— Деда, посади Евбасара сюда,— попросил Кемал.
— Евбасару нельзя к вам, он большой...
Умный пес, поняв, что говорят о нем, отошел и уселся у ног Аннабахт. Аннабахт никогда не ласкала собаку, не кидала куски и кости, отдавала детям, чтобы те завоевывали расположение пса, но Евбасар больше всех уважал именно ее, подчинялся тут же не только голосу этой женщины, но и взгляду...
— На, катай своих братишек и сестренок,— вручил Аташир-эфе Довлету повод вороного коня.
Вторую лошадь вел в поводу Гочмурат. Раз восемь они обвели коней с восседавшей на них детворой вокруг юрт семьи, пока дед им не крикнул: «Хватит».
Столь велик был авторитет деда, что малыши, хотя многим еще хотелось кататься, без единого слова попрыгали на землю, а самых младших Гочмурат с Довлетом поснимали своими руками.
Старшая дочь соседки Огулсабыр, почти взрослая девушка Айджерен, в двух высушенных тыквах принесла воду.
— Деда,— обратилась она к Аташиру-эфе,— в конюшнях давно не стояли лошади, там пыльно. Можно я полью полы?
— Полей, красавица, полей,— приветливо ответил Аташир-эфе.— Кони любят доброе к ним отношение.
— А разве они что-то понимают?
— Все понимают, внучка. Среди коней глупые встречаются пореже, чем среди людей...
Даже в моменты плохого настроения Аташир-эфе никогда не бывал груб с соседкой Огулсабыр и ее дочерью, а уж когда он радовался, то в общении с ними бывал особенно мягок. В семье Довлета давно привыкли, что дочь соседки, как и всех детей сына Сердара, старик называл внучкой, хотя она не приходилась ему даже и дальней родственницей. Дед никогда не вникал, чем кормят его внуков, но часто посылал Аннабахт узнать, есть ли пища в юрте соседки Огулсабыр, и никогда не отпускал невестку с пустыми руками: то часть барана заставит прихватить, то полмешка муки. В селении многие роды имели опекаемых соседей, но относились покровители к таким людям как к низшим. Аташир-эфе всегда был почтителен с соседкой Огулсабыр и ее дочерью, приучил так же относиться к ним и всю семью. «Беда это,— часто говорил своим Аташир-эфе,— когда в юрте нет мужчины, нет защитника.— И тут же приказывал: — Эй, Дове, снеси-ка сестренке Айджерен пригоршню изюма».
Полив полы в конюшне, Айджерен с пустыми тыквами вышла во двор.
— Видишь, кони машут головами? Это они благодарят тебя за заботу,— сказал Аташир-эфе.
— Всегда вы, деда, что-нибудь придумаете.
— Не веришь? Тогда взгляни на них: огонь — не кони, а тебе покорны будут. На, заведи их в конюшню.
Девушка неуверенно приблизилась к лошадям и тоненькой рукой взяла у Аташира-эфе поводья. Спокойно кони пошли за Айджерен.
— Чего глядите? — сказал дед Гочмурату и Довлету.— И дракон не сочтет за стыд ей повиноваться. Силу в людях лошади лишь признают, а любят ласку...
Один за другим тянулись дни. Вестей об ушедшем в поход войске текинцев все не приходило. Довлет набирался сил у Санджара-Палвана и меткости у Палата-Меткого. А во многих дворах оставшиеся в селении готовили для чего-то коней и сбрую, точили сабли и кинжалы, отливали пули...
Глава седьмая
СТЫЧКА С МЯСНИКАМИ...
Молла Абдурахман не раз говорил своим ученикам, что в их народе, хотя он ныне и разобщен, живет естественное для всех людей стремление к объединению. В пример он приводил их селение, где вместе поселилось множество родов. Он говорил еще, что между всеми родами в разные времена случались распри, были они даже и кровавыми, а вот живут же теперь они вместе и стремятся ладить меж собой, ибо понимают люди: роды в их селении составляют один народ — туркменов. Слова учителя запомнил Довлет, старался ладить с мальчишками любых родов. Не получалось у него приятельских отношений только со сверстниками из рода мясников. А вскоре мальчик подметил, что не у него одного не получается с ними дружбы. Мясники, большие и малые, хотя они и заносились одни перед другими, легко объединялись против всех остальных. Нельзя было полагаться на дружбу с мясниками и взрослым людям. Довлет был сам свидетелем, как вел себя Байсахат в гостях у Велле-Косоглазого...
Все семьи рода эфе выпасали своих овец в общем стаде, каждая семья для этого выставляла от себя чабана, мужчину или взрослого парня. Сейчас была очередь пасти стадо рода Гочмурата.
Когда солнце, подобно начавшему остывать металлу в кузнице мастера Ягмура, покраснело и краями диска коснулось горизонта, Гочмурат, от которого уже забрали своих барашков все родственники, пригнал домой остаток стада — отару своей семьи. Довлет насторожился, он услышал, что сегодня его старший брат покрикивает на животных громче и злее, чем обычно. Когда же Гочмурат стал загонять овец в хлев, то даже пару раз ругнулся громко матом. Вообще-то он, как большинство крепышей, имел характер спокойный... И вдруг мальчик увидел, что левая рука Гочмурата завязана платком, сквозь который проступила кровь.
— Эгей, парень, пускай овечек Довлетик загонит,— крикнула старшему сыну появившаяся из юрты Аннабахт.— А ты иди ужинать.
— Куда он денется, твой ужин,— грубо ответил Гочмурат матери и пнул зазевавшуюся овцу.
Довлет, выхватив из правой руки брата пастушью палку, метнулся к овцам и быстро водворил их на место ночлега в хлев.
— Эй, парень, откуда у тебя кровь? — вскричала Аннабахт, увидев перевязанную руку сына.— Не волков ли ты встретил? — Ага, на двух ногах... — Вай! Горе мне,— вскричала мать.— Что ты натворил, непутевый. Иди скорее в дом...
— Отстань ты от меня, рабыня,— заорал Гочмурат на мать.— Сама ступай в свой дом...
На крики вышел из юрты Аташир-эфе, сурово посмотрел на старшего внука.
— Рабыней твоя мать была кому-то, но не тебе,— сказал он грозно.— А ты, женщина, уймись. Если из него выйдет капля крови, дух испустит он, что ли?..
Аннабахт метнулась в юрту, схватила кумган с водой, поставила его на огонь, стала собирать чистые тряпки, отыскивая, чем перевязать руку сына...
— Кого побил? — спросил во дворе дед старшего внука.
— Двух мясников. Они давно на меня зубы точили. И вот нарвались...
— Все потому, что власть у мясников захватывают не самые умные, а самые злые,— сказал Аташир-эфе.— В твои годы, Гочмурат мой, я поколачивал главу их рода Атава-Грызуна...
«Ах вон что,— подумал Довлет.— Атав-ага не может до сих пор забыть тумаков нашего дедушки, вот и натравливает своих на род эфе».
— Пас я овец где мы всегда пасем,— начал рассказывать Гочмурат.— Байсахат и Гулназар-Ножовка верхом появились со стороны селения, будто лошадей разминают, стали гоняться один за другим. «Скачите,— думаю я себе,— сколько влезет». Но они стали приближаться. Овцы от их коней шарахаются... «Эй,— крикнул я им,— овцы вас, может, и напугаются, но я не овца. Держитесь-ка подальше отсюда».
— Правильно,— одобрил поступок внука Аташир-эфе.
— Вай, что ты натворил, парень! — вскричала Аннабахт.— Им же только этого и нужно было, чтоб к тебе прицепиться...
— Замолчи, женщина,— оборвал ее свекор.— Раз ты родила его мужчиной, мужчиной он и должен быть.
Довлет обратил внимание, с каким волнением прислушивается к расскажу Гочмурата дочь соседки Айджерен.
— Подскакали они оба. Чуть конями на меня не навалились... «Ничего не скажешь,— ухмыляясь, сказал мне Гулназар-Ножовка,— кривая пастушья палка тебе очень к лицу».— «Эй, чабан, ты хорошо справляешься с этим делом,— закричал Байсахат.— Может, и наших овец пасти станешь? Не пригнать ли нам к тебе свои отары?» Я увидел, чего они добиваются. «Можете,— отвечаю им,— и своих сестер пригнать. Я попасу и их тут, на зеленой травке...»
— Молодец! — возликовал Аташир-эфе.
— Бесстыдник! — закричала Аннабахт.-— Ну сказал там эти бессовестные слова, тут-то зачем их повторять? Вон хотя бы Айджерен постыдился...
Смущенная девушка убежала в свою юрту. Гочмурату стало стыдно, он проводил убегающую Айджерен виноватым взглядом. Но Аташир-эфе был весел, его радовало бесстрашие внука, а во всякие, как иногда говорил, «бабьи хитрости» он вникать не хотел, потому что никогда не считался ни с чем подобным.
— Тогда мясники спешились,— продолжал свой рассказ Гочмурат.— Они привязали своих коней к фисташковому кусту и двинулись на меня. Гулназара-Ножовки я не очень опасался: он зол, как гиена, но не из крепышей. Другое дело Байсахат. Взбежал я на пригорок и жду их...
— Сколько тебя, шельмеца, учить,— проворчал Аташир-эфе.— Видишь, не избежать потасовки — бей первым! Дальше что было?
— Выломали они в фисташковых зарослях себе по палке и с двух сторон подходят... Я все на Байсахата гляжу, а про другого стервеца помню. Попался он на этот крючок. Кинулся на меня, думая, что я его не вижу, а я в сторону отпрыгнул. И получил Гулназар-Ножовка палкой по лбу от своего же дружка...
— Молодец, сынок,— похвалила Аннабахт.
— Дурак,— сказал Аташир-эфе.— Нужно было сразу на Байсахата кидаться, когда отпрыгнул.
— Смешно мне, деда, очень стало. Гулназар завопил, как недорезанная верблюдица...
— Дальше что было?
— Байсахат набросился на меня с палкой. Я подставил свою. Он колотил свирепо, а я только отражал его удары. И смех меня больше разбирал, а он сильнее стервенел от моего смеха...
— Что же смешного, сынок? — спросила Аннабахт.
— Свирепый всегда смешон сильному,— ответил ей Аташир-эфе.
— Но и Байсахат не слаб.
— Злость, если она чрезмерна, крадет силу. Ты правильно поступал, мой Гочмурат, что оставался спокоен в драке. Но надо было валить Байсахата, пока его приспешник не оклемался!
— Он оклемался только для того, чтоб увидеть над собой оскаленную пасть нашего Евбасара. Только он шевельнулся, пес зарычал, и Гулназар-Ножовка опять затих...
— Довлетик, сбегай принеси умной собачке лепешку,— приказала Аннабахт.— А заодно погляди, не нагрелась ли уже вода в кумгане...
Когда Довлет вернулся во двор, мать уже размотала платок, которым была обвязана ладонь Гочмурата, и теперь причитала над его раной.
— Будь он проклят, этот зверь Байсахат,— кричала Аннабахт.— Как только земля таких носит! Вай-вай-вай! Всю ладонь, проклятый, изрезал моему ребеночку...
Гочмурат во все свое круглое лицо ухмылялся, его рассмешило, что мать назвала его ребеночком. Евбасар, увидев, что Довлет направляется к нему с лепешкой, оставался сидеть на месте. Пес осторожно взял зубами угощение, когда Довлет поднес хлеб прямо к носу. Ел он его не жадно, а с достоинством, словно понимал, что хлеб этот он заслужил честно...
— Что мне делать, несчастной, с твоей рукой? — сокрушалась над раной Аннабахт.— Я ведь не собака, не могу зализать ее языком...
— Отойди, женщина,— не зло, но грубовато отпихнул ее Аташир-эфе и принялся разглядывать ладонь Гочмурата.— За лезвие ножа хватался?
— Ага, деда,— весело ответил Гочмурат.— Когда сломалась палка, Байсахат выхватил нож. Я успел только выкинуть левую руку и схватил нож голой рукой...
— Надо хватать за запястье. С твоей силищей можно было ему и руку сломать.
— Зачем? Вы сами учили, деда: драка с соплеменником — не бой с врагом. Я просто разжал его пальцы и отнял нож. А тут на него сзади прыгнул Евбасар и опрокинул Байсахата на землю...
— Дове,— приказал Аташир-эфе,— ступай в юрту и принеси собаке вторую лепешку. Она свое дело знает лучше, чем вы, щенки...
— В чем я неправильно поступил, деда? В чем? — скривился Гочмурат от этого упрека, как не кривился он от своей раны.
—- Соплеменник, обнаживший на тебя нож, больше тебе не соплеменник, а враг. Бить его надо, как бьют врагов, чтобы не мог подняться... Где его нож?
— Вот он, деда,— с виноватым видом подал Гочмурат Аташиру-эфе оружие с длинным темного цвета лезвием и шершавой рукояткой из кости какого-то животного.
— Явился домой не побитым, и то ладно,— проворчал Аташир-эфе, беря нож Байсахата.— Эту железку я снесу Атаву-Грызуну, пусть глава их рода побесится.
— И скажите ему, деда: в другой раз я с мясниками не буду так осторожен...
— Сопляк,— оборвал Гочмурата дед.— Тебе ли вкладывать свой язык в мои уста?
— Ваша правда,— смутился Гочмурат.— Я сам смогу с ними объясниться в другой раз...
Евбасар с достоинством удлетал вторую лепешку, отрываясь от нее изредка, чтобы лизнуть радостно ласкавшую его руку Довлета. Умный пес уважал всех членов семьи, даже маленькому Кемалу великодушно позволял вволю таскать его за уши и за хвост, но любил пес больше всех Довлета. Он часто заглядывал в глаза мальчика, словно говорил ему: «Прикажи! Я умру за тебя с радостью. А пока ты этого не приказываешь, давай садись на меня верхом, покатайся, как бывало прежде...» Раньше Довлет часто разъезжал верхом на собаке по двору и по улице. Но теперь он подрос и понимал, что его тело слишком тяжело для верной собаки...
Довлет поглаживал собаку, не глядя на нее, мысли его были заняты совсем другим. «Главное — не явиться домой побитым,— раздумывал он.— Вот чего ожидает от них, мальчишек его рода, дед. А если противник окажется сильнее? Нет ведь на свете такого силача, на которого не отыскался бы еще более сильный... К тому же они, мальчишки, встречаются не только с одногодками. А если навалится тот, кто на три-четыре года старше тебя?.. Нет,— сам себе отвечал мальчик,— для деда это не оправдание. Хорошо жить на свете старшему брату. На него двое накинулись, а он с ними только вполсилы сражался и победил...» Довлет совсем забыл, как недавно вознамерился вступить в схватку с тем же Байсахатом, что страха в том случае он не испытывал. Он дал себе зарок: держаться подальше от мальчишек из рода мясников, больших и малых. Не кулаков их он страшился, а того презрения, с каким, доведись Довлету явиться в дом побитым, встретит его родной дед...
Довлет принес кумган с нагревшейся водой. Аташир-эфе промыл рану Гочмурата, смазал ладонь каким-то снадобьем и уже вознамерился завязать ее поданной Аннабахт чистой тряпкой...
— Остановись, несчастный! — раздался визгливый крик, и во двор их вбежала запыхавшаяся соседка Бибигюль.— Ты что, достойный Аташир-эфе, задумал внука без руки оставить?..
На крик ее появились из своей юрты соседка Огулсабыр-эдже и ее дочь Айджерен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54