— И как просвещенному человеку, вам должно быть ведомо, что это соответствует обычаю...
— Заложники?!
— Людей отдать?!
— Свободных запихнуть в тюрьму?!
— Ни в чем не повинных соплеменников своими руками пораспихивать по мешхедским и тегеранским темницам?..
Послышались и другие, еще более резкие возгласы, выражавшие всеобщее негодование.
— Как можем мы отдать в залог людей, когда ни я, ни кто другой не может поручиться, к примеру, за моего отца?! — вскричал Сердар.— Он завтра же сколотит себе шайку аламанщиков и налетит на Иран ли, на Бухару ли... Для Аташира это все равно...
— Почтенный Сердар-бег неправильно нас понял,— улыбаясь, стал объяснять Аббас-Кули-хан.— Мы ведь пока что, буду с вами откровенен, тоже не в состоянии поручиться за своих разбойников. Да не воспримет этих слов никто за мое желание оскорбить отсутствующего здесь Аташира-эфе. Но ведь и вы так называете аламанщиков...
— Да, так же,— с досадой ответил Ораз-хан.
— Так вот,— продолжал Аббас-Кули-хан.— Действия людей, подобных отцу почтенного Сердар-бега, и с той и с этой стороны не входят в содержание нашего договора, ибо эти люди руководствуются только своим нравом... Более того. Вы все, тут ныне присутствующие, тронули мое сердце, а потому я буду с вами откровенен до конца... Сейчас между Ираном и Хивой назревают трения. Дело может дойти и до столкновений... Так вот, в Тегеране, к сожалению, вас знают меньше, чем я. И опасаются увидеть туркменскую конницу в рядах войск Мадемина. Только поэтому как шахиншах, так и шахзаде настаивают на заложниках... Если туркмены будут строго соблюдать этот самый для Ирана главный пункт договора — не вступать в союз с Хивой, то вашим людям у нас ничто не грозит...
— Спасибо тебе, Аббас-Кули-хан, за твою откровенность с нами,— заговорил Заман-ага.— Хотелось бы нам в нее верить. Не так уж много у текинцев друзей при шахском троне. Теперь, как понял я, мы можем обзавестись сразу двумя, тобой и твоим принцем... Но тогда ответь нам, почему так вышло: мира запросили вы, а заложников требуете с нас?..
— Да?..
— Это верно...
— При всяком договоре имеются две стороны...
— Наберитесь терпения, люди,— подняв руку, сказал посланец иранцев.— Если вы согласны кормить наших людей, то, ради аллаха, можете их брать. Шахзаде так и сказал мне. Сколько вам прислать? Десяток? Сотню? Или три сотни?.. Но только я предупреждаю вас, что шахские сербазы чертовски прожорливы,— расхохотался Аббас-Кули-хан, а серахсцы, наоборот, все приуныли и растерялись, они никогда с подобным не сталкивались...
Их выручил начавший снова устраивать поудобнее свою больную ногу Тангрыназар-бай.
— Договор, бумажка величиной с ладонь, люди под замками там и тут,— заговорил он скрипучим голосом.— Не по душе мне все это... Ужели мало рыцарского слова и с той и с этой стороны? В день светопреставления4 неужели каждый не намеревается держать ответ за свое слово?.. Надо прекратить разговоры о заложниках. Туркменам не только от Хивы и Бухары, но ни от кого другого не хочется быть зависимыми. К чему нам людей выдавать в залог подобной истины?..
— И за подобными Салару туркмены больше не последуют, даже если бы они и не заключали никакого договора об этом,— добавил Говшут-хан.— У нас своих забот по горло. Давно пора ими заняться...
— Выходит так,— улыбаясь, сказал Молланепес,— будто голодного посадили перед блюдом жирного плова, да еще и угрожают ему: «Голову свернем тебе, если не станешь есть!»
— Но, почтенные,— не согласился с подобными доводами посланник принца,— память о вашем участии в мятеже еще слишком свежа. К тому же среди вас я вижу и хивинских нукеров...
— Брат наш Сапармет, ты можешь объяснить послу, как ты и остальные наши братья, которые явились вместе с тобой, оказались в Серахсе,— сказал Ораз-хан.
— Мы все пришли защищать страну наших сородичей против воли наместника Хивы...
«Глупец! — мысленно выругал себя Аббас-Кули-хан.— Я мог бы запросить с них подороже, если бы не попался на такой жалкий крючок...»
— Не усомнился ли посланец светлого принца в словах нашего друга и брата Сапармета? — спросил Ораз-хан.
— Нет, досточтимый Ораз-хан. Йомуда сразу можно узнать и по лицу, и по его деяниям. Моя вина, что я не сразу разгадал так ловко предложенную вами загадку... Однако условия договора составлял не я, думаю, что и не светлейший шах-заде... А потому изменить что-либо в этом документе,— указал посол на лежавший перед ним бумажный свиток,— не в моей воле.
— Люди добрые,— заговорил Бегнепес-бай,— давайте так и поступим, как предлагает наш славный гость, почтенный Аббас-Кули-хан.— Ведь за время досадной размолвки между нами, во время сражений кое-кто из наших джигитов оказался в плену. Пускай они и станут нашим залогом...
Подобным предложением были возмущены все серахсцы. Как? Отдавать в неволю своих боевых товарищей! Они не предали своих, а свои их продадут?..
— Такому не бывать! — вскричал Сердар.
— Чем быть заложником, лучше оставаться простым пленником,— сказал молла Абдурахман.
— Как такое можно: не получив согласия людей, устраивать торги за их головы,— возмутился Заман-ага.
— Все это справедливо, соплеменники,— сказал Ораз-хан — И ни один туркмен, пока я ваш правитель, не станет заложником против своей воли... Но я думаю, что для пользы соотечественников и своей родины томящиеся ныне в плену джигиты не станут возражать против подобного шага... Можно ведь поехать и переговорить с ними.
— Предлагать им плату за верность своей земле — значит оскорбить их,— сказал Заман-ага.— Но если им доведется стать заложниками, отчизна обязана позаботиться об их семьях, я думаю...
— Я водил этих людей в сражения,— возмущенно заговорил Сердар.— Они привыкли мне верить. И если я им теперь скажу, что надо стать заложниками, то они ими станут... Они, выходит, будут гнить по иранским тюрьмам, а все мы будем в своих домах распивать чаи и наслаждаться ласками наших жен... Нет! Я не собираюсь прятаться за других. У всех у нас должна быть общая доля!..
— Сердар верно сказал,— заговорил скрипучим голосом Тангрыназар-бай.— Эти джигиты за свою родину на что угодно пойдут. Но мне кусок хлеба в рот не полезет, если я буду знать, что за меня кто-то по темницам мается... И я не даю своего согласия на такое дело.
— Почтенные, вы все говорите так, будто ваши пленные теперь на свободе,— улыбнувшись, сказал Аббас-Кули-хан.— А между тем...
— А между тем туркмен всегда л везде свободен,— перебил его Ораз-хан.— Если несколько львов Серахса оказались в ваших клетках, то это не значит, что они там останутся... Что ты мне на это скажешь, поэт?
— Я скажу тебе, Ораз-хан, что родина может потребовать жизни любого из нас, но она не вправе отнимать у своих сынов свободы.
— Быть по сему,— решил правитель.— А ты, почтенный Аббас-Кули-хан, передай светлейшему шахзаде, что серахсцы дают ему свое твердое рыцарское слово свято исполнять все первые четыре пункта договора. А пятый — дать ему заложников, мы не можем выполнить, ибо не вольны распоряжаться свободой и честью наших соплеменников...
Когда Аббас-Кули-хан, представ перед принцем Солтан-Мурадом мирзой, поведал ему о результатах переговоров с текинцами Серахса, у того даже побледнело от ярости лицо.
— Погодите, надменные ханы и яшули, я еще вас самих распихаю по тегеранским темницам! — выкрикнул принц, сам понимая, что подобное ему не под силу исполнить.— А ты чему улыбаешься? — гневно сверкнул глазами он на Аббас-Кули-хана.
— Тому, светлейший шахзаде, что заложников они нам не дали, но они у нас есть.
— Глупец! Разве мне это от них было нужно?.. Мне нужно было укротить этих дикарей!.. И написать в Тегеран, что мы заставили Серахс преклонить перед нами колени...
— Так и напишите! — спокойно сказал Аббас-Кули-хан, подавая принцу перо и бумагу.— И я ваше послание тоже подпишу. Спокойствие моего шахзаде для меня всего дороже... Продолжать с ними войну мы теперь не можем. И раз уж должны теперь из Серахса отступить, то надо уйти, сделав вид, что мы приняли от текинцев заложников. А раз они дали нам свое слово, то они его и исполнять будут. Что еще нужно Тегерану?..
В словах Аббас-Кули-хана не было ничего, что противоречило бы намерениям самого принца, так поступить он и собирался.
— Советы осмеливаешься мне давать? Послание в Тегеран вместе со мной подпишешь? Слишком рано ты себя наместником возомнил,— говорил принц, постепенно успокаиваясь.— Но не думай, что тебя ожидает спокойная жизнь, Аббас-Кули. Я-то возвращусь домой, а ты с гарнизоном останешься в крепости Шурекала, чтоб быть поближе к Серахсу, раз ты в этом мятежном крае наместник шаха...
Глава восьмая
ПОХИЩЕНИЯ...
У Довлета было два брата и сестра, но в один ненастный зимний день мальчик обзавелся еще двумя братишками — в тот день его мать родила двойняшек.
Присмиревшие было за время войны и тревог злые языки внезапно получили лакомую пищу. Имя Аннабахт вело записных сплетниц селения друг к другу, дабы высказать поскорее свои собственные домыслы и услыхать чужие. Как же, по подворью этой женщины, разменявшей пятый десяток лет, расхаживает молодая и здоровая кобылица — ее соперница, а муж их обеих, этот бугай Сердар, еще, оказывается, находит утехи в постели своей старшей жены! Подобное у многих сверстниц Аннабахт вызывало злую зависть. И подливало будто масла в огонь все разгоравшихся пересудов...
Одна из подобных женщин, старшая жена некоего пройдохи и аламанщика Аждара, уже давно не ведавшая ласк своего мужа, как-то под вечер свернула во двор соседки Аннабахт знахарки. Бибигуль.
— Вай, Биби-эдже! — затараторила она прямо с порога.— Оказывается, ваша соседка снова родила. Как не стыдно женщине. В ее бы возрасте сидеть и нянчить внуков. К тому же, говорят, она, бессовестная, будет намазы пропускать и не соблюдать уразы...
— Мало ли что говорят,— проворчала Бибигуль, которая с некоторых пор утратила былую любовь ко всяким досужим суждениям о других людях, целиком теперь была поглощена и погашена былая злая энергия тем счастьем, которое воцарилось в ее собственной семье.— Если ты заявилась ко мне, подруга Дурджахан, чтоб говорить плохое о ком-то, то лучше будет, если ты найдешь такую, кто тебя станет слушать с большой радостью, чем я...
— Биби-эдже! Как ты могла подумать, чтоо я о ком-то говорила плохое... И я ведь не выдумывала ничего, а говорю, что слышала от других... К тому же люди говорят, что не тебя соседка позвала в повивальные бабки, а доверила такое важное дело этой паршивой рабыне Гюльпери,— с лицемерно-сострадательным видом произнесла гостья.
— Гюльпери очень достойная женщина. И не ее вина, что Аташир-эфе захватил ее во время очередного своего набега,— отвечала Бибигуль.— К тому же он за это поплатился: теперь сам ее пленник, поскольку Аташир женился на Гюльпери...
— Вай-вай! Что в мире делается? — возопила гостья, схватившись в знак удивления за собственный ворот.— Женился? А почему же я об этом не знаю?..
— В возрасте Аташира-эфе не делают шумных свадеб достойные люди.
— Женился Аташир, ты говоришь? — словно конфету, смаковала Дурджахан услышанную новость.— Я побегу, одруга,— вдруг заторопилась она.— Мне еще столько дел сегодня переделать надо...
Бибигюль хорошо знала по своему опыту, какие это будут дела. Не найдя желания посплетничать в этом доме, ее гостья побежит в другие дворы, а там уж языки развяжутся: сполна достанется и Аннабахт, и Аташиру-эфе с Гюльпери.
— Только когда при тебе станут говорить о моей соседке, подруга,— сказала Бибигуль, провожая гостью,— не забывайте все же, что Аннабахт, будучи беременной, сумела с саблей и пистолетом в руках защитить от разбойников весь свой род...
Но этим предупреждением невозможно было остановить сплетниц селения. Злые языки заработали вовсю. А причин для того сплетницам хватало. Не успели дети Сердара еще привыкнуть к мысли, что они обзавелись сразу двумя братьями, как у них появилась еще и бабушка. Аташир-эфе много лет противился всем попыткам его женить, но перед чарами собственной невольницы не устоял.
— Вам бы только ржать, жеребцы,— отмахнулся он от подтрунивавших над ним сверстников.— А серьезных обстоятельств вы не способны уразуметь. Гюльпери отняла меня у самой смерти для себя...
Завладев Аташиром-эфе, Гюльпери обрела и всех его близких: Сердар теперь стал ее пасынком, Аннабахт — невесткой, Довлет, Айша, Кемал, Гочмурат — внуками...
Легче всех Гюльпери сошлась с Аннабахт. Она сразу взвалила на себя большую часть хозяйственных дел и забот, стремясь освободить от них выздоравливающую роженицу. Аннабахт вначале ревниво отнеслась к тому, что кто-то другой хлопочет о благополучии ее семьи. Но Гюльпери, которая быстро научилась покрикивать даже на Аташира-эфе, саму Аннабахт чтила и в главных делах без советов ее не обходилась. Очень скоро Аннабахт убедилась, что все поступки ее новой свекрови разумны, что сердце у нее доброе. И очень быстро эти две женщины между собой не только поладили, но и подружились.
Довлета какое-то время мучило то обстоятельство, что его новая бабушка по возрасту была ровесницей его матери. Но, испытывая сострадание к нелегкой судьбе Гюльпери, мальчик радовался, что она перестала быть рабыней. К тому же Гюльпери в том страшном овраге, куда аламанщики загнали невольников, проявляла заботу о Дильбер и ее сестре. А Дильбер, хотя Довлет больше не видел ее воочию с тех пор, как увел девушку злобный Байсахат, не раз являлась мальчику во сне...
Война испустила дух. И казалось, что убравшаяся за горы и долины армия иранцев уволокла вслед за собой ее зловонные останки. Прямо перед собой серахсцы никаких врагов теперь не видели. А то обстоятельство, что со всех сторон их окружали зарившиеся на их свободу могучие державы, для туркмен было столь привычным, что не могло их отвлечь от обычных мирных трудов и занятий. Пришла весна. И большая часть жителей селения работала в полях, иные же отправились со скотом к дальним пастбищам на летовку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54