И я сам как житель этого селения обязан свезти на двор Бегнепес-бая половину урожая со своего поля... ^
Глава четвертая
ЗВЯКНУЛО БЫ ЗОЛОТО, А САБЕЛЬ ЗВОН РОДИТСЯ...
Хочешь ты того или не хочешь, а если ты правитель, то не спрятаться от главной заботы твоего народа — от множества вопросов, связанных с землею и водой. Вопросы эти врывались в думы Ораз-хана, еще когда он был в Мешхеде. Знал хан, что соплеменники его из года в год с большим трудом доживают от урожая до урожая, многие заметно тощают к весне, дети чаще умирают в семьях бедняков — там раньше иссякают запасы пищи...
В течение всей жизни текинцам, да и большинству туркмен сопутствовали безводные песчаные просторы, растрескавшиеся от недостатка влаги степи и посевные поля, на которых проступали вездесущие пески...
Ораз-хан не был глуп и понимал простую истину: чем больше будет благ у простых людей, тем крепче будет его власть. Поднимая голову от земли, чтобы вознести благодарную молитву за свой достаток аллаху, дехканин не может не увидеть в этот момент промежуточную ступень — его, своего хана, а значит, доля благодарности перепадет и ему. То же самое бывает и в противном случае: вознося немые укоры за свою нужду небу, дехканин прежде остановит укоризненный взгляд на своем хане...
О, сколько раз он, Ораз-хан, терзался от беспомощности, видя бескрайние плодороднейшие земли своей страны, которые способны были бы прокормить не один его народ, а десять и двадцать равных по численности народов, но своенравные реки бесполезно проносят свои живительные воды мимо этих земель. В такие мгновения хан мысленно уподоблял себя и свой народ тому человеку, который среди шумного базара, изобилующего самой разной едой, восседает на огромном сундуке с собственным золотом — и умирает с голода, ибо сундук железный, а хитроумный ключ к нему давно утерян...
Иногда Ораз-хан даже заходил в своих мыслях настолько далеко, что говорил себе: «Явись ко мне любой и покажи тот ключ — и я, Ораз-хан, тут же уступлю ему свое ханство!» Но тут же возникала у правителя новая мысль, точнее, даже и не мысль, а серенькая и заплесневевшая радость от того, что нет такого человека с ключом, а значит, он пока может с полным правом оставаться ханом...
Хан так хан, и потому, не успел он еще возвратиться из Ирана, как носом к носу вновь столкнулся с застарелыми вопросами о земле и воде. И чуть было не получил за них пулю в лоб. Конечно, стреляли не в него. Но прав старый ^анджар, что может и до этого дойти. Он смерти не боялся. Не раз смеялся ей в лицо в сражениях. Но быть убитым озлобленным соплеменником Ораз-хан не желал...
Вспомнив о сражениях, Ораз-хан сразу увидел себя с двумя саблями в руках, из последних сил отбивающимся от трех навалившихся на него усачей-сербазов. Тогда на подмогу к нему вовремя явились Чарыназар-Палван и Пурли-Наездник.
— Отходи, Ораз-хан! Веди в бой других джигитов. А тут мы управимся,— прокричал ему Пурли...
А что он сумел ответить их вдовам, когда они чуть ли не волосы на себе рвали, доказывая ему, что Бегнепес-бай их ограбил?..
Угнетаемый тяжелыми думами, Ораз-хан шел берегом Тед-жена и подошел к тому месту, где была сооружена давшая полям его односельчан воду запруда.
Да, немало трудов было затрачено на это дело. Одних только бревен сколько. Вон они, целой рощей выглядывают из воды. А сколько бревен унесло бурным течением реки! Бревна в их стране стоят дорого. И Бегнепесу, конечно, пришлось за них выложить большие деньги... А сколько стоило вбивание свай в дно реки! Это же адский труд. И не всякий смыслит в этом деле. Значит, надо было сыскать искусных мастеров, заплатить и им. Разве не видят этого люди? Неужели не понимают?.. Видят и понимают, конечно. Они ведь и сами тут трудились. Знают, что расходы немалые. Однако не зря же они ропщут. Половина урожая со всех земель селения — цена неизмеримо большая! И чем воспользовался этот шельмец? Тем, что он, Ораз-хан, увел на ратное дело большую часть трудоспособного населения, которая и сама могла бы выстроить играючи эту запруду...
Теперь возвращаются из похода джигиты. И что они видят? Что у них и у сирот их павших товарищей отнят хлеб их насущный. О нет, хан, ни тебе, ни твоему Бегнепесу они за подобное спасибо не скажут! Ради чего они уходили на войну? Ради красивой мечты моллы Абдурахмана и поэта Моллане-песа об объединении всех туркмен? Но большинство джигитов, оставаясь неграмотными, не способны даже уяснить как следует для себя эту прекрасную мечту. Ради возможности на чужой стороне пограбить? Были, конечно, и такие. Но большая часть воинов — простодушные и беззаветные пурли-наезд-ники, чарыназары-палваны, сапы-шорники и ага-бешеные — презирали подобных разбойников... Нет, Ораз-хан, они пошли за тобой, эти простые и славные воины, как всегда, слепо подчинившись твоей воле... И многие из них остались под землей там, на далекой чужбине, ибо ты им сказал: «Так надо для отчизны...» Когда они отвечали тебе: «Ораз-хан, с тобой хоть на край света!» — ты был признателен им. А какой силой наполнялась душа твоя, когда в страшной сумятице боя долетали до тебя голоса твоих воинов: «Мы скорее оставим тела свои тут, чем посрамим нашу честь!.. Мы прикроем тебя, Ораз-хан!.. Эхей, текинцы! С нами аллах и Ораз-хан!..» И разве в те мгновения, хан, были для тебя голоса роднее, чем эти?.. А когда хоронили павших, боевых товарищей и сородичей, разве скатывавшиеся из глаз бусинки слез не смочили твою седую бороду? А отъезжая из-под Мешхеда на родину, разве не обернулся ты и не бросил последний взгляд на святые для тебя могилы? Разве тогда не донеслись до твоего мысленного слуха из-под этих щебенистых холмиков слова: «Хан, наши семьи, наши дети...»? А что же ты, едва явившись в родные края, ответил, Ораз-хан, их семьям и их детям?..
Безмерно торопливая река катила равнодушно свои воды и не краснела оттого, что всю живительную силу и ласку этих вод проносит в суетности мимо этой обезвоженной страны. Наоборот, она как бы ворчала: «Урвали каплю — и хватит с вас. А в половодье соберусь с силами — и, словно щепку, смою вашу запруду, из-за которой у вас пошли раздоры...»
Сын Ораз-хана, Сахатнияз, рожденный от невольницы, чьи предки были из далекой страны, шагал по берегу вслед за отцом, держа в поводу свою и его лошадей. Сахатнияз давно привык,что его отец, находясь среди близких, часто и надолго умолкает, словно отгораживается от всех какой-то невидимой стенной, и все расхаживает по своей юрте ли, по ближним ли окрестностям селения — вот как теперь. Что делать? Отец его — правитель. А правитель обязан много думать. Сахатнияз уже и различать научился: если отец ходит по юрте — забота у него маленькая, когда гуляет по такыру — чуть побольше, а если выходит на берег реки — значит, голова его трещит от самых тревожных мыслей. И в последнем случае важность дум отца зависит от того, на какое расстояние он удаляется от селения. Сегодня уже почти дошагали по берегу до соседнего селения, где обитало племя сычмазов. Живя среди односельчан и имея отзывчивую душу, Сахатнияз давно постиг, что от дум его отца часто зависят судьбы соплеменников, а потому юноша по разным приметам всегда старался угадать, о чем же думает правитель. Сахатнияз не ведал только, что, стремясь проникнуть в заботы хана, он сам таким способом учится размышлять. Сегодня разгадать заботы отца для Сахатнияза не составило никакого труда. Ораз-хан долго топтался у возведенной в его отсутствие плотины, не радовался ей, а все мрачнел лицом. И юноша из этого сделал правильный вывод, что думает отец о половине урожая, которую содрал Бегнепес-бай с односельчан за эту запруду...
Ораз-хан и сам дивился, как, еще с отрочества, сын выучился подслушивать его мысли. Идет вот так за ним с лошадями, молчит, а как осмелится промолвить слово, то попадает всегда в самую точку.
— Знаешь, отец, а Шали-бай ведь тоже взял со своих сычмазов половину урожая. Похоже, оба бая между собою сговорились о такой цене...
— Вот что, умник,— притворно-недовольно проворчал Ораз-хан.— Оставь тут моего коня, а сам скачи домой. Засыпьте в мешки половину урожая с нашего поля, навьючьте на ишаков. Ты сам свези зерно к Бегнепес-баю и сбрось мешки посреди его двора. И что бы Бегнепес ни говорил, ты, Сахатнияз, обратно мешков не бери. Ты понял меня?
— Понял, отец! — радостно вскричал юноша.— Ты правильно решил. Я все исполню так, как надо!..
Сахатнияз легко, как научил его закадычный друг Гочму-рат, взлетел в седло и, нахлестывая вороного камчой, умчался прочь. «Понял он,— мысленно проворчал Ораз-хан.— У самого еще молоко на губах не обсохло, а берется размышлять за хана. И когда только он выучиться этому успел?..»
Как предполагал Ораз-хан, так и случилось. Увидев, что семья правителя, подобно всем дехканам, отдает ему половину своего урожая, и встретив твердый отпор со стороны Сахатнияза, который наотрез отказался забрать назад ханское зерно, Бегнепес-бай не на шутку перепугался и со всех ног бросился к жилищу правителя.
— Рад видеть тебя, почтенный Бегнепес-бай. Что нового в мире? — спросил Ораз-хан после обмена обязательными приветствиями и наливая гостю в пиалушку чай.
— Новое то, Ораз-хан, что ханы теперь ставят себя почему-то на одну доску с простыми смертными,— с растерянностью в голосе, но в то же время и с вызовом ответил хозяину запыхавшийся гость и глотнул чаю.
— А где же, по-твоему, им, ханам, стоять, если не вместе с другими смертными? На облаках, что ли? Так я еще хочу по земле походить, сколько аллах мне позволит...
— Но хан все же — неровня простому дехканину,— еще с большей растерянностью ответил Бегнепес-бай, улавливая, что его прихода тут ожидали и приготовили для него какую-то ловушку.
— Чем неровня, любезный Бегнепес? — вел свое, ласково улыбаясь, Ораз-хан.— Это в Хивах или еще где-то ханы взбираются невероятно высоко. Даже какие-то минареты строят специально для этого... А туркмены сегодня признают тебя ханом, а завтра могут и не признать. Как это случилось с Ход-жамшукуром у тохтомышев. Знаешь эту песенку:
Хан у нас Ходжамшукур, Потому трава — наш хлеб...
«Он боится за свою власть! — наконец догадался Бегне-пес-бай.— А этот страх ничем не перешибешь. Доведется что-то уступить этим голодранцам...»
— А у нас хан — тот же пастух, тот же дехканин, только он первый среди равных,— продолжал Ораз-хан ласкать гостя любезными улыбками.— И если ты, наш бесценный Бегнепес, считаешь, что наши дехкане доживут до нового урожая с тем, что у них имеется в закромах, то и хану их не о чем печалиться...
— А отчего бы им не дожить? — приняв решение, развязно спросил Бегнепес-бай.— Урожай в этом году не хуже, чем в прошлом...
— Благодаря тебе, Бегнепес-бай! Мы слышали о твоих хлопотах по сооружению запруды. Плохим бы мы были ханом, если бы не почувствовали к тебе за это нашей признательности. Если еще не выразили ее, так не успели. Мы только что возвратились из Ирана. Но за этим дело не станет. О нашей признательности тебе мы скажем при всем народе перед мечетью или на такыре...
— Правитель белуджей, Ораз-хан, которых я нанимал для работ на строительстве запруды, был в отъезде. Расчеты мои с этим племенем затянулись. Но теперь все улажено. И я готов возвратить дехканам остаток зерна, который у них брал для расплаты с белуджами...
— Примерно сколько это? — с напускным равнодушием просил Ораз-хан, отлично знавший сидевшего перед ним ройдоху и не желавший попадаться на его уловки.
— Что-то около четвертой части того, что я у них собрал,— ответил Бегнепес-бай.
— В твоей честности, драгоценный Бегнепес, никто не сомневался. Да... А то ведь, ты знаешь, что приключилось? Не успели мы возвратиться в родные места, а нас уже встретили пулей. Эх-хе, Сахатнияз, сынок, где ты там? Покажи-ка гостю нашу простреленную папаху...
Сын Ораз-хана, пребывавший тут же, в юрте, только за перегородкой,— он давно принял на себя добровольно обязанности телохранителя своего отца,— сейчас же вошел и подал Бегнепес-баю дырявую папаху. Но, в отличие от Ораз-хана, который смотрел на гостя с любезным и даже каким-то сладковатым выражением лица, Сахатнияз взглянул на Бегнепес-бая так, что у того задергалось левое веко.
— Кто?.. Кто этот негодный, осмелившийся поднять руку на нашего добрейшего ко всем правителя? —бледнея от страха, пролепетал Бегнепес-бай, хотя он уже знал, чья пуля продырявила поданную ему папаху.
— Пустое, любезный Бегнепес. Твой Ножовка стрелял не в меня, а в сына Сердар-бега. Да... Значит, ты говорил, что дехкане получат назад по трети собранного тобой у них зерна? Прекрасно, я сейчас же велю глашатаям объявить о том по селению.
— Но я сказал...
— Треть так треть,— перебил Бегнепес-бая Ораз-хан и поднялся с ковра, давая тем самым понять, что от этой цены за дырку в своей папахе он не отступит.— Хватит с них и трети... Правда, нукер твой — в отличие от меня, у тебя, Бегнепес, имеются свои нукеры — вполне мог переменить в Серахсе правителя. Но чем, скажи, хуже меня Говшут-хан?..
Умел Ораз-хан хватать вот так в железные клещи противившихся его устремлениям собеседников: выхватит теми клещами из огня да и бросит в полымя. И такое проделает несколько раз, пока своего не добьется. Измотав Бегнепес-бая злополучным выстрелом Гулназара-Ножовки, Ораз-хан поверг его окончательно именем Говшут-хана. Молод был тот и горяч, основную ставку делал на воинов, а богатых людей только терпел, им не потакая...
— И вот еще что, дорогой Бегнепес,— сказал Ораз-хан, уже прощаясь с гостем.— Возможно, у твоего друга, Шали-бая, имеются более важные дела... Но ведь и у меня есть кое-какие хлопоты. Да... Я намереваюсь вас с ним вместе сегодня благодарить при народе за ваши запруды. Напомни ему, чтоб он тоже сегодня возвратил своим сычмазам оставшееся у него после расплаты с правителем белуджей зерно. Люди есть люди, получив свое, они с меньшей завистью воспримут воздаваемые вам двоим почести...
— А ему и напоминать не надо, Ораз-хан,— поспешно ответил Бегнепес-бай, радуясь хотя бы тому, что не только от него уплывал жирный кусок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54