«Вот так всегда,— подумал Довлет.— Я долго ломаю над чем-то голову, а у Сапарака на все есть готовые ответы. Ему жить легче...» Довлет не принимал в расчет того, что его друг уже давно сам зарабатывал свой хлеб, что такой опыт для Сапа-рака приоткрывал завесы над многим, что для Довлета еще было тайной. Но он не обижался на своего друга за всезнайство, он только чуть-чуть ему завидовал... Если бы Довлет имел представление о том, как живут другие народы, то смог бы подметить и еще одну немаловажную особенность характера своих соплеменников. Дружба его с Сапараком была возможна только у туркмен, у которых не принято детям кичиться положением своих родителей, среди туркменской детворы не имело никакого значения, чей ты сын, а важно было только то, кто ты сам...
Кузница мастера Ягмура притягивала к себе не только детвору, собирались здесь и взрослые жители селения. Тут можно было друзей-приятелей повидать, новостями обменяться, о насущных делах потолковать да и просто чужими и своими собственными шутками поразвлечься. Шагах в семи от кузницы, под развесистым карагачем, из камней были сложены три стола. За этими каменными столами с утра до вечера состязались лучшие шахматисты селения, вечно окружаемые толпами болельщиков, неистово галдящих вокруг игроков, громко выкрикивающих по их мнению самые лучшие ходы. Однажды Дов-лет проходил мимо дерева шахматистов с моллой Абдурахманом.
— Отчего эти люди так упрямо лезут со своими советами, учитель? Почему они не садятся играть сами? — спросил тогда мальчик.
Молла Абдурахман рассмеялся и ответил:
— Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Эти слова, мой мальчик, принадлежат великому поэту-мыслителю Фраги. С его стихами мне довелось познакомиться, когда я путешествовал.
Теперь молла Абдурахман вместе с отцом Довлета отправился в Иран. Добудут ли они там лучшую долю туркменам? Возвратятся ли сами назад?..
Поблизости от шахматистов, у самой стены кузницы мастера Ягмура, на притащенных сюда камнях на корточках, прямо на вытоптанной земле располагались любители острого словца и забористых шуток. К ним Довлет приближаться опасался. Не успеешь и глазом моргнуть, как эти записные остроумцы тебя высмеют, втравят в какую-либо свою забаву, после которой долго будешь потом испытывать боль в душе. Но лучший друг Довлета Сапарак, в отличие от него, острословов не боялся, потому что и сам умел иногда ответить так, что хохотали потом шутники уже над тем, кто затронул его. Правда, после таких ответов Сапару часто приходилось что есть духу улепетывать. За дерзким мальчишкой устремлялся в погоню обиженный взрослый, но Сапарак смеялся и, оборачиваясь, корчил такие уморительные рожицы, что бегущий мужчина невольно начинал смеяться и оставлял проказника в покое. Ничего не скажешь, ловкий и бесстрашный у Довлета друг. Но больше всего Довлет ценил, что Сапарак никогда не насмехался над ним, понимал, как больно ранят насмешки...
Сейчас внимание острословов занимал самый сильный в селении человек, чьим ремеслом всю его жизнь была борьба, добродушный по натуре стареющий богатырь Санджар-Палван.
— Это было в те времена, когда мы переехали из Теджена и поселились всем своим родом на окраине Мары,— рассказывал он собравшимся вокруг него мужчинам.— Хотя на ту пору меня еще никто ни разу не уложил на лопатки, я все же не позволял себе зазнаваться, друзья, петухом не расхаживал! Я всегда считал и считаю теперь, что ремесло палвана ничем не лучше и не хуже других ремесел, какими люди зарабатывают свой хлеб...
Его слушатели одобрительно закивали головами. Никто в селении Ораз-хана не смог бы припомнить случая, чтобы этот добряк-богатырь кого-нибудь из односельчан обидел или злоупотребил своей огромной силой. Наоборот, люди с мелкими душонками, зная добродушный нрав Санджара-Палвана, иногда даже сами обижали его, видно, их тешило, что хотя бы на мгновение они в чем-то брали верх над таким могучим силачом. Свою огромную силу Санджар-Палван позволял себе пускать в ход только в борцовских состязаниях на праздниках, в работе да в сражениях. В последних он принимал участие только тогда, когда совершались нападения на его селение. Никаких других битв Санджар-Палван не признавал, потому и в поход не ушел с Ораз-ханом...
— Объявился один очень наглый палван в наших местах,— продолжал свой рассказ Санджар-Палван.— Родом из аула Сухты. Ходил да похваливался, что ни среди сарыков, ни среди нас, текинцев, нет ему равных по силе. И правда, был он изрядно силен. На тоях мне приходилось его видеть, но бороться я с ним не выходил. И как потом оказалось, верно поступал. Выйди я с ним в поединок просто так, может, и уложил бы он меня. Да,— задумчиво протянул Санджар-Палван,— скорее всего, так бы оно и случилось. На всех праздниках тот шельмец забирал все борцовские награды. «Пускай,— думаю я себе,— берет. Запрещенных приемов он не применяет, борется честно. Аллах лучше меня разбирается, кто достоин победы...» Но честной славы непобедимого палвана тому шельмецу оказалось мало. Явился он к нам однажды и заявил: «Текинцы, найдите мне среди вас достойного противника или с этого дня платите мне дань!»
— Вот паршивец!..
— Прохвост какой!..
— Совсем, стервец, обнаглел!..
Зашумели, заволновались слушатели Санджара-Палвана.
— Вот-вот, примерно такими же словами и так же гневно и мы тогда встретили его бахвальство, а он нам в лица рассмеялся и сказал: «А не выполните этого условия, текинцы, вы мне одну из ваших красавиц подарите...»
Возмущенные слушатели Санджара-Палвана зашумели еще более гневно, зазвучали крепкие бранные словечки. Переглянулись, разделявшие общее возмущение, Довлет с Сапараком к еще ближе подсели к кружку слушателей Санджара-Палвана. — А дальше что было? — спросил кто-то.
— Многие из нас, как и вы теперь, за кинжалы схватились. Но мы тогда недавно перебрались на новые места, сарыки нас хорошо приняли. И начинать свою жизнь на новом месте с поножовщины мы не хотели... А шельмец тот вскочил на своего породистого жеребца, захохотал громко и ускакал...
Сидевший, скрестив ноги по-турецки, на земле, прямо в пыли, низкорослый толстый яшули сунул руку за ворот грязной рубахи, почесал вздутый живот и сказал:
— А как, Санджар, ему было на твою Тячсолтан не позариться. Он ведь палваном был, пирогами да мясом объедался. С жиру бесился. К тому же,— вдруг почему-то подмигнул Довлету этот малопочтенный яшули,— он и духом посильнее тебя оказался.
— Да, все было именно так, как ты говоришь, Гарагоч-ага,— ответил Санджар-Палван, которого совершенно не задели слова этого человека.— Моя Тячсолтан была меня лет на десять моложе, красива...
— Она и теперь еще в соку,— не унимался Гарагоч, которого люди в селении давно наградили прозвищем Бурдюк.
— Это правда,— покладисто согласился рассказчик.— А тогда ей было всего двадцать шесть лет. Я мог свои последние штаны продать, чтобы купить Тячсолтан какое-то новое украшение... Да. Однажды в селении свадьбу гуляли. Нахал тот явился. Вышел в круг и говорит: «Ну, текинцы, сыскали вы среди себя такого, который со мной может силой помериться?» А из толпы — ни звука. Он усмехнулся и продолжает: «Тогда где же ваш выкуп?» И опять мы промолчали. А я тогда понял, что нет ничего противнее, когда жители целого селения стоят перед одним человеком, словно пришибленные. От стыда я не знал, куда деться. И мне казалось, что наш общий позор только на меня одного навалился. Но я молчу. И никто другой из нас нахалу ничего не отвечает... «Ясно,— сказал тогда он и на мою Тячсолтан смотрит.— Что же,— говорит.— Вот этот выкуп меня устроит».
Старый богатырь приумолк, молчали его слушатели, приумолкли печально и Довлет с Сапараком, очень взволнованные рассказом Санджара-Палвана.
— А дальше-то, дальше, дядя Санджар, что было? — не утерпев, спросил кто-то из молодых парней.
— Ох, как же тогда на меня посмотрела моя любимая! Нет, не зло. Не с презрением. А так, как всякая женщина на своего мужчину в трудную минуту смотреть обязана... Я от того взгляд да себя самым сильным на земле человеком почувствовали «Погоди, приятель,— выступил я в круг.— Давай поборемся...»
Слушатели Санджара-Палвана совсем притихли, а Довлет и дыхание почти затаил.
— Схватились мы с ним,— вел свой рассказ дальше Санджар-Палван.— Тот безобразник меня и спрашивает: «Ну, текинец, к которой небесной звездочке тебя забросить?» — «К любой,— отвечаю я.— Все звездочки аллах прекрасными создал».— «Ну вот,— говорит он,— я слуга его и явился потому, что аллах тебя к себе требует». А дальше мы с ним уже молча боролись. Поясница у него оказалась, что вон тот ствол карагача! Не прогнешь ее, хоть ты лопни! Сарыки, я вам скажу, в борьбе — гореш кое-что смыслят... Но тут мне опять моя Тяч-солтан помогла. Снова встретил ее взгляд — и будто бы свежей силы из ее глаз испил! Вдруг поддел хвастуна коленом, от земли оторвал, будто вырвал с корнем, и тогда уж закричал: «До звезды тебя, парень, не доброшу, а на месяце тебе быть!» Закружил его и швырнул...
Восхищенные слушатели радостно зашумели, языками зацокали, ладонями по коленкам захлопали, а Санджар-Палван, наоборот, опечалился.
----Никогда себе этого не прощу,— вдруг сказал он,
Удивлению его слушателей не было границ. И Довлет с Сапараком его последних слов не поняли, но молчали, как положено младшим. Взрослые рассказчика вопросами засыпали:
— Чего не простишь?..
— Ты же победил его честно?..
— Что ты сделал плохого, Санджар?..
— Ты же нахала проучил!..
— Проучить-то его надо было,— согласился Санджар-Палван.— Да не следовало мне вкладывать в бросок всю силу. Я тому парню все нутро отшиб. Калекой он стал...
— Не будет куражиться!..
— Наглецов учить надо!..
— Он на честь нашу посягнул!..
— На твою ядреную бабенку! — вскричал и Гарагоч-Бурдюк.— Икры у нее и сейчас еще как у молодки. За такую я бы и сам хоть кого поборол.
Взрыв веселого хохота был ответом на самонадеянные слова яшули.
— А! Смеетесь,— подскочил он с земли, словно его подбросили какие-то пружины, и стал в борцовскую стойку.— А ну выходи против меня любой джигит. Ставь в заклад свою молодую жену...
Любовь ко всякого рода состязаниям в народе была столь велика, что люди инстинктивно повскакали со своих мест, сам собою раздвинулся круг, по которому уже петухом выхаживал смешной коротышка Гарагоч-Бурдюк, закатывал рукава.
— Ты выйдешь против меня, Керем? — подскочил он к парню, который был головы на три выше него.
— Что вы, яшули Гарагоч! Мне против вас не удастся выстоять,— с поддельным испугом отскочил от него Керем.
— Может, ты, Байсахат?
— Нет, я слаб против вас...
— Может, ты?.. Или ты?..
Каждый вызов Гарагоча-Бурдюка порождал в толпе громкий смех, он выбирал самых сильных из присутствующих.
— Да, перевелись настоящие джигиты,— наконец заявил Гарагоч-Бурдюк и уселся опять на свое место.— Нет среди вас мне равного. Видно, и в эту ночь мне придется укладываться со своей старухой. Молодуху из вас никто против меня поставить не посмел...
— А что бы вы делать стали с молодухой, Гарагоч-ага? — ехидно спросил Гулназар-Ножовка, парень, которого Гарагоч-Бурдюк не вызывал на поединок, так как тот не выделялся своей силой.
— Приведи, потом у нее спросишь,— отбрил его Гарагоч-Бурдюк, что вызвало новый взрыв смеха.
— Не надо бы так, Гарагоч-ага,— тихо упрекнул яшули Санджар-Палван.— Дети тут, мальчишки...
— Мальчишки, говоришь? — подхватил Гарагоч-Бурдюк, который совсем разошелся от того, что толпа хорошо восприняла его шутку с вызовом на борьбу.— Это хорошо, что они здесь. Круг еще не остыл. Раз тут мне не сыскалось достойного палвана, пускай они борются. Да! Чей вон тот глазастый и смуглый малец? — вдруг указал он на Довлета.
— Сын Сердара-эфе. Неужели не узнал?
— М-да,— пренебрежительно оттопырил свою толстую нижнюю губу Гарагоч-Бурдюк.— Вряд ли пойдет он в отца. Вот его старший брат, тот мне больше нравится. Настоящий джигит из того вырастет. И так похож на своего отца, что не станешь спрашивать, чей он сын...
Довлету не понравилось, что его теперь все разглядывали, как скотину на базаре.
— А тот, круглолицый, чей сын? — указал Гарагоч-Бурдюк на другого мальчика.
— Ты что, совсем стал слеп, Гараюч-ага?—засмеялся Байсахат, очень развязный парень с наглыми глазами, которого уже давно недолюбливал Довлет.— Перед тобой Атав, сын Сапы-Шорника.
— Да-да, в толщине он уже отца перещеголял. У него мать толстушка. И грудь у нее что два полных кувшина. А вон чье чадо? — указал Гарагоч-Бурдюк на мальчишку, стоявшего по другую сторону круга.
— Непеса-Сарвана,— предчувствуя развлечение, весело ответил Байсахат.
— Нет, лучше пускай будет сын Сапы-Шорника,— решил Гарагоч-Бурдюк.— Эй, подойди ко мне, Атав.
Круглолицый мальчишка приблизился.
— Кого ты боишься, аллаха или Довлета?
— Аллаха...
— Молодец! Тогда подойди и ткни пальцем в Довлета. Атав сделал несколько шагов в сторону Довлета, но остановился, словно устыдясь, и пошел обратно на свое место.
— Испугался! — брызжа слюной, заорал Гарагоч-Бурдюк и ударил себя по жирным ляжкам.— Мать твоя не женщина! Толку из тебя не выйдет...
— Нет, не то говоришь, Гарагоч-ага,— вступился за Атава Санджар-Палван.— Сын Сапы-Шорника не может быть трусом. Я его знаю. Отчего ты не стал бороться, Атав?
— Наши с Довлетом отцы вместе выступили в поход, вместе будут сражаться. Негоже нам, их сыновьям, выступать друг против друга даже и в шутку...
Многие из взрослых одобрительно закивали головами.
— Да ты поумнее иных стариков, мальчик,— взглянув в сторону Гарагоча-Бурдюка, похвалил Атава Санджар-Палван.— Да возвратятся оба отца ваши живыми,— воздел он руки к небу.
— Тогда против сына Сердара мы выставим другого,— вмешался нагло Байсахат, которому по возрасту еще не подобало встревать в затеи старших.— Вон стоит сын Пурли-Сейиса. Его отец не пошел в поход.
— Это же Мейлис, мой лучший друг!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54