саблей бородача, вскинувшего пистолет на Гочмурата.
— Спасибо, яшули! В долгу не останусь,— крикнул в ответ Гочмурат и, пришпорив свою Юлдуз, заставил ее сбить грудью коня налетевшего на Заман-агу сзади всадника. Доставая своей саблей спешенного врага, Гочмурат почувствовал, как его захлестнул аркан. Дед готовил его и к такому. Вмиг разжав правую руку, отчего его сабля повисла на темляке, Гочмурат выхватил из-за пояса острый нож и, пока заарканивший его враг не успел еще рвануть на себя, перерезал веревку, полоснув ножом и свою грудь. Запоздалый рывок врага, так как вкладывал он в него все силы, самого его выбросил из седла. Гочмурат услыхал дикий вопль. Это лошадь врага копытом проломила ему грудь...
Вскоре общая схватка расползлась и распалась на множество поединков отдельных бойцов и группок. Невозможно было в этой сумятице постичь, кто одолевает и кто терпит поражение. А тем более никому из военачальников невозможно было хоть как-то руководить боем, поэтому все превратились в равных воинов, каждый мог теперь рассчитывать только на свою силу и на свою удачу...
Налетчики уже стали растекаться по всему селению, уже начинали ломиться в юрты жителей, лишая себя возможности навалиться на защитников селения всей массой, чтобы победить их сразу. Уже наиболее проворные из нападавших появлялись среди рядов юрт с награбленным добром. А это трудно: в одной руке тащить добычу, а другой отражать удары ее защитников. И часто грабители падали, так и не успев разбогатеть, а точнее, насладиться сознанием обретенного богатства...
Гочмурат, увернувшийся уже от десятка смертей, был четырежды ранен, но все еще держался в седле своей верной Юлдуз, которая, не отставая, повсюду следовала в этой битве за лоснившимся крупом вороного Шайтана, на котором, как влитой, восседал Аташир-эфе, еще не получивший даже ни одной царапины, хотя он весь был залит кровью, но это была лишь кровь врагов.
Решив перевязать раны внука, Аташир-эфе придержал своего коня, но тут же увидел трех бандитов, ломившихся в юрту внучатого племянника Тархана, который сам ушел на большую войну в коннице его сына Сердара, а вот его домочадцам сейчас могло бы прийтись туго.
— Держись, львенок! — крикнул он Гочмурату, и оба они налетели на врагов.
Тот, который колотил в дверь юрты Тархана ногой, тут же и рухнул под саблей Аташира, но двое других вмиг ощетинились пистолетами. Прогремел выстрел, и пуля угодила старому воину в левый бок, но это не остановило Аташира, своей саблей снес голову стрелявшего. С последним из троих бандитов управился Гочмурат.
— Ты ранен, деда? — кинулся он к Аташиру.
— Раненые львы только свирепее,— прохрипел тот, поворачивая коня от юрты Тархана.
И тут же они столкнулись сразу с пятью всадниками. Аташир-эфе скрестил саблю со здоровенным детиной в металлическом шлеме. Туго бы пришлось деду с внуком, но трое из пятерых, решив, что с двумя окровавленными противниками легко управятся их приспешники, поскакали дальше, к видневшейся на их пути мечети...
«Сейчас бы в самый раз ударить и Палату»,— подумал Аташир-эфе, отражая удары детины в шлеме. Сабля старого воина уже не раз ударяла противника по бокам, но тот от этих ударов лишь пошатывался, а кровь не выступала. «Однако ты в кольчуге под одеянием,— подумал Аташир-эфе.— Не люблю я обижать лошадь, но тут уж ничего не поделаешь...» И он, изловчившись, рассек круп коня детины в шлеме. Всадник успел спрыгнуть с раненой лошади, но его нога зацепилась за стремя, и, когда детина падал, сабля Аташира-эфе рассекла его лицо...
Оглянувшись вокруг, Аташир-эфе уже не увидел рядом с собой Гочмурата. Зато он увидел, как от мечети мчалась плотная масса джигитов, круша на своем пути пустившихся в грабежи налетчиков, сея среди них смерть и ужас. «Вовремя ударил Палат. Сейчас самый раз появиться ему, раз меня уже нет»,— подумал Аташир-эфе, уже падая с коня...
Мчавшийся впереди своих джигитов Палат-Меткий успел заметить, как выбежавший из-за ближайшей юрты налетчик выстрелил из пистолета Аташиру-эфе в спину. В руках у Палата-Меткого была винтовка, он вскинул ее, с двухсот шагов на скаку послал свою пулю прямо в лоб бандиту. Это была единственная услуга, которую в эту минуту был в состоянии оказать вливавшийся в сражение свежий отряд джигитов старейшему из сердаров селения...
Враг напал на селение Довлета слишком внезапно. Сбылось мрачное пророчество многих, твердивших о том, что как только недобрым соседям станет известно, что селение покинула основная масса джигитов, они нападут. Вот и напали. По разнообразию одежды и вооружения нападающих можно было судить, что в налете участвуют жители разных аулов и представители разных племен. А вот подмога к оборонявшимся из дружественных селений все не приходила. Врагов было слишком много, по всему было видно, что защитники селения начинают уступать нападающим...
В разных концах селения разгорались пожарища, это налетчики, чтобы увеличить панику среди жителей, специально поджигали скирды верблюжьей колючки во дворах и многие юрты. В свете пожарищ метались люди, носились вырвавшиеся из загонов животные. Металлические доспехи разбойников, их остроконечные шлемы от света пламени играли зловещим блеском...
Одна из горевших юрт, затрещав, метнула вверх снопы искр и огромные языки огня и рухнула. У другой юрты огонь вдруг разом сорвал укрывавшие ее кошмы, бесстыдно показав раскаленные обнаженные ребра юрты — балки и решетку...
Поблизости дико завизжал ребенок, а вслед за ним истошно закричала его мать:
— Убейте меня, а дитя не троньте! Спасите! На помощь!..
Но на помощь несчастным жертвам разбоя прийти было некому. Тут же поблизости раздались вопли девушки — ее, еще не знавшую мужских рук, волокли из-под родительского крова похотливые бандиты...
...Аннабахт, когда поднялась тревога и ушли Аташир-эфе с Гочмуратом, собрала всех близких в свою «крепость». В ее юрте оказались: она сама с тремя младшими детьми, ее соперница Джахансолтан со своими детьми, опекаемая их родом соседка Огулсабыр-эдже с дочерью и пленница, доставшаяся по жребию Аташиру-эфе, звали эту пышноволосую женщину с почти мужским голосом и независимым нравом Гюльпери.
Странно повел себя Аташир-эфе, когда ввел Гюльпери на свое подворье. Сперва он строго отделил от всего добра долю Гочмурата, велел старшему внуку унести свое, а затем подозвал пленницу и предложил ей взять себе из его добычи что она захочет.
Гюльпери сразу взяла из кучи добра два серебряных браслета, заявив, что они и раньше принадлежали ей, а от остального всего решительно отказалась, сказав, что не может напяливать на себя то, что она раньше видела на хорошо знакомых ей добрых людях. На такие слова пленницы Аннабахт тогда одобрительно кивнула головой. Она и сама не желала видеть в своем доме награбленное. Но ее власть над старшим сыном уже была невелика, а Гочмурат, хотя он и не был жадным, но, впервые почувствовав себя мужчиной-добытчиком, таскал в свою юрту награбленное с превеликим Удовольствием.
Когда Гюльпери стала надевать серебряные браслеты, то все увидели на запястьях ее рук полоски более светлой кожи, точно соответствовавшие по размеру ее браслетам.
Аташир-эфе, который ни во что не ставил то, что он называл «бабьими штучками», услыхав отказ пленницы взять себе что-либо еще из награбленного добра, пренебрежительно хмыкнул и сам перетаскал всю добычу к себе в юрту, хотя он мог бы приказать исполнить эту работу и своей невольнице...
— Почтенная Огулсабыр,— обратился Аташир-эфе потом к разговаривавшей во дворе с Аннабахт соседке,— что вы ответите, если я попрошу вас приютить пока что у вас в доме нашу гостью? — указал он на Гюльпери.
Огулсабыр-эдже была отзывчивой и разумной женщиной, даже не выказав удивления, она приветливо ответила на просьбу Аташира-эфе согласием. Так Гюльпери поселилась у нее в юрте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54