— Как раз сегодня мы с Шали-баем говорили об этом. Говорили мы и еще об одном важном деле, для которого хотели бы посетить тебя сегодня вечером...
— Эх-хей, сынок Сахатнияз! Выбери двух баранов пожирнее. И затевайте готовку плова... Всегда рад почтенным гостям, любезный Бегнепес-бай. Ожидаю вас после схода соплеменников, где вас будут благодарить,— ответил хозяин, провожая гостя до самой двери...— Ну, Сахатнияз, сынок, ты доволен своим отцом? — спросил Ораз-хан, когда они остались одни в юрте.
— Доволен, отец. Но почему ты прямо не приказал этому человеку вернуть дехканам треть зерна?
— Приказал бы я, сынок, а он стал бы долдонить мне о шариате и туркменчилике... Что распустится слух, будто в моем ханстве не соблюдаются эти святые законы... Ты научился читать мысли своего отца, сынок, но помыслы чужих людей для тебя еще скрыты...
— А может, этот человек не так плох, отец? Хотел же он сам вернуть людям четверть зерна. Ты, правда, добился от него трети...
•— Хотел? Он?.. Да этот сквалыга не вернул бы дехканам и зернышка, если бы друг твой, Гочмурат, затеяв драку с Ножовкой, не вручил мне тем самым в руки оружие против жадности Бегнепеса. Неудавшиеся покушения на правителей стоят дорого, сын мой. Я лишь продал свое Бегнепесу за зерно для сирот и вдов... Вот что, сынок Сахатнияз, ты бери теперь мешки и ослов и, как только умолкнут в селении глашатаи, поезжай опять на двор Бегнепеса. Что люди будут там делать, то и ты: они будут получать по трети своего зерна — и ты забери ровно треть, они станут благодарить Бегнепес-бая — благодари и ты. Без нужды нам не следует среди людей выделяться...
— Что мне делать с зерном, отец? Я же знаю, что его надо будет отвезти не домой. Не такой уж я глупый...
— Верно, сын, ты не глупый,— улыбнувшись, похлопал Ораз-хан Сахатнияза по плечу.— Отвезешь это зерно тетушкам Тяджигуль и Шемшат. А чтобы не задеть их гордость, скажешь, мол, не подачка это, а награда их мужьям за то, что арыназар-Палван и Пурли-Наездник спасли в сражении своего хана. Ты сам был тому свидетелем, сынок, расскажи там, как было дело. Пускай дети отважных воинов гордятся своими отцами...
Невероятная весть вскоре разнеслась по селению. Если бы глашатаи орали, что у чьей-то верблюдицы родился трехголовый верблюжонок или у кобылицы — семиногий жеребенок, то это известие люди восприняли бы с меньшим удивлением, чем вопли ханских вестников о том, будто бы Бегнепес-бай добровольно станет возвращать часть отнятого зерна...
Не веря в подобное чудо и дивясь, люди все же хватали мешки и бежали на подворье Бегнепес-бая.
— Эй, Гочмурат, отдай мне мешки. Я дольше тебя прожила на свете, а такого дива не видывала,— выйдя из юрты, стала распоряжаться Аннабахт.— За зерном сходим мы с Дов-летиком. А ты, Гочмурат, лучше помогай дедушке строить новую юрту...
Довлет подметил уже, как переменились его близкие после нападения на их селение бандитов и сербазов иранского шаха: его мать больше не робела, как прежде, перед старшим сыном, а руководила им точно так же, как и младшими детьми, а крепнувший в мышцах и раздавшийся в груди и в плечах Гочмурат, после того когда ему довелось защищать в бою родное селение, заметно подобрел к своей матери и охотно ей покорялся... Одного только еще не подметил Довлет, как переменился он сам. В том хотя бы, что научился подмечать перемены в своих близких и лучше понимать их поступки.
«Дело не в диве Бегнепес-бая,— подумал Довлет о словах матери.— Она не желает лишней встречи Гочмурата с Ножовкой...»
В этот момент Аташир-эфе, который возился во дворе над основой для новой юрты, отложил топор и распрямился.
— Она хвастает, что уже долго живет,— проворчал он.— Я прожил в два раза дольше и то не могу похвалиться, что видел щедрых баев. Айда, Дове, выгоняй ишаков, мы с тобой поедем взглянуть на такое чудо...
Захватив мешки, Аташир-эфе и Довлет уселись на двух ишаков и потрусили на них к подворью Бегнепес-бая, куда торопились теперь многие односельчане...
— Люди! Многие из вас усомнились в моем добром намерении, когда я принимался за сооружение запруды... А иные возводили на мое имя напраслину. Аллах им судья,— заговорил перед народом Бегнепес-бай, когда односельчане с мешками запрудили весь его двор.
Дальше Бегнепес-бай поведал людям ту ложь, какую придумал он в юрте Ораз-хана, про затянувшиеся расчеты с предводителем белуджей, а потом сам стал отмерять в мешки односельчан зерно — третью часть того, что было им взято у каждого. Один только Сахатнияз знал подлинную причину невероятной байской щедрости, но юноша, давно научившийся беречь секреты отца-правителя, скромно стоял молча среди других, когда люди принялись радостно благодарить и восхвалять Бегнепес-бая, Сахатнияз тоже-' принялся его славить и кричал громче многих...
— Зачем я это делал, отец? Ведь этот человек вызывает у меня отвращение,— спросил Сахатнияз вечером, когда Бегне-пес-баю и Шали-баю за их честность и заботы о благе соплеменников уже были при народе возданы почести и правителем.
— Сынок мой, Сахатнияз,— отвечал Ораз-хан.— Мне он тоже приятен не бвльше, чем прыщ на том месте, на котором сидим. Но кому нужно ханство, в котором не будет богатых людей, а будут одни нищие...
Вскоре эти богатые люди стали собираться в юрте Ораз-хана, как было условлено еще днем. «Что же он еще задумал, этот проныра? — ломал себе голову хозяин, любезно встречая гостей.— Одно ясно: если я — правитель всего Серахса, то Бегнепес — несомненно хан всех его баев...» И соответственно этому выводу Ораз-хан усадил Бегнепес-бая на самом почетном месте, напротив себя...
На огромных блюдах подали плов. Гости долго и много ели, будто бы подчеркивая этим свое безмерное уважение к хану...
— Ораз-хан,— отдуваясь от сытной еды, заговорил наконец о главном Бегнепес-бай.— Мы между собой посоветовались, и все пришли к одному: если падать, то с хорошего коня...
— Конь этот, скорее всего, я? — быстро спросил Ораз-хан, который, одолев Бегнепес-бая в словесном поединке днем, не намеревался поддаваться ему и вечером.
— Ты, хан,— прямо ответил Бегнепес-бай.
— Для туркмена нет обиды в том, если его уподобят коню,— сказал Ораз-хан.— Но я вижу, что конь, на котором вы все теперь едете, вас чем-то не устраивает?
— Устраивает, Ораз-хан! Больше всяких других коней устраивает,— поспешил заверить Шали-бай.— Мы только вознамерились сделать этого коня еще сильнее...
— Ты глава большого народа, Ораз-хан. Ты наш повелитель. Мы не собираемся учить тебя уму-разуму, не осмелимся на такое, да куда нам... Но мы все явились к тебе посоветоваться,— продолжал Бегнепес-бай.— И еще хотим кое в чем осведомить тебя. Если ты, Ораз-хан, не станешь возражать, разумеется...
— Ну, конечно, баи, я не стану возражать. Нет ничего постыдного в том, чтобы обменяться мыслями с такими почтенными людьми, как вы.
— Видит аллах, Ораз-хан, мы явились, чтобы защитить и твои интересы,— выпалил Шали-бай.
— Чем ближе час светопреставления, тем больше людей следует за сатаной, Ораз-хан...
— Мы не в мечети, а ты не молла,— перебил Ораз-хан Бегнепес-бая.— Говори о деле.
— Много смутьянов завелось в твоем народе, Ораз-хан,— не смутясь, продолжал тот.— Каждый молвит, что ему вздумается. И других подбивает... Они полагают, что сейчас, из-за этой войны, чего бы ни потребовали, Ораз-хан не сумеет противиться их прихотям...
— Так все наши труды и деньги канут прахом,— вмешался Шали-бай.— Так мы все по миру пойдем!
— А все эти смутьяны, которые мутят темный народ. Если подумать, их козни во вред и тебе, Ораз-хан. Народ, ведомый смутьянами, стал не тот, совсем не тот... Для него теперь важными стали не мнения хана, баев, ишанов и мулл, а всяких горлопанов и проходимцев...
— Постой, Бегнепес,— перебил говорившего правитель Се-рахса.— Если не будет народа, его джигитов, то кто я без них? Никто. Мне нужны хорошо вооруженные конные воины. Кто мне их даст, если не народ?
— Мы, Ораз-хан.
— Вы?!
— С такими воинами, которые держат в одной руке саблю, а в другой — чабанскую палку, сильным ханом тебе не быть, Ораз-хан. Тебе надобны нукеры, которые будут окружать тебя всегда, словно стальная крепость. Такие нукеры, которые по малейшему твоему знаку снесут любые непокорные тебе головы. Они у тебя будут, как верные псы, всегда под рукой...
— О чем вы толкуете, баи,— разочарованно откинулся на подушку Ораз-хан.— Дураку ясно, что регулярное войско при всяком правителе — это его мощь. Да не всякий правитель имеет полную казну...
Бегнепес-бай трижды хлопнул в ладони, так громко, чтобы его было слышно на улице. Сразу открылась дверь: явились Гулназар-Ножовка и еще один прислужник Бегнепес-бая, они втащили в юрту два тяжелых хурджина, положили их перед Ораз-ханом и тут же ушли.
— Вот деньги на твоих нукеров, Ораз-хан,— указал Бегнепес-бай рукой на хурджины.— Все, кому ты оказал гостеприимство сейчас, внесли, кто сколько мог, на такое священное дело... Это пока. За нами дело не станет и дальше...
Глаза Ораз-хана радостно заблестели. Опершись кулаками в свои колени, он расправил грудь и шумно вздохнул. Перед его мысленным взором сразу возникли стройные ряды послушных мановению руки предводителя воинов, каких довелось видеть в армии принца Салара. Но только лишь вспомнил мятежного принца Ораз-хан, как разгоревшаяся в нем радость отчего-то начала меркнуть...
Глава пятая
НАРОДОВ МНОЖЕСТВО НА СВЕТЕ, А ПОТ И СЛЕЗЫ ВСЮДУ СОЛОНЫ...
— Как вы теперь относитесь к принцу Салару? — спросил Гараоглан-хан, войдя в шатер, где обитали Сердар и молла Абдурахман.
— Он теперь не тот, что был раньше,— ответил Сердар.
— Подобен человеку, намеревающемуся съесть верблюдицу, но насытившийся и тем, что испил ее молока,— сказал молла Абдурахман.
— Либо нашего принца подменили, либо мы его не смогли хорошо разглядеть раньше, друзья,— сказал Гараоглан-хан, принимая из рук Сердара пиалушку с чаем.— Мне не по душе люди, которые стали часто посещать принца. Какие-то остроглазые субъекты в одежде странников и дервишей, сидящей на них, как верблюжья поклажа на породистых скакунах...
— Наш добрый приятель, Джафар-Кули-хан, чуть было не поплатился виселицей за то, что нам поведал об этих проходимцах,— сказал молла Абдурахман.
— В том-то и дело, друзья! Имеются ли у нас какие-либо тайны от принца?..
— Мужчины мы или бабы? — перебил Гараоглан-хана Сердар.— Салар волен водиться, с кем вздумает, как и мы.
— Вот именно, Сердар! Ты попал в самую точку. Пора подумать, друзья, стоит ли нам и дальше водиться с Саларом?
— Мы и думать не станем, Гараоглан-хан. Как ты решишь, так и поступим.
— А что вам говорил друг мой, Ораз-хан, когда отъезжал отсюда? Заскучал он крепко по своему соратнику Говшут-хану,— лукаво улыбаясь, вымолвил Гараоглан-хан.
— Да, между ними крепкая дружба, между нашими ханами,— в тон ему ответил Сердар.— Но Ораз-хан сказал, чтобы мы доверились тебе, Гараоглан-хан. Вас с ним связывает немного иная дружба, чем с Говшутом...
— Да, печально это, мои молодые друзья, когда туркмен вынужден ожидать подвоха от туркмена,— уже серьезно и с глубокой грустью вымолвил седеющий предводитель ахаль-ских текинцев.— Но раз уж мой друг Ораз-хан мне доверился, то я еще пару дней подумаю, как нам лучше поступить... Какой сегодня день недели, а? Не пятница ли?
— Именно так, Гараоглан-хан,— ответил молла Абдурахман.— Сегодня пятничный базар в Мешхеде.
— Вот и поедем на базар. Узнаем, какие гуляют слухи по свету.
— Это ты хорошо придумал, Гараоглан-хан,— сказал молла Абдурахман, откладывая книгу, которую он читал до прихода предводителя ахальцев.— Однажды некий дехканин явился к важному чиновнику и спрашивает: «О высокочтимый! Неужели вас снимают с должности?» Разгневанный чиновник заорал на него: «С чего ты это взял, несчастный? Как ты посмел заявиться ко мне с такими вопросами!» А тот ему: «Так говорят на базаре, мой властитель». Чиновник и вовсе взбеленился: «Да как ты посмел расстраивать меня базарными сплетнями! Пошел вон, дурак!..»
Прошло два-три дня, и чиновника действительно отстранили. Но он знал себе цену и ожидал, что его назначат в другое место. Ждал-ждал, так и не дождавшись, уже он заявился к тому дехканину. Подал ему крупную монету и говорит: «Сходи на базар, купи баранины себе на плов. А заодно узнай там, почтенный, когда меня снова назначат на должность? И на какую?..»
Когда все отсмеялись по поводу смысла мудрой притчи, Гараоглан-хан, продолжая улыбаться, сказал:
— Ну что же, друзья, отправимся и мы на мешхедский базар узнавать: не загостились ли мы с вами в этом славном городе?..
Туркменские предводители так и поступили. Взяв с собой полдюжины легковооруженных джигитов, они уселись на своих коней и покинули бивуак, держа путь в сторону базара.
Погода в этот день была пасмурной. Солнце едва проглядывало. Шпили и купола высоких зданий словно растворялись в белой туманной мгле. Ехавших по почти пустынным улицам города всадников окутывали запахи то кизячного дыма, то готовящихся шашлыков, то разлагающихся отбросов...
Среди малочисленных прохожих совсем редко встречались женщины. Туркменам все еще казались диковинными эти странные движущиеся фигуры без лиц: густая черная паранджа у многих вызывала даже оторопь. Больше всего подобный обычай огорчал молодых туркменских джигитов, они были наслышаны о красоте мешхедок, но удостовериться в справедливости этих слухов возможности не имели...
Из-за многих запертых наглухо дверей до слуха наших всадников доносились сладкозвучные мелодии иранской музыки.
— Прекрасная у них музыка, Сердар, а? — растроганно молвил Гараоглан-хан.
— Только печальная очень. В ней много стона.
— Говорят, что при раздаче песен и музыки иранцы опередили все остальные народы, и аллах отвалил им сполна за расторопность.
— Нет слов, иранские песни хороши,— сказал молла Абду-рахман.— Но не плохи и наши, туркменские, песни.
И,постукивая рукоятью нагайки по луке седла, а пальцами по рукояти нагайки, молла Абдурахман запел:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54