— Как поживает Аташир-эфе? — с каким-то скрытым намеком спросил вдруг Гараоглан-хан.
— Отец еще бодр,— вяло ответил Сердар, для которого подобные намеки не составляли тайны.
— Еще наезжает он?1 — гнул свое высокий гость.— Я его хорошо знал в свое время. Могучий был воин...
— Сейчас он уже не тот,— поморщившись, ответил Сердар, которому неприятно было говорить о «наездах» отца.
— Да-да, закон жизни,— не замечая этого, продолжал Гараоглан-хан.— И тигр, одряхлев, становился беспомощен... Ты, Сердар-бег, моего отца знал?
— Конечно! Баба-онбеги мы часто видели еще мальчишками.
— За два года до смерти, услышав крики: «Поехали!» — мой старик кусал губы от злости, что больше не в силах отправиться вместе с другими аламанщиками2 в набег!..
— Я, Гараоглан-хан, осуждаю аламаны и аламанщиков,— наконец откровенно высказался Сердар.— Потому и с отцом мы не очень ладим. Он стар, и его уже не переделаешь...
Какое-то время они ехали молча. Когда въехали на подворье Ораз-хана, Гараоглан-хан, похлопывая нагайкой по голенищу желтого сапога, задорно сверкнул глазами и вдруг спросил:
— А что, если старику твоему, Сердар, помочь обзавестись молодой женой?
1 Гараоглан-хан смягчает этим словом свой вопрос о том, совершает ли Аташир-эфе набеги.
2 Аламан — разбойный набег; аламанщики — люди, участвующие в набегах.
— Женить? Его?! — изумился Сердар.
— Конечно! Подумай над этим, Сердар-бег. Молодые жены умеют удерживать около себя мужей. Красотка скорее отвадит Аташира-эфе от набегов, чем ты... К тому же он почерпнет от нее молодость, и ты еще долго не осиротеешь.
— Нет,— рассмеялся Сердар.— Он меня, пожалуй, еще нагайкой огреет, вздумай я ему предложить такое. Характер у моего отца крутой...
Глава вторая МЫ ПОЙДЕМ ЗА ТОБОЙ, ПРИНЦ!
Высоких гостей встретили сыновья и родственники Ораз-хана. Не успели прибывшие еще хорошенько размять ноги после долгой езды в седле, как на ханском подворье уже зарезали несколько баранов для угощения. По приказанию хана с десяток молодых джигитов вскочили на коней и поскакали в разные концы селения собирать на совет старейшин...
Гостей провели в большую восьмикрылую белую юрту. Здесь все сняли оружие, прошли в красный угол и расположились на дорогих коврах, вытканных текинскими женщинами, умевшими, как это было известно во многих странах, высказать в изумительных узорах знаменитых текинских ковров и любовь свою, и грезы...
Как только все разместились, в фарфоровых чайниках подали горячий чай. От горевшего в очаге саксаула распространялось по юрте тепло. Чугунные кумганы,1 установленные на горячих углях, дружно клокотали, рождая в гостях настроение уюта и покоя. У очага сидел молодой джигит, он то и дело проворно заваривал чай, а опустевшие кумганы наполнял свежей водой и вновь ставил на огонь. Почти не отрываясь от своего дела, парень украдкой, но с великим любопытством поглядывал на незнакомых ему могущественных предводителей разных племен, собравшихся в юрте хана, с нетерпением ожидая, о чем они станут говорить...
Вскоре один за другим в юрту стали входить приглашенные на совет старейшины селения. Несмотря на усталость и бессонно проведенную ночь, беседа в юрте Ораз-хана начала оживать. Но пока собравшиеся здесь люди обменивались только вежливыми, ни к чему не обязывающими фразами, словно примеряясь, насколько можно доверять собеседникам...
1 Кумган — сосуд из какого-либо металла, по форме напоминающий
кувшин.
Довлет резвился со своим любимцем, пегим лохматым псом Евбасаром, когда к их подворью прискакал один из посланных ханом глашатаев и позвал его дедушку на совет старейшин. Пока Аташир-эфе кряхтел и ворчал, собираясь на совет, у Довлета родилась в голове отчаянная мысль, которая тут же и воплотилась в невероятный для туркменского мальчишки поступок.
— Деда, возьми меня с собой,— вдруг выпалил Довлет.
— Куда я тебя возьму? — пробурчал Аташир-эфе, еще не сообразив, о чем просит его внук.
— Туда, куда сам идешь.
Теперь Аташир-эфе понял, но дерзость просьбы была столь велика, что он ошарашенно застыл на мгновение. На совете старейшин и зрелый-то мужчина появиться мог, только получив особое приглашение. Правая рука деда уже потянулась к левому уху внука, но внезапно опустилась.
— Пойдем,— сказал Аташир-эфе, повернулся и широкими шагами пошел со двора...
Войдя в юрту Ораз-хана, Аташир-эфе очень тепло поздоровался с Гараоглан-ханом. Не очень-то церемонился с остальными. А разглядев среди гостей принца Салара, помрачнел. И сколько его ни просили пройти вглубь юрты и занять место в красном углу, своенравный старик этого не сделал, а уселся у самого входа, словно сохраняя за собой возможность в любой момент отсюда уйти...
Перед входом в юрту хана Довлета все же охватила робость, но он сумел ее побороть, прошмыгнул за своим дедом внутрь и спрятался за могучей спиной Аташира-эфе. О чем здесь будут говорить наделенные большой властью люди? Может, о том, чтобы положить конец войнам и набегам? Тогда прекратится, быть может, топот конских копыт по ночам?..
Молодые джигиты стали вносить в юрту большие блюда с кушаньем, приготовленным из ребрышек и потрохов недавно зарезанных баранов. Гости приступили к еде. Аташир-эфе не только ел сам, но то и дело совал за спину лакомые кусочки внуку. Теперь деда радовало, что Довлет пробрался на совет старейшин. Мальчишка обязательно вырастет в мужчину, к тому времени он должен многое познать. Пускай сидит, слушает и мотает на ус, который у него когда-то вырастет...
Когда в юрте правителя Серахса собрались все, кого ожидали, заговорили о главном. Мятежный принц, старавшийся уловить настроение окружавших его людей не только по их словам, но и по выражению лиц, по тону голоса, по жестам, даже когда наливал себе чай в пиалушку и когда пил его, бросал пристальные взгляды на собравшихся.
— Почтенные,— наконец заговорил он.— Я пришел вам сказать, что судьба Ирана сложилась весьма круто. Шах Мухаммед погряз в распутстве и равнодушии к доле своих подданных. Вместо того чтобы заботиться о благе народа, решать вопросы пропитания голодного населения страны, он, не выходя из своего дворца, проводит время в кутежах. Выжимаемые из народа средства идут на украшение дворца, на утехи шаха и его приближенных...
«Хорошо говорит,— подумал о принце Саларе Сердар.— А вот что он станет делать, если сам станет шахом?»
— Государство ослабло,— продолжал мятежный принц.— И устои его разъедают взяточничество, угодничество, самовластие недальновидных чиновников, пренебрежение к исполнению долга всеми лицами сверху донизу... Как брат мой двоюродный думает: «Я падишах — и ладно, а вы там, внизу, живите, как знаете» — так и все иранские вельможи относятся к людям, вверенным их заботам... Шах Мухаммед уже не способен что-либо изменить. Сотворил себе райский оазис в нашем бренном мире. Даже конюшни свои украшает драгоценными камнями!.. И если гяуры не сегодня, так завтра нахлынут на Иран, они его растерзают. Я думаю, что и вы, самые почтенные люди среди своих народов, яшули и славные военачальники, не потерпите такого положения. Я вас зову за собой! Нам следует объединить свои силы, чтобы навести порядок в Иране. Вы же текинцы — львы Хорасана! Стальная крепость Ирана на севере — вы! Я все сказал, почтенные. Решайте...
Словно обессилев от произнесенной речи, принц Салар откинулся на подушки, тяжело вздохнул и взял чайник со свежим чаем.
Пока говорил иранский принц, Аташир-эфе беспокойно ерзал на своем месте. И Довлету даже показалось в какой-то момент, что дед может прервать принца. Смутное впечатление слова Салара произвели и на самого Довлета: вместо мира и покоя принц предложил его народу новую войну...
Ораз-хан счел своим долгом положить конец долгому и тягостному молчанию, наступившему после речи принца Салара, и подтолкнуть собравшихся к началу обсуждения.
— Так вот, почтенные,— сказал он.— Мы все слышали, что говорил наш дорогой гость Салар-хан. В груди у него бьется сердце льва. Лично я не отказал бы в помощи такому человеку... Пораскиньте умом, хорошенько все взвесьте и выскажите, кто что думает...
В этот момент Довлет почему-то взглянул на яшули Тангрыназар-бая, человека, который был очень похож на большую бочку. Сидел тот у самого очага, согревая больную ногу, одетую в сапог, в который можно было запихать целого барашка. Двенадцатилетний мальчик уже умел немного разбираться в людях. Он не ошибся, посмотрев сразу на этого человека,— Тангрыназар-бай заговорил на совете первым.
— Эх, м-да,— прохрипел он и откашлялся.— Из ваших слов, шахзаде, видно, что вы собираетесь напасть на шаха. Если падишах развратник, кто станет терпеть подобное?.. Да и конюшни он мог бы строить себе подешевле...
Тангрыназар-бай умолк так же внезапно, как и заговорил. Его слова у многих вызвали улыбки. «Прокатилась пустая бочка и затихла»,— подумал Довлет. Но на этот раз мальчик ошибся. Тангрыназар-бай вновь зарокотал своим хриплым голосом:
— Ахов, Ораз-хан! Ты наш предводитель. Если пришли к тебе, то непременно надо помочь, я думаю... Текинцы народ бесстрашный. Иран, принц, ты захватишь с нами с ходу! Наши кони хоть и не стоят в конюшнях из драгоценных камней, но нет им во вселенной равных!..
Последние слова Тангрыназар-бая вызвали уже громкий смех у собравшихся в юрте Ораз-хана людей. Многие хлопали себя по ляжкам, вытирали повлажневшие от смеха глаза ладонями. «А бочка эта, оказывается, не совсем пустая»,— подумал Довлет. Мальчик сообразил, что Тангрыназар-бай сумел разрушить среди собравшихся на совет людей напряжение. Теперь все перестали поглядывать друг на друга настороженно. Подметил эту перемену в настроении совета и принц Салар, он взглянул на Тангрыназар-бая как на человека, оказавшего ему услугу. Сотворив свое дело, Тангрыназар-бай жадно приналег на угощение, пожирая его в таких количествах, что у Довлета широко раскрылись от удивления глаза и на какое-то время мальчик даже перестал следить за тем, что творилось на совете...
Когда Довлет наконец отвел от него свой взгляд, говорил Заман-ага, яшули, у которого не осталось уже ни единого черного волоска в его длинной бороде.
— Спешите вы оба, Ораз-хан и Тангрыназар-бай,— сказал белобородый яшули и принялся вытирать платком жирные пальцы, словно намереваясь ими досказать дальше то, что он думал.— Помочь принцу сразу согласились... А подумали, что ваше согласие будет стоить жизни тысячам наших джигитов многим тысячам сербазов1 падишаха?..
В словах Заман-аги не было преувеличения. Все знали: туркменская конница — страшная сила. И в сражениях, в которых она участвовала, подсчеты потерь с обеих сторон очень часто оказывались один к нескольким...
— Иран...— медленно и задумчиво произнес дальше Заман-ага и на какое-то время умолк, а собравшиеся почтительно переждали его молчание — по возрасту этот яшули был старше всех, кто явился на совет.
— Прыть кучки текинцев,— вдруг заговорил он горячо и быстро,— не оттого ли она родилась, что раньше наши джигиты, напав только на окраину Ирана, благополучно тут же уносили ноги назад?.. Иран — это громадная туша. Она, быть может, и не чуяла наших мелких укусов. А если пнуть ее в самую морду, а?..
— Идти против падишаха?! —вскричал Шали-бай, щуплый жилистый человек, чьи гневные взгляды словно вонзались в каждого, кто сидел перед ним.
«Гиена!» — вдруг родилось слово в сознании Довлета. И определение мальчика было довольно близким: так и казалось, что злые глаза Шали-бая вот-вот засверкают, подобно глазам этого животного в ночи...
— Поднять оружие на владыку Ирана — святотатство! — продолжал выкрикивать Шали-бай.— К тому же известно, что против конских копыт могут устоять только конские копыта. Раз против шаха не выступает шах, можем ли чего-то добиться мы, простые смертные?..
— Против шаха Мухаммеда выступил такой же потомок падишахов, как и он,— резко прервал Шали-бая Гараоглан-хан.— Текинцы мы или гяуры? Если возведем на шахский трон более достойного, то не святотатство совершим, а святое дело!..
Подобрав под себя ноги, упершись ладонями в колени, сидел рядом с Шали-баем человек с жиденькой бородкой, узким лицом с острым носом и глубоко посаженными глазами, не вызывавшими доверия при встрече с их взглядом. Это был Ходжамшукур-хан, номинальный правитель племени серахских тохтомышев, причинивший немало бед своему народу. Народ уже почти не признавал его своим главой, а шел за Говшут-ханом. Довлет припомнил считалочку, которую знали дети многих туркменских племен.
С е р 6 а з — иранский воин.
И вновь Довлет не ошибся, обратив в этот момент внимание на Ходжамшукур-хана, теперь заговорил именно он:
— Нельзя возразить, Шали-бай, твоим словам о падишахе. Да... Без падишаха обойтись нельзя. Но падишах падишаху рознь. Да... Ты опасаешься выступить против шаха Мухаммеда. Разве у нас с ним кровное родство? Или одна вера? Да... Нет, шах Мухаммед — шиит. А совсем близко от нас есть суннитский падишах Хивы. Его нам надо. Вот что я скажу. Да...
Хотя Ходжамшукур-хан и постарался придать своему голосу твердость, в его словах была неуверенность. Высказавшись, этот человек быстро обвел всех взглядом острых и очень подвижных рыжеватых глаз. В юрте повисла неприятная тишина. Все могли ожидать чего угодно, но только не призыва стать подданными хивинского хана. Затеяв эту игру, Ходжамшукур-хан сделал большую ставку и теперь тревожно прикидывал: не проиграл ли?
Довлет посмотрел на принца Салара и прочел на лице его уязвленную гордость и ненависть к Ходжамшукур-хану, прикрытую привычной вежливостью. Но принц Салар быстро сумел согнать с лица хмурость и надменность.
— Ходжамшукур-хан,— сказал он улыбаясь.— Достойно похвалы ваше уважение к падишахам. Но, к сожалению, ваши последние слова не уместны. И, как мне кажется, здесь с вами никто не согласится. Что могут получить туркменские племена от Хивы? Рабство? Обложение данью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54