..
— Но тогда как удалось чужеземцам вас завоевать, если вас так много? — изумился Сердар, давно привыкший и с малым числом воинов громить большие отряды врагов. — Индусы — очень доверчивые люди,— сказал Ага-киши.— К тому же я в хитрости готов тягаться с кем угодно, только не с чужеземцами...
— Верно, господин,— сказал низенький индус.— Они пообещали избавить нас от нищеты и клялись восстановить в нашей стране справедливость...
— А вместо этого сторговались с нашими богачами и принялись грабить страну и народ вместе с ними,— гневно добавил высокий индус.
— Но если так, то почему бы вам не сбросить со своих спин хотя бы чужеземцев? — спросил нетерпеливо Гараоглан-хан.
— У наших чужеземцев лучшее в мире оружие, пушки и ружья, господин...
— Вы сами, господин, пришли к тому, как следует поступить нашему народу,— перебив товарища, сказал высокорослый укротитель змей.— И если вы считаете, что серебро свое вы дали нам, то ошибаетесь...
— Мы привыкли довольствоваться малым,— сказал его низенький товарищ, и в это легко верилось, глядя на ветхие одежды и тощие тела обоих индусов.
— Вы дали свои деньги на оружие для нашего народа, хотя не ведали о том...
— Теперь ответьте, почитаемые нами чужеземцы, вас очень это огорчило?
Туркмены молча переглянулись между собой, а молла Абдурахман достал свой кошелек, в котором оказалось три золотые монеты, вынул их и положил перед индусами. Тогда Гараоглан-хан извлек из кармана кожаный мешочек, где звякнуло несколько монет, и передал его хозяину чайханы.
— Возьми отсюда то, что мы должны тебе за еду, Ага-киши, а остальное отдай этим славным людям,— сказал он.
Хозяин чайханы взял кошелек Гараоглан-хана и, не развязывая его, положил рядом с монетами моллы Абдурахмана.
— Пока вы будете в Мешхеде,— сказал он заклинателям змей,— в моей чайхане всегда вас ожидает бесплатный стол.
— Судя по тому, сколько они едят, Ага-киши, ты еще не скоро разоришься,— засмеялся Гараоглан-хан.
Затем Сердар и бывшие при предводителях туркменские джигиты тоже выложили на ковер перед индусами деньги, кто сколько смог.
— Братья! — со слезами на глазах, воскликнул высокорослый укротитель змей.-— Пришли сюда мы не за этим... И если бы мы не служили великому делу, то для себя мы ни за что не приняли бы ваших даров...
— Берите, и скорее,— сказал Сердар.— А то ведь мы сами любим хвастать, мол, туркмен скорее отберет чужое, чем уступит свое...
Туркмены и хозяин чайханы рассмеялись этой шутке, заулыбались и индусы.
— Значит, все эти индийские факиры, фокусники и подобные вам укротители змей,— спросил молла Абдурахман,— разбрелись по всем странам мира, чтобы собирать деньги на оружие для борьбы с англичанами?
— Нет, господин. Так поступают далеко не все,— ответил низенький индус.— Народ наш, к несчастью, не обрел еще единства...
— И когда грянут сражения в нашей стране,— добавил грустно его товарищ,— то может получиться, что индусы станут стрелять в индусов...
— А у кого же вы намереваетесь покупать оружие, которое направите против чужеземцев? —спросил Гараоглан-хан, любивший во всех планах ясность.
— У них же самих,— ответил низенький укротитель змей.— У них ведь лучшее в мире оружие. К тому же, господин, их легко найти в любом уголке света... Да вон шагают двое из них,— указал индус на распахнутое окно, за которым по базару шли два иностранца в сюртуках, узких брюках и белых перчатках, с тонкими тростями.
— Ас виду они святоши,— сказал Сердар.
— Но с ними можно сторговаться даже и тогда, когда они будут точно знать, что вы покупаете оружие против них же,— сказал высокорослый индус.
— Я, кажется, видел этих людей,— вымолвил Гараоглан-хан.— Только тогда они были в одежде дервишей...
— Где господин их видел? — быстро спросил маленький индус.
— Где? — переспросил Гараоглан-хан.— Впрочем, никто мне не вверял подобной тайны... Я видел их у принца.
— Вот оттого, мой господин, мы и явились к вам, что видели этих людей входившими во дворец вашего военачальника,— сказал низенький индус.
— Если мы не ошибаемся, то вы относитесь к людям, возглавляющим свой народ? — спросил высокий индус, на что туркмены согласно промолчали.— И народ ваш, очевидно, доверяет вам свою судьбу,— продолжал он.— Поэтому мы просим воспринять совет наш должным образом.
Молла Абдурахман проехался на своем красавце коне мимо околдовавшего его дома и раз, и два, и три... И когда он уже совсем потерял надежду, из ближайшего переулка вынырнула и предстала перед ним женская фигура, лицо которой было скрыто чадрой.
— Госпо-дина понимает по-иранская язык? — услышал молла Абдурахман голос, который явно принадлежал женщине зрелых лет, к тому же с большим трудом выговаривавшей слова избранного языка.
— Я понимаю,— растерянно ответил молодой человек.— А еще я говорю по-туркменски, по-бухарски... Знаю и афганский язык...
— Афганский! — радостно воскликнула скрывающаяся за паранджой незнакомка и перешла на свой родной язык: — Если у господина такое же прекрасное сердце, как его голос, тогда он вечером окажется на этом же месте с двумя запасными лошадьми... Можно сюда явиться и с друзьями, но только чтобы они не шумели...
И незнакомка в парандже сейчас же юркнула еще в один кривой переулок, которого молодой человек до этого и не приметил...
Гараоглан-хан и не предполагал, что ему доведется исполнять в шутку сказанное слово. Но тем не менее, как только в лагере туркменских воинов стали гаснуть вечерние костры, он сам, Сердар и молла Абдурахман, ведя в поводу двух запасных коней, покинули свой отходивший ко сну лагерь и углубились в узкие улочки Мешхеда.
— Как удается находить тебе дорогу, молла, в этой кромешной темноте? — проворчал Сердар.
— Мы не заблудимся. Его не глаза, а сердце ведет,— сказал Гараоглан-хан, с великой радостью узнавая в своей душе что-то давно-давно забытое, а ныне вдруг явившееся...
Мешхед укладывался спать рано, тем более теперь, когда весь город был наполнен разноплеменными войсками и обитатели Мешхеда не без причин так опасались за свое добро и даже за свои жизни. Если и горели в эту ночь в каких домах огни, то окна в таких домах были плотно позавешены шторами, и проблесков огней наши трое искателей приключений увидели на темных улицах Мешхеда очень мало.
Где-то всадники ощущали спуски, где-то преодолевали подъемы, пока Гараоглан-хан и Сердар окончательно не потеряли представление о том, где именно они находятся.
— Уж не в саму ли преисподнюю ты нас решил доставить, молла? — проворчал Гараоглан-хан.
— Нет, не туда. Даже и в том месте много больше света, чем тут,— отозвался Сердар. Но ехавший впереди их молла Абдурахман не откликался, уверенно избирая в ночи, где надо было свернуть, где следовало ехать прямо...
В какой-то улочке чуть ли не на головы наших всадников выплеснули сверху таз помоев.
— Благодарю тебя, аллах! — воскликнул в ночи Сердар.
— За что, сын ночи, ты возносишь хвалу вседержителю? — полюбопытствовал Гараоглан-хан, стряхивая с рукава немного попавшей на него влаги.
— За то, что это была только мыльная вода, не что-то погуще,— ответил Сердар.— Тогда как бы наш молла предстал перед дарительницей розы?..
Сердар намеревался сказать что-то еще, но в это время послышались шум и грозные крики. При свете луны туркмены увидели метнувшиеся к ним две женские фигуры. Они и в самых сложных перипетиях сабельных сражений привыкли оставаться хладнокровными и не теряться — своими могучими руками Гараоглан-хан и Сердар подхватили искавших у них спасения женщин, и через миг те уже сидели на двух запасных лошадях, которых привели с собой туркмены. Достаточно было и одного взгляда, чтоб убедиться в умении незнакомок обращаться с лошадьми, а потому вся группа всадников мгновенно развернула коней и, покидая опасное место, понеслась галопом. Позади прогремели выстрелы, и над головами всадников и всадниц просвистели пули, но это не замедлило бега лошадей, а вооруженные пистолетами туркмены не стали даже отвечать на скаку на выстрелы, пока что они все трое мало понимали, что с ними случилось...
— Ты знаешь, в чем довелось нам участвовать? — спросил Сердар у моллы Абдурахмана, когда они подъезжали к своему лагерю и замедлили бег коней.
— Всего на несколько слов больше вашего,— ответил на вопрос молодой человек.
— Какие же это были слова?
— Если у господина такое же прекрасное сердце, как его голос, тогда он вечером окажется на этом же месте с двумя запасными лошадьми...
— Этого достаточно,— промолвил Гараоглан-хан, с радостью предвкушая, как он поведает внукам, среди которых по летам мог быть и молла Абдурахман, как он, Гараоглан-хан, правитель Ахала, в своем солидном возрасте еще оказался способным принять участие в краже или спасении прекрасной незнакомки в славном городе Мешхеде...
И словно догадавшись о подобных мыслях сурового воина и будто бы желая им потрафить, молла Абдурахман добавил:
— Еще мне сказали, что могу я на то место явиться с друзьями...
«Нет, ты никак не старишься, Гараоглан,— с невинным хвастовством подумал о себе самом правитель Ахала,— если способен еще водить мужскую дружбу с такими молодыми людьми...»
В лагере, подметив, что незнакомки, из которых младшая явно была госпожой, а старшая — ее служанкой, сильно устали и, очевидно, переволновались, молла Абдурахман и Сердар, ни о чем не спросив, уступили им для ночлега свой шатер, а сами удалились спать в палатки своих воинов...
А рано утром, едва лишь муэдзины прокричали на минаретах и правоверные совершили утреннюю молитву, туркменская конница снялась и выступила из города Мешхеда на родину...
Их путь лежал от Мешхеда на север. Оставляя позади плодородные долины и живописные ущелья, туркменские конники наконец увидели силуэты Кухи-Муздурана — то были вершины одного крыла Туркменско-Хорасанских гор, которые на севере подступали до самых Каракумов, наиболее высокими вершинами этих гор были Копетдагские.
Преодолев перевалы Кухи-Муздурана, туркменская конница спустилась в долину и подошла к речке Мяне...
Впереди туркменского войска, выбирая для него наиболее удобные тропы, двигалась разведка — четыре десятка наиболее проворных джигитов во главе с молодым и горячим Тёч-Гёком.
Покрыв свое имя громкой славой во время сражений за Хорасан и Мешхед, Тёч-Гёк этим не увеличил числа прожитых им лет, а следовательно, и не обрел еще соответствующей его положению военачальника степенности.
Тёч-Гёк ехал впереди всех, но его помыслы были теперь не здесь, а там, в середине войска, где в окружении Сердара, Гараоглан-хана и моллы Абдурахмана преодолевала тяготы долгой дороги грациозно восседавшая на сером коне в белых яблоках прекрасная пленница моллы Абдурахмана. Тёч-Гёк уже предлагал ему за нее все, что имел, кроме коня, но этот проклятый молла удался не в своего отца, Велназар-ахуна, который ради выгоды способен был на многие пакости. А молла Абдурахман на предложение Тёч-Гёка ответил, что лишь возвратил этой красавице свободу и будет служить ей, пока она сама не решит своей судьбы. А как эта девушка может решить свою судьбу, для Тёч-Гёка не было тайной: увы! — она не сводит глаз с того же моллы...
Как думал Тёч-Гёк, так все и было. По изобилующему красотами берегу Мяне они продвигались впятером в ряду — юная госпожа со своей наперсницей-служанкой, Гараоглан-хан, Сердар и молла Абдурахман...
Чужестранки уже поведали туркменам свою печальную историю. Шестнадцатилетняя черноглазая красавица Лия была дочерью вождя одного из кочевых пуштунских племен, обитавших на землях, что простирались между Афганистаном и Хиндустаном, относясь к территориям обеих этих стран. Однажды на кочевье этого племени напал огромный отряд банди-тов-аламанщиков из Ирана. Отец и братья Лии, сражаясь, погибли у нее на глазах. А сама Лия вместе с вскормившей ее своим молоком сорокалетней Гаро (мать Лии умерла при ее родах) и другими попавшими в неволю соплеменниками была доставлена на мешхедскии базар, где их двоих и купил один богатый мешхедец.
Мешхедскии владелец Лии мечтал возвыситься и занять выгодную чиновничью должность, для чего намеревался подарить прекрасную пуштунку либо принцу Салару, если тот победит в затеянном им мятеже, либо тому, кто станет новым правителем мешхеда, если принц Салар будет повержен. А пока этот человек выжидал, он отвел Лии и Гаро весьма удобное помещение на третьем этаже своего дома, полагая, что всякой драгоценности должна сопутствовать соответствующая оправа, если ты намереваешься еще более увеличить ее притягательное для взоров сияние...
Одного не учел хитрый мешхедец — врожденного свободолюбия пуштунок. И когда в поле их зрения попал благородный сердцем и помыслами молла Абдурахман, пуштунки тут же решили прибегнуть к его помощи, дабы избавиться от ненавистной неволи. Но в пути, все более удалявшем пуштунок от Мешхеда и от одураченного ими хозяина, прозорливая Гаро все больше убеждалась в той истине, что ее прекрасная госпожа и падчерица, не успев еще как следует насладиться избавлением из одного плена, уже попала в другой. Было ясно умудренной Гаро, что на этот раз прекрасные розовые губки Лии не станут страстным шепотом умолять ее, Гаро, придумывать способы побега...
Как-то на третий день пути из Мешхеда, когда от Лии и моллы Абдурахмана немного отдалились другие спутники, прекрасная юная пуштунка сказала:
— Я хочу, чтобы чужестранец знал. Теперь он мой господин и повелитель.
— Но... не я один... принимал участие в твоем избавлении от плена, Лия...
— При чем тут мой плен? При чем мои избавители? За которых я, впрочем, вечно буду молиться... Такие слова, которые ты услышал вначале, чужестранец, мы, пуштунки, произносим только один раз в жизни и только одному мужчине, на которого укажет наше сердце... Когда я бросала тебе из окна свою розу, ты уже тогда вошел в мое сердце. Теперь ты знаешь об этом. И теперь ты волен поступать со мной, как тебе вздумается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54