Он, Довлет, это понимает. Но вот теперь, слушая игру знаменитого поэта на дутаре, слушая его пение и внимая его словам, мальчик убеждался, что мудрые речи, прекрасная музыка, стихи способны пленить человека изнутри, способны увлечь его за собой на любые дела. Прикажи только вот теперь шахир Молланепес ему, Довлету, и он пойдет за ним хоть на край света! Да и его друг Сапарак как слушает нового учителя, даже муху со лба не прогонит, он тоже готов по первому слову поэта ринуться хоть в пропасть, хоть в огонь...
Но Молланепес ничего не приказал им, а стал прощаться. Конь его уже хорошо отдохнул и с удовольствием принял на свою спину хозяина. Мальчики подали поэту его хурджин, туго набитый бумагами.
— О, как много у вас бумаги! — с удивлением сказал Сапарак.
— А что в них написано, шахир? — спросил Довлет.
— На эту бумагу, ребята, я переношу думы, сказания и мечты людские.
— И вы испишете все эти бумаги? — изумился Сапарак.
— Я постараюсь,— улыбнулся поэт.— У людей так много грез, что для них не хватит не только этих запасов, но и всей бумаги на свете.
— Когда закончите исписывать эти, прочтете что-либо из них нам, шахир? — спросил Довлет.
— Обязательно. Куда это годится, если поэт не станет читать людям написанного им. Когда-нибудь я прочту вам сказание о Зехре и Тахире.
— А кто они? — спросил Довлет.
— Зехра и Тахир — влюбленные. Они все время ищут друг друга, мечтая о встрече...
— Ну и сбылось их желание? — спросил Сапарак.
— Их, что ли? — задумчиво переспросил поэт.— А как вы думаете: в наши суровые дни бедный джигит может соединиться с дочерью падишаха?
Молланепес задумчиво глядел на ребят, но было видно, что не столько им он задал вопрос, сколько самой жизни.
— Да разве богач выдаст свою дочку за бедняка,— проговорил подавленным голосом Сапарак.
Но в голосе Довлета прозвучала надежда:
— А если дочь падишаха сильно любит его, то она может убежать с бедным джигитом?
— Эх ты, мечтатель,— беззлобно упрекнул друга Сапа-рак.— Ты хочешь, чтоб дочь падишаха отказалась от всех богатств, которые есть у нее во дворце отца. Может ли случиться подобное?
— И я, Сапарак, мечтаю о том же,— улыбнувшись, промолвил Молланепес.— Да и все люди желают подобного...
Еще не утих стук копыт, как мальчики увидели на горизонте новых всадников, казалось, приближавшихся к ним.
— Кто бы это мог быть? — настороженно проговорил Сапарак.— Не аламанщики ли?..
— А что будем делать, если это они? — спросил более опытного друга Довлет.
— Что будем делать? — переспросил Сапарак.— Убежим, вот что.
— А овцы?
— Овец нам не защитить от аламанщиков. У нас даже и оружия никакого нет. Ты хотел бы, чтобы тебя продали на базаре где-нибудь в Бухаре или в Хиве?
— Нет,— растерянно ответил Довлет.
— Я тоже такого для себя не хочу. Немного подождем. Как только увидим, что это чужие джигиты, бросимся в чащу. Выпорет меня бай за овец. А тебе даже этого не достанется. Твой дед — глава рода. Как-нибудь сговорится с родичами...
— Дед! — вскричал Довлет.
— Что дед?
— Это едут мой дед и старший брат.
— Верно! — обрадовался и Сапарак.— Но куда они направляются?
Аташир-эфе и Гочмурат ехали на прекрасных лошадях, не-.давно приведенных дедом Довлета. Теперь уже было видно, что движутся они не к отаре, а, словно бы увидев мальчишек и не пожелав с ними встречи, объезжают их стороной...
— И оружием оба увешаны,— растерянно вымолвил Довлет.
Вскоре мальчики увидели еще группу всадников, которые ехали вслед за Аташиром-эфе и Гочмуратом.
— И эти вооружены,— сказал Сапарак.— Но это наши джигиты. Я узнал друга моего брата, Байсахата...
«Сказал бы я тебе, какой он Велле друг, да не годится порочить имя Гюльсенем»,— подумал Довлет.
Вскоре всадники скрылись за ближайшими холмами. Не сговариваясь, мальчишки бросились бежать в ту же сторону. Когда они взобрались на высокий курган, перед ними открылась странная картина. Две дюжины всадников на полном скаку рубили саблями кусты бурьяна, кололи их копьями. Но вот по команде Аташира-эфе они разделились на две равные группы, разъехались шагов на пятьсот, а затем помчались друг на друга, скрестились сабли джигитов, началась рубка, но никто с коня не падал. Раздался гортанный крик Аташира-эфе, и группы вновь разделились, вновь устремились одна на другую. В степи поднималась пыль, раздавался топот копыт, бряцание оружия...
— Знаешь, чем они заняты? —спросил Сапарак.
— Нет...
— К войне готовятся.
— Неужели и эти уйдут в Иран?
— Куда поведет их твой дед, туда и уйдут,— загадочно усмехнулся Сапарак...
Вечером Сапарак легко отделил овец одной отары от другой, и мальчики погнали их в селение каждый своей дорогой.
Когда Довлет прогонял овец около юрт своего ряда, выходили родственники и отделяли от отары каждый своих животных. Наконец у Довлета остались только овцы их семьи, и мальчик погнал их в свой двор.
У раскрытых дверей конюшни старший брат чистил вороного жеребца и каурую кобылу
— Досталось им нынче,— небрежно сказал Довлет, проходя мимо старшего брата.
— Ты откуда знаешь? Видел, что ли?
— Видел.
— Значит, подглядывал,— решил Гочмурат.— Только деду не признавайся, а то попадет.
— Чем это вы там занимались?
— Об этом тебе знать нельзя.
— Почему?
— Ты не обижайся,— смягчил голос старший брат.— Про такие дела даже взрослым не говорят...
Через два дня после этого разговора, оставив в глубокой озабоченности домашних, Аташир-эфе и Гочмурат с наступлением темноты оседлали коней, вооружились и тихо, словно крадучись, отправились неизвестно куда...
Глава девятая
АЛАМАНЩИКИ ДЕЛЯТ ДОБЫЧУ...
Неделя прошла тягостно. Тоска снедала Аннабахт. Дов-лет догадывался, что мать знала куда уехали ее свекор и старший сын. Но почему-то она ни разу не обмолвилась об этом, только часто просыпалась по ночам, тревожно вслушивалась в звуки за стенами юрты, а днем была хмурой и не так ласкова со своими младшими детьми. Довлет не раз ловил на себе вопросительные взгляды матери, но как он ни хотел, не мог ответить на молчаливые вопросы матери, потому что не догадывался, о чем она желала бы его спросить...
Исчезновение деда и Гочмурата тревожило и самого Довлета. Куда они поехали? Что там творят? Вернутся ли живыми?.. Уехали они как будто бы ненадолго. Но отчего же мать тревожится больше, чем после отъезда отца? Ведь отец Довлета ушел на большую войну против самого падишаха Ирана!.. Вопросов в голове мальчика накопилось много, а ответов на них не было...
Довлет приметил, что многие в селении в последнее время стали на него и на других членов семьи поглядывать как-то не так. Когда он приближался, многие его встречали хмуро, а иногда и с молчаливым презрением во взглядах. Чем он провинился перед людьми? Неужто натворил чего-то, о чем сам не догадывается?..
Довлет скорее был готов поверить в свою вину перед односельчанами, чем в то, что совершить что-то недостойное могла его мать. Так почему же от Аннабахт вдруг стали отворачиваться многие соседки?..
— В чем мы виноваты, мама? Что я такое сделал, почему нас осуждают теперь люди? — не выдержав, однажды прямо спросил мальчик.
— Ты пока что не совершил ничего,— сурово отвечала сыну Аннабахт.— А вот твой дед и старший брат... Но за каждого из нас, сынок, в ответе весь род. Вот и сторонятся теперь нас люди. Они правы, конечно...
Больше Аннабахт ничего не сказала сыну, отвернулась от него и захлопотала по хозяйству. Что же натворили Гочмурат и дедушка? Чего мать ожидает и от него, Довлета, если сказала: «Ты пока не совершил ничего»? «За что же косятся на нас люди?» — такие мысли терзали мальчика, но больше он уже никому не задавал вопросов. Хватит и того, как сурово ответила ему мать...
И вот однажды, проснувшись рано утром, Довлет увидел в глубине юрты спящего деда и Гочмурата. Как полагал мальчик, они возвратились под покровом темноты, как и уезжали. «Будто летучие мыши, незаметно юркнули в свое гнездо перед рассветом»,— подумал о своих близких Довлет.
Дед, хоть и укрылся с головой тулупом, дышал ровно и спокойно. А вот Гочмурат часто переворачивался во сне, отбрасывал то ногу, то руку и что-то бормотал, как человек, мечущийся в жару...
Ружья, сабли, патронташи и другое снаряжение деда и старшего брата валялись рядом с ними в беспорядке. Из-под подушки у Гочмурата выглядывал толстый ствол пистолета...
Давно поднявшаяся Аннабахт хлопотала, готовя пищу. Довлет обрадовался, что она молчала. Возможно, все окончилось хорошо...
— Мама, куда же ездили дедушка и Гочмурат? — спросил Довлет, одеваясь.
— Что дед твой съездил не в Мекку, ты, наверно, и сам догадываешься. А коли хочется узнать, что они натворили, то сбегай к южному озеру, полюбуйся их делами...
Мать больше ничего не сказала, только печально поджала губы и вновь занялась своими делами.
Настроение Аннабахт передалось сыну. Довлета охватило боязливое любопытство, он-то еще не знал, что произошло. Наскоро перекусив и выпив пиалушку чая, он побежал к южному озеру...
Пробегая по селению, мальчик видел толпы людей, они о чем-то встревоженно говорили. Он догадался: случилось что-то плохое и все селение уже знает об этом...
Около юрты Санджара-Палвана он увидел трех женщин: жену Санджара-Палвана Тячсолтан-эдже, жену Палата-Меткого Абадан-эдже и жену Сапы-Шорника Саадат-эдже.
— Вон, соседки, бежит волчонок, порадоваться добыче своего деда,— громко сказала вслед Довлету Абадан-эдже.
— Аллах с тобой, подруга! Он тут, еще мал,— заступилась за мальчика Саадат-эдже.
— Вырастет, сам уйдет в набег, как его старший брат,— возразила ей Тячсолтан-эдже.
Довлет не стал дослушивать обидных слов и побежал дальше. На такыре он увидел окруженную плотной толпой женщин соседку Бибигюль-эдже.
— Ах, вы проспали все,— тараторила в толпе первая в селении сплетница.— Они заявились после полуночи. Пригнали целое состояние. Я сама видела. Всю ночь раздавались вопли и топот копыт. Вы мне хоть верьте, хоть не верьте, а весь овраг там сейчас забит скотом и рабами да рабынями...
— Ты посмотри, а! Наживаются прямо на глазах,— завистливо сказала одна из женщин.
— И не говори, подруга. Будто с неба им добро сыплется. Вай-вай!..
— Вам только добро видно,— сурово оборвала их ахи да охи стоявшая в этой толпе жена Велле Гюльсенем.— А то, что они обездолили столько человеческих судеб, вам до этого дела нет...
Довлет миновал и этих женщин. Повернув влево, он побежал к озеру. Он уже понял, что совершили его дед и старший брат. Ноги мальчика ослабели, было стыдно смотреть в лица прохожих...
Издали он увидел, как суетились люди — и пешие и конные вокруг оврага у озера.
На дне оврага среди зарослей гребенщика расположились люди в необычной одежде. Женщины и дети плакали, мужчины понуро глядели в землю перед собой. В плач женщин и детей вплетался рев голодного и непоеного скота, которого в овраге было голов двести. По краю оврага гарцевали вооруженные с ног до головы всадники, никого не выпуская.
Среди всадников Довлет сразу узнал Байсахата, он был особенно свиреп с пленниками, и его нагайка чаще других свистела в воздухе, ударяя то взобравшуюся на верх оврага овцу, то слишком громко причитающую пленницу...
— Негодяи! Что с людьми творят,— вдруг раздался громкий голос проезжавшего поблизости верхом на пегой лошадке Санджара-Палвана.
Но охранявшие пленников всадники сделали вид, что не услышали, никто из них не посмел ответить на оскорбление знаменитого борца, который на саблях тоже всегда выходил победителем...
Довлет, увидев Санджара-Палвана, вздрогнул, втянул голову в плечи и не осмелился поздороваться со своим учителем, ибо его угнетал стыд за содеянное близкими...
«Но при чем же здесь я?» — спросил себя мальчик, когда старый богатырь проехал. «Но за каждого из нас, сынок, в ответе весь наш род»,— припомнил он слова своей матери, которые теперь в сознании прозвучали громче и суровее, чем когда Аннабахт их произнесла вслух. Значит, все эти проклятия, которые сейчас выкрикивают на дне оврага обездоленные его родственниками люди, падают и на его голову, с ужасом подумал о себе как о постороннем Довлет. «Я сам себе стал чужим!
Вот что натворили Гочмурат и дедушка»,— сокрушался мальчик, проходя вдоль страшного оврага. Будь у него власть или сила, он бы немедленно разогнал отсюда охранявших добычу аламанщиков, а пленников отпустил по домам. Но ни силы, ни власти у Довлета не было...
И тут мальчик вспомнил: хотя по отцу он родился на свет сыном бега, но по матери он — сын рабыни. Еще молоденькой девушкой Аннабахт была захвачена Аташиром-эфе во время одного из набегов. Это потом ее взял себе в жены сын Аташира Сердар. «Но какое-то время мама моя испытывала такие же терзания, как и эти несчастные»,— подумал мальчик, глядя на рыдающих в овраге женщин и девушек.
Довлет и так очень любил своего отца. Но теперь, над этим страшным оврагом, он проникся еще более глубоким уважением к нему. Отец никогда не занимался аламаном и постоянно ссорился с дедом Довлета за то, что тот принимает участие в разбойных набегах, да еще гордится положением признанного и удачливого предводителя аламанщиков.
Довлет хорошо понимал, что его отец выступил на войну с целью, близкой всем жителям их селения,— положить конец грабительским набегам недобрых соседей. Выступление за народное дело трудное, но благородное. После ухода отца мальчик смело смотрел людям в глаза. И люди относились к нему с почтением.
А дед поступил совсем не так. Теперь Довлета терзала совесть, а люди, которых он больше всего уважал, при виде его либо хмурились, либо отворачивались. Да и сам Довлет, увидев идущего навстречу человека, невольно опускал глаза и стремился либо побыстрее пройти мимо, либо шмыгнуть куда-то в сторону, свернув со своего пути...
Собираясь в поход, его отец рассылал во все стороны гонцов, призывая джигитов на битву за правое дело. Он выехал из дома в ясный день, на виду у всех гордо восседая на своем боевом коне под развевающимся зеленым стягом, провожаемый восхищенными взглядами мальчишек и одобрительными возгласами стариков и женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54