Аннабахт, собиравшаяся объяснить мужу, что это пленница его отца, вдруг неожиданно для всех и для самой себя выпалила совсем другое:
— Это твоя будущая мачеха, дорогой муженек. Пошляйся дольше по белому свету, еще не такое, возвратясь, найдешь в доме...
Ошарашенные услышанным, Сердар и Аташир-эфе устремили недоумевающие взгляды на Аннабахт, а смущенная Гюльпери закрыла платком свое лицо.
— Вай, деда, что вы на меня так смотрите? — не унималась Аннабахт.— Вы лучше на эту женщину поглядите. Вы превратили ее в рабыню, а она вас сегодня у самой смерти отняла из когтей. Чем, скажите, вы отблагодарите ее, коли не введете хозяйкой в свою юрту?
— Сгорела моя юрта,— проворчал Аташир-эфе.
— Ничего, новую поставим,— приняв внезапно на себя роль свахи, Аннабахт распалилась вовсю.— Но теперь, по обычаю, раз эта женщина вам жизнь спасла, вы обязаны, деда, вернуть ей волю...
— Это верно,— сказал Сердар, вновь склоняясь над своим убитым сыном.— Пора, давно пора покончить с этими проклятыми набегами. Хватит невинных жертв, хватит обращать людей в рабство!..
Видя горе Сердара, понимая, что есть в смерти маленького Бекмуратика доля и его вины, Аташир-эфе смущенно отвел от сына взгляд и поглядел на Гюльпери.
— Ты свободна теперь,— сказал он ей тихо.— Хочешь — уходи, а пожелаешь — то оставайся. Когда окончится траур по моему внуку, тогда поговорим про другое.
— Я останусь,— так же тихо ответила Гюльпери и принялась помогать Аннабахт и Огулсабыр-эдже готовить маленького Бекмуратика к погребению.
— А тебе тут больше нечего рассиживаться,— вновь обретая свой суровый норов, сказал Аташир-эфе своему сыну.— Ступай на такыр. Там уже, верно, тебя заждались твои джигиты. Если вы не настигнете этих поганцев, не отобьете у них наших людей и добро, то вам и штаны носить не пристало...
— Не хочу брать на себя лишнего, гелнедже,— уже уходя, сказал Сердар Огулсабыр-эдже,— но думаю, что к вечеру вы вновь обнимете свою дочь.
— Ой, да благословит тебя небо! Да сбудутся все твои желания, соседушка, в этом мире! Благодарю тебя, святейшее мое Кааба!..
На такыре уже гарцевало сотни четыре джигитов, прибывших вместе с Сердаром. Туда же подъехал и Палат-Меткий с оставшимися у него четырьмя конниками и примкнувшим к этому отряду еще во время сражения за селение поэтом Мол-ланепесом. Поэт держался все время рядом с Палатом-Мет-ким, побывал в самых гущах сражений, был ранен, но еще твердо держался в седле своего прекрасного коня. Стекались со всех сторон на такыр и другие участники минувшей битвы, еще способные держать оружие старики и подростки...
— Эхей, люди добрые, обратился к ним Сердар, чуть привстав в стременах.— Вы свое свершили. Нельзя оставлять селение совсем без воинов. К тому же это наша вина, что на вас было совершено нападение. Искупить ее мы сможем хоть немного, если настигнем врага и отнимем у него пленников и награбленное. Палат, ты со своими тоже тут оставайся. Эхей, джигиты мои, вперед!..
Конница Сердара умчалась. Оставшиеся на такыре воины не спешили разъехаться.
Кааба — мусульманская святыня.
— Эй, люди,— обратился к оставшимся Заман-ага, у которого на голове белела повязка.— Сердар верно сказал, мы должны тут быть. Разъезжайтесь по домам. Джигиты Сердара сами с этим делом управятся...
Как же оказался в своем селении в этот страшный день Сердар со своими джигитами?
О выступлении против своего двоюродного брата принца Салара вскоре узнал весь Иран. Армия принца двигалась на Мешхед. Правитель Хорасана Хамза мирза решил встретить мятежного принца в Кала-и-Якуте, городе, что лежал на полпути меж Серахсом и Мешхедом. В сражении обе стороны понесли большие потери. Салару не удалось разгромить противника, и его армия, отойдя к Ак-Дербенту, стала готовиться к новым боям.
После ухода армии мятежного принца шахский военачальник и правитель этого края Хамза мирза возвратился в Мешхед и занялся наведением порядка среди сочувствовавшего принцу Салару населения. Бывшие в Мешхеде брат Салара бег бегов Мухамедхан и его родственники, спасая свои жизни, скрылись в Кизыл-Имаме в Бесте. По древней традиции преступника, сумевшего добежать до священной Весты и укрыться за ее стенами, воспрещалось трогать. Хамза мирза довольствовался лишь тем, что выставил часовых, приказав им схватить близких принца Салара, как только они покинут святилище.
Чтобы наказать сторонников мятежного принца, Хамза мирза стал рассылать из Мешхеда карательные отряды. Узнав, что туркмены присоединились к Салару, Хамза мирза послал один из таких отрядов и в Серахс. Предвидя новые сражения с армией мятежного принца, Хамза мирза не мог выделить в этот отряд много своих сербазов, а потому он наказал предводителю отряда Сам-хану посетить селения враждебных текинцам соседей и набрать там головорезов, желающих пограбить.
Все эти подробности принц Салар узнал через своих лазутчиков и сообщил своим союзникам туркменам...
Солнце уже поднялось на высоту четырех копий, когда преследующая покровительствуемых официальной шахской властью бандитов конница Сердара наткнулась на бродившие по своей воле без надзора стада скота. То был скот, угнанный из селений серахских текинцев. Сербазы шаха и действовавшие заодно с ними разноплеменные аламанщики, спасаясь от погони, вынуждены были оставить скот.
Вскоре конники Сердара стали замечать брошенные в степи тяжелые вещи: валялся сиротливо медный котел, поблизости лежало два медных кумгана, на брошенное передними всадниками деревянное корыто, видно, во время бега наступила копытом лошадь кого-то из задних всадников — в днище была проломлена дыра, валялась, взывая о мести, расписанная веселыми цветочками детская колыбелька, стали попадаться брошенные рулоны материи и узлы с разным добром...
Остановились конники Сердара на короткий момент, только когда увидели оставленную бандитами толпу связанных общими веревками пленников. Среди этих молодых женщин, девушек и детей многие из преследователей узнали своих близких, но Сердар, хотя он и сам встретил тут свою вторую жену Джахансолтан и дочь соседки Айджерен, не разрешил никому из своих джигитов даже сойти с коня. Оставив на всякий случай пятерых воинов оказать помощь освободившимся от плена людям, отряд Сердара помчался дальше...
Хотя и был дважды ранен, Аташир-эфе очень огорчился, не смог последовать со своим сыном Сердаром в погоню за бандитами, разграбившими его селение., С младенческих лет он был воспитан на том, что для туркмена естественная форма бытия — битвы и сражения, а пристойное поведение — отсутствие желания уклоняться от них, какой бы ни возникал повод. «Дышишь — значит, можешь драться»,— часто повторял Аташир-эфе своим внукам, что всю жизнь считал незыблемым и для себя. И теперь, когда сын его умчался вдогонку за врагами, а он сам был вынужден остаться дома, старый рубака слонялся по двору, не находя себе ни дела, ни успокоения.
— Не усажу же я тебя, отец, вторым на своего жеребца,— вынужден грубовато заявить, отъезжая, Сердар на настойчивые просьбы Аташира-эфе.— И никто из моих джигитов своего коня тебе не отдаст...
Это было правдой. Конь для туркмена — это все. И ни власть военачальника, ни даже власть хана у туркмен не простирались столь далеко, чтобы какой-либо воин им подчинился, прикажи ему те отдать кому-то своего коня...
Солнце уже поднялось в небо на все десять копий, когда Аташир-эфе увидел входящих во двор вороного жеребца и каурую кобылу, которых наконец-то пригнал домой Евба-сар.
В этот день Аташир-эфе побывал в сражении, видел смерть многих односельчан, сам был два раза ранен, на его глазах были нанесены раны любимцу его Гочмурату, довелось старику увидеть мертвым своего маленького внука, но слезы из его глаз покатились только сейчас...
— Дове,— говорил старик, дрожащими руками обнимая и лаская вороного и каурую,— ты неглупый мальчишка, ум имеется у отца твоего, я, твой дед, тоже в дураках не хаживал, но, если сложить три наши ума, они вместе не будут равны одному уму этой собаки,— указал Аташир-эфе на сидевшего в сторонке и выдирающего из своей шерсти репьи Евба-сара.— Пойди в юрту, Дове, и возьми самый жирный кусок мяса, какой там найдешь, никто его больше не заслужил, чем этот лохматый дьявол...
Мальчик повиновался, сбегал в юрту и вынес оттуда пол-ляжки вареной баранины.
— Может, много ему, деда?
— В самый раз, Дове, в самый раз... Я не знаю, где этот пес отыскал лошадей. Судя по грязи на их ногах, где-то в топком месте. Как он смог успокоить их, возбужденных битвой? Как привел сюда?.. Нет, Дове, о подобном даже и я никогда не слыхал, хотя прожил долгую жизнь...
Довлет положил перед Евбасаром мясо, пес с достоинством принял награду, постарался выразить взглядом, что ею доволен, схватил и понес за юрту...
На долгие переживания Аташир-эфе не был способен, он уже седлал вороного запасным седлом, ибо только на каурой кобыле оставалось седло, когда кони вошли во двор.
— Отведи-ка Юлдуз в конюшню, Дове,— приказал Аташир-эфе, уже вскидывая ногу в стремя.
— Не надо ее в конюшню,— услышал Довлет голос у себя за спиной. Мальчик обернулся и увидел вышедшего из юрты Гочмурата, уже вооружившегося.
— Я с тобой, деда,— сказал Гочмурат, отбирая у Довлета уздечку каурой кобылы.
— Эй, вояки вы недобитые,— закричала выбежавшая во двор Аннабахт.— Если дома вас теперь не удержишь, то хотя бы прихватите с собой это,— указала мать Довлета на трупы бандитов, еще валявшиеся за оградой и швырнула на землю моток веревки.
Аташир-эфе и Гочмурат не стали спорить, подхватив веревку, они ею быстро опутали ноги убитых, сели на своих коней и поехали, а за ними ногами вперед потащились по земле убитые...
Места сражения Аташир-эфе и Гочмурат достигли, когда солнце уже поднялось в зенит. Само сражение уже заканчивалось, теснимый отовсюду враг пятился. Увидев появившихся на взгорке всадников еще уцелевшие шахские сербазы и бандиты решили, что к их преследователям подходят свежие силы, бросая еще остававшееся при них награбленное добро, поворачивали коней и пытались найти спасение в бегстве. Но не многим из них удалось уйти. Джигиты Сердара беглецов настигали и, не зная пощады, добивали их. Сам Сердар в пылу преследования чуть не был застрелен предводителем карательного отряда, но, вовремя взмахнув саблей, он срубил руку с пистолетом...
— Дядя Аташир одним своим появлением поверг в прах наших противников,— пошутил потом один из джигитов, когда битва сорсем окончилась.
— Так и должно быть. Текинец одним своим видом должен внушать врагу ужас,— серьезно ответил на шутку старый вояка.
— Все же добыли вы лошадей, отец,— подъезжая, сказал Сердар.
— Евбасар раздобыл их, а не я,— ответил Аташир-эфе, досадуя, что не довелось ему принять участие и в этом сражении.
До самого вечера джигиты Сердара собирали разбросанное по всей округе добро. Пригнали .покинутых бандитами верблюдов и ослов, согнали отовсюду лошадей убитых в бою бандитов, загрузив животных тяжелой поклажей, двинулись в обратный путь к своему селению...
В тот же вечер людям были возвращены их скот и добро, отбитые у бандитов джигитами Сердара, в свои дома возвратились все, кого разбойники пытались угнать в неволю, и в селение, в котором было немало покойников и где сгорело множество жилищ, все же ворвалось и немного радости.
Встретив свою дочь, Огулсабыр-эдже вначале разрыдалась у нее на груди, а потом рухнула на землю перед Сердаром и обняла его колени.
— Что вы, уважаемая соседка,— старался вырваться из ее рук суровый военачальник.— В том, что ваша Айджерен познала муки плена, есть доля и моей вины. Это я должен вам поклониться.— И Сердар исполнил то, о чем он говорил, тут же подняв на ноги плакавшую от счастья женщину.
Но рядовые воины не чувствовали за собой никакой вины и принимали изъявления благодарности как должное. Во многих дворах запылали костры под котлами, благодарные земляки резали баранов, готовили угощение своим избавителям...
Еще только наметилась на востоке мутноватая светлая полоска грядущего рассвета, как отряд Сердара, повинуясь имевшемуся приказанию Ораз-хана, покинул селение и направился вновь в армию мятежного принца...
Глава одиннадцатая «ДОБРОТУ ЗАБЫЛИ БОГАЧИ...»
(Из строк Молланепеса)
Рана, которую получил поэт в сражении с налетчиками, оказалась более серьезной, чем он предполагал, когда явился на такыр, чтобы принять участие в преследовании бандитов. Теперь Молланепес был вынужден лежать в постели. Но прерывать занятия со школьниками он не пожелал. «Мы, туркмены, и без того слишком мало знаем, чтобы я мог позволить себе пропускать занятия с детьми нашими»,— заявил он своим близким и велел детям являться на уроки не в школу, а в его юрту.
Жилище поэта походило на жилище его одноплеменников и в то же время от них немного отличалось. На стенах вперемежку с оружием висело несколько дутаров. Целый угол занимали сложенные на полках книги. Там же стоял на подставке большой разноцветный шар, который, как объяснил новый учитель детям и во что никто из них пока еще не поверил, изображал всю землю. А главное, чем отличалась юрта поэта от других,— в ней было очень чисто и крепкий дух кошмы, из которой складывались все юрты, в доме поэта перебивали сжигаемые в специальной тарелочке тоненькие палочки, которые можно было купить только на базаре в большом городе и которые туда привозили из далекого Хиндустана...
Входя в эту юрту, дети старались оставить живость своих характеров за порогом, в жилище поэта они, будучи школьниками, одновременно превращались и в гостей, а туркменские дети с младенческих лет ведут себя в гостях подобающим образом...
Довлет как-то поймал себя на мысли, что является в дом знаменитого поэта с большим трепетом, чем в мечеть. Мальчик испытывал страстные желания и научиться играть на дутаре, и оказаться способным прочесть, а главное — понять все, что написано в книгах учителя, и, захватив этот разноцветный шар, обойти с ним всю землю, отыскивая на земле все страны, которые нарисованы на этом шаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54