Если мой конь вороной не набросится, Словно он тигр, на добычу с ревом, Если сын мой Овез не отыщется, Жизни спокойной не дам я вам, горы!..
— Есть ли предел твоим достоинствам, молла,— изумился Гараоглан-хан.— Ты спел эту песню о Гёроглы так, что я живым увидел перед собой этого богатыря с большим и бесстрашным сердцем, осмеливающегося повелевать даже горами!
— Не ты один, Гараоглан-бег, попался на удочку его пения,— тихо сказал Сердар.— Видишь ли ты, Абдурахман, ту пару глаз, что смотрят на тебя из третьего окна, если считать вон в том доме снизу?
— Вижу, Сердар. Для них я и старался, а не для таких бесчувственных рубак, как вы.
— Ну и как ты находишь мешхедок, шельмец?
— Тут-то и наступает, Гараоглан-хан, предел моим достоинствам. Неописуемо прекрасны они, и это все, что дано мне беспомощно пролепетать в адрес мешхедок. Будь с нами мой друг Молланепес, уж он-то прославил бы эти глаза на веки веков!..
Юная мешхедка, вознамерившаяся безнаказанно полюбоваться проезжающими под ее окнами всадниками в ярко-красных шелковых плащах, увидев, что и она замечена чужестранцами, тут же пугливо укрылась за ставнем. Но что ей мешало вознаградить взласкавшего ее изысканный слух своей песней певца? И великолепная алая роза, выпорхнув из окна на третьем этаже, угодила во вскинутые навстречу цветку ладони моллы Абдурахмана.
Хотя Сердар был в зрелом возрасте, а Гараоглан-хан и ему годился в отцы, но оба они взглянули не без зависти на молодого счастливчика, прижимавшего к груди своей вполне заслуженную награду.
А позже, когда они уже достаточно далеко отъехали от дома прекрасной мешхедки, Гараоглан-хан мечтательно и задумчиво произнес:
— Похоже, что это была самая славная победа, которую одержали туркмены в нынешней войне...
Оставив позади многочисленные узкие улочки, всадники наконец выехали на огромную, вымощенную обтесанными камнями базарную площадь, кишащую живописными по расцветке одежд толпами людей самых разных племен и народов... Подобно тому, как шумящее море удерживает берега, так окаймляли базарную площадь по краям всевозможные лавчонки, будки, чайханы, мастерские ремесленников, заезжие дворы и питейные заведения...
Туркмены спешились и стали привязывать своих лошадей у примыкавшего к базару дома. Их тут же окружили зеваки, но больше глазели не на всадников, а на их коней.
— Пах-пах! — восхитился один.— Эти куда лучше арабских скакунов...
— Что твои арабские. Эти происходят, наверно, от Рахша, коня Рустама...
— Скорей всего, это потомки Гырата самого Гёроглы..
— Если поставить рядом такого коня и лучшую из меш-хедских красавиц, что бы ты выбрал? — спросил какой-то юноша у приятеля.
— Имея девушку, такого коня не добудешь, а заимей я подобного коня, многие красавицы окажутся у моих ног,— восхищенно ответил ему приятель.
— Продай,— схватив за полу одного из туркменских джигитов, не попросил, а скорее взмолился какой-то иранец с большим животом.
— Продав такого коня, что смогу я на твои деньги купить? — ответил вопросом туркмен, и иранец с унынием отстал от него...
Оставив при лошадях троих джигитов, туркмены пошли по базару.
От пестроты и разнообразия товаров разбегались глаза. Вытканные искусными иранскими мастерицами знаменитые на всем Востоке парчовые ткани, сотворенные иранскими алхимиками известные во всем мире краски, признанные во всем мире туркменские, турецкие, уйгурские и иранские ковры, русские, индийские, китайские и европейские ткани, каракулевые смушки сорта сур из Дагестана и Хорезма, оружие всех стран, конская и верблюжья сбруя, горы женских украшений и драгоценностей... Одно только перечисление всего увиденного Гараоглан-ханом, Сердаром, моллой Абдурахманом и их спутниками составило бы толстую книгу. Проще будет сказать: здесь продавалось все — съестное, вещи, люди...
Продавцы и покупатели здесь были столь же разнообразными, как и товары. Здесь можно было встретить рослого туркмена в большом лохматом тюльпеке и бежевом чекмене, выбирающего сбрую для коня, стройного кавказца в черкеске, покупающего ковер, иранского кочевника в широченных штанах, пытающегося сбить цену за девочку-рабыню, гордого бея из Рума, притворно-равнодушно перебирающего индийские алмазы... А вон купец бухарский в пестром полосатом халате торгуется с венецианцем перед еще не вскрытыми какими-то тюками... Вон только что ударили по рукам бородатый русский купец и черный араб... Вечно улыбающийся китаец с обволакивающей вежливостью что-то втолковывает высокомерному ференгинцу с трубкой во рту...
Жизнерадостное торжище омрачало невероятное множество нищих: нищие-калеки, тощие нищие, толстые нищие, выпрашивающие словами, добивающиеся подачки угодничеством и пресмыкательством нищие, назойливые, цепляющиеся за полы одежд, угрожающие и даже отбирающие подаяние силой нищие...
Особое очарование придавали торжищу многочисленные разноголосые певцы, исполнявшие песни на слова знаменитых поэтов: Фирдоуси, Физули, Саади, Руми, Рудаки, Хафиза, Низами, Джами, Навои, Фраги, Саят-Нова и даже Моллане-песа... Были тут ашуги, поэты и декламаторы. Особенно много народа собиралось вокруг сказителей и повествователей...
1 Ференгинец — европеец.
Вскоре наши туркмены увидели образовавшую круг толпу людей, завороженно взиравших на то, что было внутри этого круга.
Протиснувшись в толпу, туркмены увидели в середине двух сидевших на корточках невероятно тощих индусов, игравших на флейтах. Между ними стоял большой медный кувшин с выпуклыми боками, из которого высовывалась и раскачивалась в такт музыки страшная змея — кобра...
Когда индусы подмечали, что мелкие медные монетки переставали падать в стоявшую поблизости мисочку, тогда один из них голыми руками выхватывал из кувшина смертоносную гадину и наматывал ее вокруг своей шеи, позволяя ей вползать к нему за пазуху...
— Ну и ремесло себе выбрали эти палваны,— изумился Гараоглан-хан, тут же запустил руку в свой обширный карман, выхватил целую горсть серебряных монет и высыпал их в миску индусов.
Сердар и молла Абдурахман тут же последовали его примеру, отчего миска индусов почти сразу наполнилась серебром. Толпа перестала глазеть на индусов и воззрилась на щедрых незнакомцев. Сами же заклинатели змей, которых Гараоглан-хан с усмешкой назвал палванами и которых только по лицам можно было не принять за мальчиков-подростков, так тонки у них были кости рук и ног и их туловища, чуть привстав, с глубоким почтением поклонились чужеземцам, столь высоко оценившим их искусство...
Утомившись от долгих блужданий по огромному мешхедскому базару, туркмены, почувствовав голод, вошли в дом, где размещалась наиболее посещаемая состоятельными людьми города и богатыми чужеземными купцами чайхана.
В нескольких просторных комнатах были установлены широкие топчаны, застеленные дорогими коврами и паласами.
Гараоглан-хана тут же узнали. Увидев его в сопровождении солидного вида соплеменников, цавстречу устремился хозяин заведения, крупный мужчина с большим круглым животом.
— Эссалам алейкум! — почтительно встретил он туркмен.
— Алейкум эссалам, Ага-киши,— ответил Гараоглан-хан, а спутники его ограничились только словами ответа на приветствие, ибо имени этого человека они не знали.
Хозяин чайханы был азербайджанцем-суннитом и потому весьма благоволил к туркменам — своим единоверцам.
Ага-киши провел любезных его сердцу посетителей в красный угол и усадил их на топчане, застеленном туркменским ковром. Лично занявшись приготовлением для туркмен чая и еды, он часто подходил к ним, чтобы поддержать беседу.
— Знаете, Гараоглан-хан, сегодня весь базар гудит о вашей невероятной щедрости к индусам, заклинателям змей.
— Кое-что нам удалось сберечь и для посещения твоей чайханы, Ага-киши,— ответил Гараоглан-хан.
— Гараоглан-хан! Что за слова? Вы просто обижаете верного вам до гроба хозяина этой лавчонки. Ужели вы считаете, что я не рад моих братьев по вере угостить без всякой платы!.. А знаете, сербазы принца Салара не то чтоб расплатиться за еду, а напротив — дерут деньги с меня!
— Не может быть,— не столько не поверил, сколько изумился Сердар.
— Увы! Это, к несчастью, истина,— проговорил хозяин и убежал на кухню...
Оставшись одни, туркмены между собой переглянулись.
Вскоре Ага-киши принес блюда с жареными куропатками и рябчиками, от которых шел острый запах уксуса и иных специй.
— Не прикажете ли каких напитков? — шепнул он Гарао-глану на ухо.
— Никогда не говори с нами об этом зелье, Ага-киши. Так ты сохранишь нашу дружбу,— сурово ответил тот.
— Понял, понял,— пролепетал хозяин чайханы и тут же убежал снова на кухню.
— Не следует проявлять к нему излишнюю суровость за подобное предложение, Гараоглан-хан. Такое у него ремесло, угождать всяким посетителям.
— Ну, раз нам молла об этом говорит, тогда простим его,— рассмеялся Гараоглан-хан и, разорвав пополам куропатку, приналег на еду.
Когда туркмены расправились с птицей, Ага-киши принес им плов и новые чайники со свежим чаем. Уловив, что эти строгих правил туркмены более не гневаются за его слова о напитках, хозяин чайханы вновь затеял с ними беседу.
— Гараоглан-хан, Сердар-бей, почтенный молла Абдурах-ман, от вас у меня нет тайн. Жители Мешхеда питали большие надежды на принца Салара. Думали, он станет им хорошим шахом... Но властелин переменился, а жизнь стала еще хуже. Весь базар говорит о том, что Хамза мирза грабил — грабит и Салар-хан... Можно понять, когда берут на войско. Но новые чиновники обирают народ уже для себя, что творили и чиновники Хамзы мирзы... «Плеть сменил кнут»,— говорят у нас на базаре...
Туркменским предводителям оставалось лишь молча переглядываться и вспоминать слова принца о чекмене и хлебе для голого...
Так переглядываясь, они и увидели застывших на пороге уже знакомых им заклинателей змей. Прикладывая к лицам ладони и кланяясь на свой манер, индусы и заговорили по-своему. Разбитной Ага-киши, которому в свое время и в стране этих людей довелось пожить, сейчас же принялся переводить их речь туркменам, а что говорили туркмены — им.
— Мы узнали, что добросердечные господа вошли в это заведение. И явились выразить свою благодарность за вашу щедрость,— сказал укротитель змей, который был много ниже своего товарища.
— И тешим себя мыслью, что сможем вам оказать ничтожную услугу, которая тем не менее, мы на это надеемся, будет стоить ваших серебряных монет,— проговорил тот, который был ростом выше.
— Вначале присядьте за наш дастархан,— пригласил Гараоглан-хан как старший по возрасту среди сидевших за дастарханом; очевидно, полагая, что люди, умеющие укрощать ядовитых гадов, сами неспособны ужалить, Гараоглан-хан сразу проникся к этим индусам доверием.
— Из каких вы земель? — спросил Сердар после того, как туркмены и индусы обменялись обязательными приветствиями, те и другие на свой лад.
— Мы из Хиндустана. Явились в Иран через Афганистан,— ответил низенький.
— Вы тоже, мы это видим, в этом краю чужестранцы,— сказал высокий.— Поэтому наши намерения, возможно, не будут запоздалыми...
Прислужник Ага-киши по его знаку принес еду и для индусов, но те ели мало, в основном хлеб, а жирный плов клали в рот себе, похоже, только из приличия.
Молла Абдурахман кратко поведал индусам про то, как оказались на чужбине туркмены, и попросил их рассказать, что погнало из своей страны их.
— В Хиндустане свирепствует голод. Тысячи людей там умирают от истощения,— ответил низенький индус, и в слова его было легко поверить, глядя на устрашающую худобу обоих индусов.
— А мы наслышаны, что Хиндустан, наоборот, самая богатая страна в мире, у вас никогда не бывает холодов, с ваших полей снимают по два-три урожая в год, в недрах вашей земли таятся несметные сокровища...
— Все, что вы сказали, господин, правда,— отвечая молле Абдурахману, печально улыбнулся низкорослый заклинатель змей.— Бог щедро одарил своими богатствами наш бедный Хиндустан...
— Но все эти сокровища он пока отдает только богачам. Наши магараджи, раджи и духовенство являются в этот мир не затем, чтобы жить так, как существуют простые смертные... Даже среди мелких наших князьков имеются такие, которые могли бы купить весь этот изобильный базар вместе со славным городом Мешхедом, со всем собранным в этом городе огромным войском и с возглавляющим это войско светлейшим принцем...
— Да, есть у них такие,— подтвердил Ага-киши, подметив на лицах туркмен недоверие.
— Но они не станут ничего этого покупать, ибо не любят расставаться со своими сокровищами,— сказал низкорослый индус.
— Но богатые и бедные люди имеются по всему свету,— продолжал индус, который был повыше сотоварища.— Не в этом наша главная беда...
— А в чем же? — спросил молла Абдурахман.
— Господин,— отвечал низкорослый укротитель ядовитых гадин.— Если в других местах на спину дехканина набрасывают одно седло, то на наших бедных людей наброшено по два...
— Как это? — спросил Сердар.
— Наши богачи подвинулись и дали место на наших спинах еще и богачам чужой страны,— печально усмехнулся высокорослый укротитель змей.
— Какой страны? — сейчас же спросил Гараоглан-хан, попивавший чай вприкуску с леденцами на шелковой нитке.
— Нашу страну завоевали чужеземцы, господин. Как завоевали они и соседние с нами страны,— ответил низенький индус.
— А что же, ференгинцев так много? — спросил Сердар.— Ведь и афганцев они пытались покорить...
— Нет, господин, не так уж их и много,— отвечал низенький индус.— Если на одну чашу весов поставить наш народ и наших соседей, а на другую — народы всех остальных стран света, то наша чаша, возможно, перетянет... Наши мудрецы говорят, что, когда бог, внося в землю семена человечества, дошел до края земли, у него и половины семян не ушло. Тогда, дабы не оставлять семян в мешке, он вытряхнул их в одном месте — и этим местом оказался наш край.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54